Золото муравьев - Пессель Мишель. Страница 19

Время шло, я наконец оставил поиски и пошел посмотреть виноград, которым торговали в крайнем ряду. Каргил находится на самом высоком горном массиве планеты, и для меня было крайне удивительно и, конечно, заманчиво видеть здесь виноград. Какое-то время я колебался, решая, стоило ли рисковать желудком ради маленького удовольствия. Несколько недель жизни в Каргиле научили меня разбираться в еде. Последними фруктами, которые я ел, были сушеные каргилские абрикосы, но с тех пор прошел уже месяц. Свежий виноград манил неудержимо. Я наконец, решился и купил несколько гроздей с мелкими, еще не вполне созревшими ягодами, похожими на незрелую чернику. Тут появилась новая дилемма: мыть или не мыть купленный виноград, поскольку ясно, что в местной воде бактерий больше, чем в пыли базара! Поразмыслив, я решил просто-напросто обтереть грозди полой своей рубашки, вполне подходящей для этой цели, и уже приступил к этой процедуре, как вдруг появился тот самый минаро с ищущим взглядом. Он, как и прежде, держал за руку своего отпрыска, а тот играл с фантиками, оставшимися от моих конфет.

Направляясь прямо ко мне, с недоверчивой улыбкой, минаро сказал:

— Раш.

Мой рот был набит виноградом, и мне не оставалось ничего другого, как только с глупым видом смотреть на минаро.

— Раш, раш, — повторил он.

Тут я решил воспользоваться своим знанием тибетского.

— Раш, каре ре? — спросил я, выплевывая косточки.

— Да ре, — ответил минаро, указывая на пакет.

Таким образом удалось установить контакт и выяснить, что на языке минаро «раш» означает «виноград». Стараясь не упустить возможности, я тут же познакомился с минаро. Его звали Дорже Намгиал, и был он из деревни Гаркунд.

Дорже Намгиал — тибетское имя, означающее «небесный гром». В этом нет ничего удивительного, если учесть, что в VIII веке народ минаро проиграл войну с тибетскими завоевателями, а позже частично принял ламаизм. Впрочем, типичное тибетское имя было тем немногим, что связывало Дорже с Тибетом. И я, и он сразу поняли, что мы имеем что-то общее. Для него, как и для меня, тибетский язык был иностранным — языком, которым он владел лучше меня, но который все же считал чужим. Его длинный нос, выразительная мимика и светлые глаза говорили о нашем родстве. Я сердцем чувствовал, что рядом брат. Скажу, что за двадцать лет, проведенных мною в Гималаях, я много раз подвергался шуткам относительно длины моего носа и, кроме того, получил прозвище Желтые Глаза — так тибетцы обычно называют европейцев. Мне было отлично известно, что должен был чувствовать Дорже Намгиал со своим длинным носом и светлыми глазами. Какие могут быть разговоры, конечно же мы были братья!

Дорже все понял, прежде чем я успел раскрыть рот.

— Я знаю, что мы похожи, — сказал он медленно сиплым голосом.

Я чуть было не подавился своим виноградом. Позднее до меня дошло, что тибетцы, ладакхи и индийцы, проходящие через его деревню, должно быть, не отказывали себе в удовольствии заметить, что у него смешная наружность. Вряд ли можно, постоянно слыша, как потешаются над твоим длинным носом и желтыми глазами, не испытывать солидарности с несчастными, подобными тебе.

Как выяснилось, Дорже Намгиалу в самом деле давно надоели разговоры всех этих индийцев, ладакхов, заскарцев и даже туристов-европейцев о том, что у него смешная наружность, что он похож на англичанина или, того хуже, на туриста. А ведь, признаться, и я выслеживал его именно потому, что у нас обоих длинные носы.

— Пойдем ко мне, угощу тебя чаем. Там же и поговорим, — сказал я Дорже, ведя его на постоялый двор, где пришлось остановиться, поскольку в гостинице моего друга Какпори мест не было.

