Нэнуни-четырехглазый - Янковский Валерий Юрьевич. Страница 56

Рассказываю об этом Ленскому. Он как-то загадочно улыбается и согласно кивает головой.

— Вы знаете, я сам не летал, но люди рассказывали, что с самолета можно прочесть вашу фамилию, выписанную этими соснами. Видать, ваш отец сажал их по особому рисунку. Да-а, семя только вовремя посей… Посадите-ка на память какое-нибудь деревцо в моем саду!

На следующий день я выкопал и посадил на его участке малюсенькую сосенку. Не знаю, прижилась ли?

Вскоре у подошвы «Просеки» набрели мы на длинные низкие постройки. Ветер донес резкие запахи, послышался пронзительный визг.

— А это что такое?

— Новая, очень перспективная и выгодная отрасль нашего хозяйства норки. Сейчас вы сможете познакомиться с ними поближе, тут есть на что посмотреть!

Мы подошли к вольерам вплотную, и я остановился зачарованный. В клетках сидели, лежали и бегали сотни, нет, вероятно, тысячи длинных пушистых зверьков всевозможных оттенков, начиная от бледнопалевых и кончая цветами классического окраса баргузинского соболя. Переходили от клетки к клетке, и я не мог оторваться от этой радуги живых теплых красок. И невольно подумал: «Это я, а что, глядя на такую красоту, должны чувствовать наши модницы? Ведь они после подобного зрелища не спали бы ночей…»

— Мы недавно начали осваивать пушное звероводство, но оно быстро развивается. Им довольны все. Совхозу — план и немалый доход. А для тех, кто за ними ухаживает — в основном это женщины — отличные заработки, премии и право приобрести недорогой воротник!

Сколько помню, в наше время никто не имел представления ни о разведении лисы, ни песца, ни норки.

За разговором миновали доживающие свой век, теперь уже не нужные конюшни, и вышли к тому месту, где когда-то стоял дом-крепость. К сожалению, он не сохранился…

— Проржавела с годами крыша, вода проникла в саманную кладку и стены начали разрушаться. А жили в нем ни много ни мало восемнадцать семей рабочих и служащих. Руководство рассудило, что целесообразнее старый дом снести и построить современные здания с более удобной и привычной планировкой, благо средства на это были отпущены. И снесли. Хотя, конечно, жаль.

Дом был красив — настоящий замок. А вон тот домик сохранился с давних времен!

Я посмотрел поверх заросшего травой и бурьяном мощного каменного фундамента (все, что осталось от дома-крепости) и увидел белый флигелек с верандочкой, который бабушка, родители да и все звали «школой». Когда-то в нем учились дети, а в дни моего детства он уже служил жильем для молодых неженатых сидеминцев. Я смотрю на него как на старого-старого знакомого, а Ленский трогает за локоть и говорит:

— А вон и директор совхоза. Идемте, я вас представлю. — И мы идем навстречу невысокому плотному человеку.

— Дмитрий Ананьевич, вот, познакомьтесь — товарищ Янковский, — внук, сын…

— Какой Янковский? Тот самый, из тех, что ли?

— Ну да, старший сын Юрия Михайловича. Директор смотрит с удивлением и протягивает руку.

— Вот здорово! Ну, пошли в контору, потолкуем.

И вот мы сидим в просторном кабинете Дмитрия Ананьевича, в нижнем этаже одного из новых кирпичных домов, что расположились под вечнозеленой теперь «Обсерваторией». В соседнем, таком же доме, — магазин и почта. В верхних этажах — благоустроенные квартиры совхоза.

Почти следом за нами в контору входит высокий и симпатичный молодой человек.

— Мой замполит — секретарь нашей партийной организации, — представляет его директор. — Знакомьтесь: Янковский. Тот самый…

— Как тот? Внук, сын? Да не может быть! Ну, здравствуйте. Простите, дайте на вас посмотреть… Я-то думал, что из Янковских уже никого не осталось… Как вам у нас понравилось, все ли посмотрели? Или еще что-нибудь можно вам показать? Нам ведь интересно услышать ваше мнение.

