Затерянный мир Кинтана-Роо - Пессель Мишель. Страница 18

Когда я проснулся, было уже совсем светло. Через узкое дверное отверстие хижины мне были видны ряды молодых кокосовых пальм, а за их серыми стволами бледно-голубое море.

Я сразу встал и пошел осматривать место, куда меня привезли ночью. Очевидно, это была пальмовая плантация, хотя слово «плантация» звучит слишком громко в приложении к тому, что юкатанцы называют кокалем. Пляж из чистейшего белого песка был изогнут в форме полумесяца длиной около двух миль. Верхняя часть пляжа, за которой поднимались темные болотистые джунгли, была обсажена кокосовыми пальмами. Их длинные листья свисали до самой земли, касаясь рыхлого песка. В центре полумесяца стояли три хижины. Одна, довольно просторная, представляла собой типичную овальную хижину майя — стены из жердей, вбитых плотно друг к другу прямо в песок, очень высокая крыша из листьев веерной пальмы. Рядом с ней была хижина поменьше, видимо, кухня, в нее-то меня и привели сначала. И затем третья хижина, где я провел ночь. Ее стены были сделаны из разных кусков дерева, подобранных, вероятно, на берегу. Эти три маленькие хижины на песчаном побережье, приютившиеся среди стройных пальм, казались мне поразительно красивыми. Именно таким представлял я себе райский уголок. Кокаль этот назывался Пуа, что на языке майя означает «плохая вода». Возможно, это место назвали так потому, что за пляжем тут начиналось зловонное болото, где рос густой кустарник и разные тропические деревья с липкими ветками.

Это был первый кокаль, который мне довелось увидеть, и, подобно всем кокалям на побережье Кинтана-Роо, он представлял собой изолированный остров среди моря джунглей.

Пуа был островом во многих отношениях. От ближайшего цивилизованного пункта его отделяла сотня миль бесконечных непроходимых джунглей. Только море связывало этот кокаль с внешним миром.

Все кокали по существу маленькие замкнутые мирки, где живет обычно всего лишь одна семья. Так обстояло дело и в Пуа. Мой хозяин, сеньор Месос, приехал на побережье с Косумеля вместе со своей женой, хорошо знавшей испанский язык. Индейской крови у нее было меньше, чем у мужа. Из шести их сыновей старшими были Самюэль и Джордж, которые привезли меня сюда. Потом шел мальчик двенадцати лет, а самому маленькому было три года. Эта бедная чета переселилась в Кинтана-Роо вскоре после 1935 года, когда индиос сублевадос стали относиться терпимее к вторжению косумельцев на их территорию. А до тех пор ни один житель Косумеля не отважился бы ступить на побережье. В последние двадцать лет «мятежные индейцы» стали миролюбивее, их отношение к косумельцам изменилось, в особенности к тем, кто подобно сеньору Месосу почти всегда говорил на языке майя.

Жизни младших сыновей сеньора Месоса мог бы позавидовать любой ребенок. Они целыми днями бегали нагишом по песчаному пляжу, плавали в море и ловили рыбу. Дети ни разу не уезжали с побережья и не имели ни малейшего представления ни об автомобилях, ни о цивилизации. Все знания они получали из собственных наблюдений и рассказов родителей.

У старших сыновей была типично индейская внешность, а малыши, несмотря на их темную кожу, больше походили на мать. У них были довольно округлые европейские лица. Семья Месоса и на побережье оставалась бедной. Они сами построили «Лидию» — их единственное средство сообщения с внешним миром, а пропитание себе добывали в основном охотой и рыбной ловлей. Два раза в год на кокале собирали опавшие кокосовые орехи, извлекали из них копру и везли продавать на Косумель. Образ жизни Робинзона Крузо был, вероятно, ничуть не проще. Я понял, что именно в таких местах, как этот кокаль, жизнь человека наиболее первобытна. Ведь в любой общине, какой бы отсталой и уединенной она ни была, ни одна семья не может жить в полной изоляции. А интересы семьи Месоса никогда не выходили за семейные рамки. Это был весь их мир — мир, замкнутый во всех отношениях.