Я твердо решил, что должен не упустить пленника, и для начала стал поить его чаем. Надо признаться, чай был отвратительным: вкус портила серая, с примесью слюды, вода из реки Суру, протекающей прямо за земляной стеной моего жилища. Больше угостить было нечем. После шести недель дороги мы с Мисси сами уже напоминали минаро. От покрытых же пылью туристов, прибывающих в старых автобусах из Лexa или Сринагара, меня отличало исключительно мое общение с местными жителями на их языке.

Из-за плохого угощения я чувствовал себя крайне неловко. К счастью, Нордруп вовремя пришел мне на выручку, принеся пирожных и большой пакет со свежими абрикосами, которые Гром Небесный-младший начал уплетать с видимым удовольствием.

Когда наконец я напоил свою жертву чаем с козьим молоком и отправил Нордрупа за новой порцией абрикосов, то почувствовал, что пора начинать действовать.

— Так вот, — сказал я по-тибетски, — ты слышал о деревнях дрок-па в Заскаре?

— Да, конечно, — ответил Дорже. — Ты знаешь, раньше весь Ладакх и Заскар были нашими.

— Может быть, — сказал я, вспоминая о том, как преподобный Франке жестоко поплатился, заявив слишком поспешно, что дарды расселены по всему Ладакху. Дорже продолжал бормотать что-то, но меня слишком занимали его уши, и я не слушал. В одном ухе у него была серьга, изображающая солнце и луну, а в другом закреплены три диска, похожие на перламутровые пуговицы. Я решил не смущать моего друга вопросом о его странных украшениях и не спрашивать, почему на шляпе он носит большой букет увядших цветов. Соблюдая вежливость, я осведомился только о деревне, где он живет.

— Сколько семей живет в Гаркунде?

— Сорок.

— А когда появилась ваша деревня?

Дорже рассказал мне, как в далеком прошлом семь человек из Гилгита, охотясь на горного козла, поднялись по течению реки Инд. Как-то, решив подобрать выпущенную стрелу, они забрели в долину Дах («да» по-тибетски означает «стрела»). Вдруг один из охотников обнаружил приставшее к подошве ячменное зерно. Он предложил посеять его и вернуться через год. В назначенный срок охотники увидели, что ячмень принялся хорошо, и решили остаться здесь навсегда. Сначала поселились в пещере, а затем была построена деревня Дах. Когда она разрослась слишком сильно, появились другие: Гаркунд и позднее Дарчика.

Минаро из поселка Гаркунд.

Так началась первая из моих бесед с Дорже Намгиалом, к которому вскоре присоединились и его приятели. Каждый день я собирал, сколько мог, сведений о минаро из деревень Гаркунд, Дарчика и Дах.

Одной из первых задач, стоящих перед нами, было составление словаря языка минаро. Единственный словарь этого языка, составленный Шоу и опубликованный в 1887 году, включал всего лишь сто восемьдесят слов. В Каргиле мне удалось определить значение еще пятисот слов и записать их произношение на магнитную ленту. Я подумал, что это могло бы помочь языковедам лучше установить разницу между языком минаро и вариантами языка шина, распространенными в Читрале, Асторе и Гилгите. Я всегда удивлялся живучести языков, тому, что они способны пережить серьезные политические и даже этнические изменения в обществе. Среди самых стойких языков и наши индоевропейские языки, так широко распространившиеся в мире.

Конечно, языковых вариантов существует великое множество, но большинство корней все же неизменны. Иногда сходство просто поражает, если принять во внимание расстояния, которые разделяют народы, говорящие на родственных языках. Так, например, санскрит и славянские языки во многих отношениях совершенно идентичны. Многие слова минаро, которые я записывал, казались мне очень знакомыми и были похожи на английские эквиваленты тех же слов: дарр — door (дверь), хатх — hand (рука), тем — time (время) и т. д. Другие были схожи с французскими: куттер — couteau (нож), бастон — baton (палка), ту — tu (ты). Многие слова имели окончания, созвучные греческим. Впрочем, некоторые слова минаро были заимствованы из тибетского и ладакхского языков, а эти языки в свою очередь усвоили многие слова минаро.

— Как по-вашему «муравей»? — спросил я как ни в чем не бывало.

— Руи, — ответил Дорже.

— А как «золото»?

— Сер, — ответил он.