— Спасибо, Александр Александрович уже показал и рассказал о многом. Повидал оленей, познакомился с норками. Очень понравились. Но коли спрашиваете моего мнения, то мне кажется, их нужно было селить не здесь, в центре усадьбы, а где-то в сторонке, хотя бы в Озерной, ближе к морю: кормите же в основном рыбой?.. И еще, откровенно говоря, жаль старый дом…

— Да нам и самим его жалко. Но ведь разрушили не при мне, я здесь далеко не первый, — мне показалось, Дмитрий Ананьевич с сожалением смотрит в окно на поросший травой фундамент. — Думаю, сгоряча поторопились…

— Зря, зря, присоединяет свой голос замполит, — музей из него нужно было сделать. Вы знаете, сколько у нас бывает экскурсий? Теперь мы включены в маршрут Дальневосточного круиза, и когда теплоход бросает якорь в бухте Гека, нас навещают сотни туристов из всех уголков страны. И главное внимание всегда привлекают олени. Вы слышали, сколько мы теперь снимаем пантов, сколько вылечиваем людей? Сами и препарировать научились, обходимся без иноземных мудрецов, которые столько лет делали из этого секрет!

— Многого достигли, слов нет, — произносит долго молчавший Александр Александрович. — Но вот я частенько думаю: каково же было создавать все это на голом место Михаилу Ивановичу…

Энергичный секретарь даже привстает со стула.

— Вашему деду следовало бы здесь памятник поставить! Ведь мало того, что наш совхоз является крупнейшим в крае, — именно из его «семени», так сказать, выросло большинство оленеводческих хозяйств Приморского края! Вот о чем следовало бы помнить.

Директор задумчиво барабанит пальцами по столу.

— Да-а, я представляю, как трудно было начинать на пустом месте: без дорог, без техники, да еще в окружении всякого рода хищников… К сожалению, мы располагаем очень ограниченными сведениями о прошлом полуострова: о Янковском, Геке… Вот Александр Александрович работает над монографией о нашем хозяйстве. Мы просили бы вас просмотреть его работу.

— С удовольствием. Тем более, что я приглашен переночевать у Ленских. — Вот и добро. А то я могу устроить, у нас есть специальная комната для гостей.

— Спасибо, я уже принял приглашение. Может быть, пройдемся вместе по усадьбе?..

Я увидел электростанцию, мастерские, гараж, целый парк современной техники. Оленей стало в два раза больше, они и норки требуют постоянного ухода. Под конец мы побывали на опушке бора. Я рассказал, кк и когда сажали эти кедры и сосны. Дмитрий Ананьевич поделится некоторыми планами на будущее, приглашал заглядывать еще. Расстались друзьями.

Вечером неподалеку от берега бухты Табунной, я обнаружил по схеме, полученной во Владивостоке от друга детства — внука шкипера Гека, гранитный межевой столбик. На обращенной к морю верхней его части хорошо сохранились выбитые в камне и закрашенные четыре цифры: «1879». Столбик чуть накренился, но стоял прочно.

На пустынном пляже Табунной пади меня застала ночь. На том самом пляже, по которому проехал в день «открытия» полуострова на своем горбунке дед. И я вдруг почувствовал, что всё вокруг выглядит сейчас таким же, как в тот делений, канувший в лету день! Как столетие назад, приглушенно рокочет океан, высятся на фойе неба округлые сопки, плывут над ними облака, и душистый морской ветер ласкает лицо.

Все впечатления дня, разговоры, записки Александра Александровича, — все это сложилось здесь, под звездами, во что-то очень большое. Оно заставило окунуться в подернутое мглою прошлое этой земли, на каждом камне которой для меня — незримые следы дедов и отцов. Мне почудилось даже, что о далеких и — не побоюсь этого слова — героических временах и делах, свершенных ими, шепчет сегодня старый лес и морская волна, набегая на берег…

Они ушли навсегда: Михаил Иванович и Ольга Лукинична, Гек, дед Шевелев, мои родители и все, кто создавал доставшуюся нынешнему поколению красоту. Ветер временами часто заносит следы больших трудов; они становятся все более смутными и расплывчатыми в памяти людей и в конце концов могут исчезнуть совсем. А это несправедливо. В ту ночь я окончательно понял, что после меня уже никто и никогда не сможет рассказать правдивой истории полуострова — решил поведать ее современникам.