Колодец, вырытый в песке в трех ярдах от моря, давал им пресную воду. Меня удивило, что она находилась так близко к морю, но, оказывается, на Юкатане это обычное явление. Пресную воду можно обнаружить даже на песчаных мелях вдали от берега, если покопать там песок.

Когда я вошел в кухню, мужчин, приехавших с нами, там уже не оказалось. Я спросил у сеньоры Месос, кто они такие.

— Чиклеро, — ответила она.

Меня даже в дрожь бросило, когда я услыхал это слово. Но слава богу, они нам ничего не сделали, эти ужасные чиклеро.

Однако позднее мне пришлось столкнуться с ними еще раз, и я узнал, что все трое были настоящие грабители.

Около одиннадцати часов Самюэль с братом собрались плыть на «Лидии» до речки, где обычно пришвартовывали свое судно, и предложили мне прокатиться с ними. Я с радостью согласился. Вскоре мы уже плыли вдоль берега по кристально чистой голубой воде. С моря кокаль Пуа был виден весь целиком — полумесяц бледно-зеленых пальм на темном фоне джунглей и под пальмами три маленькие бурые хижины. Наверное, очень многие люди позавидовали бы мирной жизни на этом кокале.

Вскоре Пуа скрылся из виду. Целый час мы плыли мимо скалистых берегов, где стена джунглей обрывалась всего в нескольких футах от воды. Неожиданно в сплошной цепи скал показался просвет. Самюэль направил «Лидию» в узкий пролив шириной не больше десяти футов, и вот, к моему удивлению, мы оказались в спокойной закрытой лагуне с лесистыми берегами. Вода здесь была такая чистая, что я без труда смог разглядеть ярких тропических рыбок, шнырявших вокруг судна. Эта извилистая лагуна с каменными берегами, похожая на плавательный бассейн, была, по-видимому, довольно длинной. За одним из поворотов я взглянул на берег и вдруг открыл рот от изумления. Там, на самом краю голубой лагуны, отражаясь в спокойной прозрачной воде, стоял удивительно сохранившийся храм майя.

Это было небольшое (не более трех ярдов в высоту) прямоугольное здание с узким, слегка скошенным дверным проемом. Притолока немного вдавалась в стену, а вверху храм опоясывали два каменных параллельных валика, представляющие скромный фриз. Эта совершенная по пропорциям постройка совсем не производила впечатления необитаемых развалин. Только маленький кактус на крыше свидетельствовал о ее заброшенности.

Я не мог скрыть своего восторга и с нетерпением ждал, когда «Лидия» пришвартуется у естественной, образованной изгибом берега пристани, чтобы тут же броситься к храму.

Не удивительно, что древние майя выбрали эту защищенную лагуну. Называлась она налета (лагуна) Йочак. Как я позднее узнал, в северной части побережья Кинтана-Роо было всего три такие калеты, где только и могли укрываться суда. Я представил себе, как лодки с паломниками на борту отправляются отсюда к острову Косумель. Мне казалось, будто со времен древних майя здесь ничего не изменилось. «Лидия» в моих глазах была одной из тех бесчисленных лодок, которые в течение тысячи лет укрывались в этой естественной гавани. Я спросил о значении слова «Йочак», и мальчики ответили, что оно значит «над лазурью». Лучшего названия нельзя было придумать для этого места, где маленький серый храм поднимается над глубокой и ясной синью лагуны.

Согнувшись, я вошел внутрь храма и увидел на стенах следы росписи. На одной стене была ясно видна голова дракона, на другой — длинная пятнистая змея. Осмотрев стены повнимательнее, я обнаружил, что они расписывались несколько раз. В тех местах, где штукатурка отстала, можно было увидеть остатки более ранней росписи. Всего я насчитал восемь слоев штукатурки.

Как выяснилось впоследствии, в этом храме и до меня бывали белые люди, но в то время я думал, что вижу его первым. Самюэль с братом относились к храму совершенно равнодушно. На все мои расспросы о храме они ответили одной фразой: в монте за лагуной много таких построек.

Услышав эти слова, я пришел в безумный восторг и попросил поскорее проводить меня к другим руинам. Но братьям, видно, не очень-то хотелось туда идти. По их словам, это было очень далеко, они даже не знают в точности места, к тому же все храмы сильно разрушены — «сплошные груды камней».