Затерянный мир Кинтана-Роо - Пессель Мишель. Страница 4

К утру, благодаря дружным усилиям двух комаров, я совершенно ослеп. Нет, решительно эти лесные городки были созданы не для меня! Я поспешил на площадь и, поймав там какой-то грузовик, отправился в Вилья-Эрмосу, где можно было нанять небольшой самолет до Паленке.

Вот так я стал пассажиром авиалинии Табаскеньо. Могу вас заверить, что это было в первый и последний раз в моей жизни. На взлетной площадке какой-то мексиканский мальчишка известил меня, что он раздумал быть летчиком, потому что на прошлой неделе «вон там разбился Лопес». Он показал на линию электропередач неподалеку. Там на проводах все еще были заметны следы крушения Лопеса.

Вскоре я уже сидел в единственном оставшемся у компании самолете, рядом с очаровательным летчиком-индейцем. Через некоторое время после того, как мы поднялись в воздух, на приятном, симпатичном лице летчика появилось беспокойство. Самолет стал медленно спускаться к земле носом вниз. Все это могло бы плохо кончиться, если бы я вовремя не сообразил, что от волнения изо всей силы нажимаю на педали сдвоенного управления. Я убрал ногу, и самолет тут же выровнялся. Под нами проплывали участки тощих посевов и зеленые волны тропического леса. Сверху ясно была видна береговая линия. Я спокойно разглядывал джунгли. Такое буйство зелени производило сильное впечатление. С воздуха лес напоминал то зеленые морские волны, то зеленую плесень. Лишь кое-где среди сплошной зеленой массы выделялись призрачные ветви погибшего дерева. В одном месте лес вдруг расступился и показалась маленькая полянка с двумя хижинами. Это был первый признак жизни за многие мили пути. «Слава богу, — подумал я, — что экспедиция „Кинтана-Роо — Дарьен“ будет морской». Теперь я с особым почтением думал о тех людях, которые отважились пробиваться сквозь этот нескончаемый сырой тропический лес. С самолета я, конечно, не видел ягуаров, зато вполне мог вообразить, как они ступают среди тысяч ядовитых змей — самая страшная картина, какую я только мог себе представить.

Но вскоре все эти страхи остались позади. Летчик сделал плавный разворот, и под крылом впервые в своей жизни я увидел древние развалины майя — знаменитый город Паленке.

Величественные белые и серые здания на горном уступе поднимались над морем зелени, и все же джунгли не отступали от города, сбегая к нему по склонам окружающих его гор.

Эта картина в таком диком, безлюдном месте произвела на меня неотразимое впечатление. Руины вообще таят в себе особое романтическое очарование, а руины Паленке, возникающие так неожиданно среди бескрайнего лесного океана, просто потрясали. Здесь передо мной предстала загадка столетий, загадка цивилизации, погибшей и исчезнувшей, но все еще удивительным образом продолжающей жить в этих грандиозных постройках — свидетелях былого могущества и славы. Такие картины наводят на глубокие раздумья. Я почувствовал, что здесь начинается совершенно чуждый мне мир, мой разум был бессилен перед его красотой и величием. Эта цивилизация, насыщенная энергией ушедших поколений, была уже неподвластна влиянию людей и времени.

Я избрал Паленке, чтобы приобщиться здесь к культуре майя, вовсе не предполагая, что город этот будет лишь началом моей длительной страсти.

Несмотря на отдаленность и неприступность Паленке, его каждый год наводняют тысячи туристов. Однако в апреле, когда я туда прибыл, стояла невыносимая жара, поэтому туристов у развалин не было. Паленке предстал передо мною знойный и пустынный. Я мог любоваться древним городом почти в одиночестве. Кроме меня там оказалось всего лишь четыре человека — плотник, каменщик, гончар и поэт.

В небольшом поселке Санто-Доминго-дель-Паленке, милях в пяти от развалин, есть два или три такси. Автомобили были завезены туда по железной дороге, но таксисты обычно ждут своих возможных клиентов с неба. Вздымая пыль, шоферы ринулись к месту моего приземления и стали ждать, пока я вылезу из самолета. Вскоре, однако, я узнал, что такой любезный прием обходится вовсе не дешево.

В Паленке я должен был прожить три дня в ожидании поезда, идущего дальше на Юкатан, но у меня не было ни малейшего представления, где можно провести ночь. После Теапы моя куртка имела довольно жалкий вид, а глаза все еще были узкими, как у азиата, от укусов тех двух комаров, которые так отменно потрудились над ними.

— К развалинам, — сказал я одному из шоферов.

И вот я уже подскакиваю на просторном заднем сиденье автомобиля. Скоро я весь покрылся пылью, и все же мне было приятно отдохнуть в машине, где можно удобно вытянуть ноги на откидное сиденье позади шофера.

На подъеме к развалинам машина вдруг со скрежетом затормозила, и, к моему ужасу, перед нею появилось четверо молодых босоногих индейцев. Только их еще не хватало вдобавок к непомерно дорогому такси! Но когда один индеец предложил мне хлебнуть из какой-то старой грязной бутылки, я несколько успокоился и добросердечно принял то, что потом отверг мой желудок. Нерешительно улыбнувшись, я отведал местной водки. Был ли это газолин или что другое, не могу сказать.

Четверо молодых людей оказались первыми майя, которых я тут встретил. У этих чистокровных индейцев были изумительные, красиво очерченные черные глаза с двумя изящными складочками на веках. Волосы у них совсем прямые, черные, с мягким блеском, а кожа золотистая, как у загоревшего европейца; небольшой рост, тонкие, но крепкие запястья и щиколотки и, может быть, чуть широковатая для такого роста грудная клетка. От постоянной ходьбы по колким, жестким зарослям кожа на их босых ногах, покрытых до щиколоток мозолями и ссадинами, потемнела и загрубела. Казалось, что они обуты в высокие башмаки.

Наши неожиданные пассажиры проехали с нами совсем немного. Когда они высадились, я устроился в машине с прежним комфортом. Теперь мы ехали под лучами жаркого полуденного солнца по широчайшей аллее, окаймленной четырьмя высокими пирамидами из ослепительно сияющих золотисто-белых камней.

Я стою среди развалин и прислушиваюсь к тишине. Вдали постепенно затихает шум уехавшего автомобиля.

Ничто не вызывает в человеке такого благоговения, как древние развалины Американского континента. Ведь в отличие от развалин Греции и Египта нам совсем неизвестна их история, они так необычны для нашей западной культуры, что вначале мы просто не можем постичь их таинственного духа. Я только без конца мог повторять банальные фразы: «Это прекраснее пирамид Египта» и «Неужели все это построили жившие здесь люди?»

Нетрудно было сделать ту же ошибку, что и впервые побывавшие в Паленке археологи, которые долгое время приписывали эти сооружения древним грекам и египтянам, не веря, что их мог создать какой-то другой народ.

Однако джунгли вокруг меня и необычная архитектура этих строений свидетельствовали, что я не в Греции и не на берегах Нила. То, что теперь открылось моему взору, построил народ Американского континента в те времена, когда пала Византия, а в Галлии все еще царил хаос после ухода римлян. Это был особый мир, мир, для меня пока еще непостижимый.

Несмотря на эти раздумья, я все же не забывал о двух весьма существенных обстоятельствах: то, что я здесь в экспедиции, а не на туристской экскурсии и что мой чемодан выглядит как-то не на месте среди этих развалин. Ночлега у меня нет, до поселка отсюда целых пять миль, поэтому надо срочно думать о самом ближайшем будущем.

И как раз в этот момент мне встретился человек. На вид лет пятидесяти, лысый, с прекрасным лбом, взмокшим от пота. На нем были только шорты и сандалии. Такое одеяние не вязалось с его значительным лицом, зато оно больше соответствовало обстановке, чем мои серые штаны из фланели и голубая куртка, столько испытавшая за последние несколько дней. Не знаю, кто из нас был удивлен больше. Наверное, все-таки я.

Тогда я еще не знал, кто этот человек. Лишь позднее, уже после того как я покинул Паленке, мне сказали, что это крупнейший мексиканский поэт, мистик, человек, заслуживший всеобщую любовь и признание. Ведь в Мексике, как и вообще в Латинской Америке, поэтов ставят выше президентов, переворотов и даже церкви. Они, словно боги, господствуют над людьми. Великие поэты всегда были столпами, вокруг которых писалась история Латинской Америки.