Тигр, олень, женьшень - Янковский Валерий Юрьевич. Страница 27

Подозреваю, Тяджуни давно знал о намеченном торжестве и ловко убивал сразу двух зайцев: наслаждался любимой охотой на горала и богатым угощением. Так или иначе, прямо с дороги мы оказались за именинным столом. В двух соседних комнатах, соединенных широким дверным проемом, шел пир. На низких столиках на блюдечках перед каждым гостем разложена нарезанная ломтиками отварная свинина, курятина, вяленая рыба, белые рисовые и оранжево-желтые чумизные лепешки, острейшие приправы. В чайниках — подогретая корейская водка сури.

Старики раскраснелись, разговорились. Толковали о видах на урожай, о скотине, о рыбалке, но больше всего, как все жители гор, об охоте. Разошедшийся юбиляр рассказывал:

— Для меня уже с двенадцати лет ничего не было слаще охоты. А ружье на весь дом одно — дедушкина кремневка. Ох и лупил меня старый, когда, бывало, стащишь ее без спросу да еще истратишь заряд понапрасну! В лесу-то мне хорошо, а возвращаться страшно: крепка дедова палка. Но все равно воровал эту шомполку — когда поймает, а когда и нет… И вот — мне уже пятнадцатый шел — посчастливилось добыть медведя. Он на дубе желуди с веток обсасывал, сильно занят был, я и подкрался чуть не вплотную.

Я уже знал, что самое дорогое у медведя — желчь. Выпотрошил, снял с печени пузырь, перевязал шпагатом — хороша, чуть не полбутылки! Несу домой, а сам трясусь: ружье-то опять без разрешения брал. Ну вот, спрятал его на всякий случай в стогу соломы до вечера, заглянул в дедову комнату, смотрю — сидит, набивает трубку. Но не кричит, не заметил пропажи. Подсел рядом, поднес ему уголек прикурить, расхрабрился и бормочу: «Деда, а я медведя убил…» Схватил дед по привычке костыль, я зажмурился и жду — сейчас даст по горбу! А он вдруг отбросил палку, тычет бородой в ухо и — полушепотом: «Желчь-то большая, внук?» Большая, говорю, вот она! С того дня разрешил мне старый пользоваться своей пушкой постоянно, открыто, хе-хе-хе…

Мы с Кимом залегли пораньше, а старики и Тяджуни гуляли до поздней ночи.

Чуть свет все были готовы к выходу. Охотой командовал прекрасно знавший эти места Тяджуни. По его указанию брат, Ким и я начали восхождение на восточный склон каньона, сам он с собаками — на западный. Все сразу разделились.

Наш с Кимом подъем был настолько крут, что страшно оглядываться назад. Вскоре фанзочки у реки стали совсем плоскими, игрушечными. А мы все лезли вверх. Несколько раз, пугаясь, со скал с шумом снимались огромные стаи сизых диких голубей; от сотен серебристых крыльев рябило в глазах. Описав круг, стаи снова прилипали к скалам.

Лишь часа через три выбрались на пики. Арсений на самый высокий, мы с Кимом на один из тех, что ближе к вершине каньона. Солнце уже ярко освещало поросшие дубами и соснами вершины, бросив черную тень в пропасть казавшегося бездонным ущелья.

Скалы — стихия горала. Можно с уверенностью сказать, что ни один дальневосточный зверь не пройдет там, где горал чувствует себя как дома. Этот плотный коротконогий козел с очень пушистой серо-коричневой или пепельно-розоватой шкурой обладает необыкновенными способностями скалолаза. Когда нужно, он буквально летит с одного незаметного выступа на другой, кажется, совершенно отвесной скалы. Летит, чуть втянув голову с гладкими, загнутыми назад рожками, вытянув, как руль, сивый, почти лошадиный хвост. Под копытом у него подушечки, которые не дают скользить. Между ними — железа, выделяющая желтое вещество. Корейцы утверждают, что оно позволяет зверю в нужных случаях как бы приклеиться к скале…

Сейчас, прячась за деревьями, мы пытались рассмотреть, что делается под нами, и с напряжением наблюдали за едва заметной группой на противоположной стороне пропасти. Богатырь Хан Тяджуни и пять крупных собак выглядели отсюда букашками и, казалось, ползли по отвесной скале. Они то появлялись, то исчезали в расселинах сверкавших на солнце замерзших водопадов, зигзагами преодолевая обрывы, выступы и щели. Их задачей было найти и выгнать зверя, поэтому Тяджуни старался производить как можно больше шума. Он отворачивал целые глыбы и крупные камни, обрушивая их вниз. Подпрыгивая и громыхая, они катились, как живые существа, порою до самого дна пропасти, а Хан сопровождал их полет диким криком, демоническим хохотом. Временами в тишине погожего утра до нас доносился визг отчаянно трусивших в непривычной обстановке собак. А загонщик еще шутил:

— Ого-го, как страшно! Совсем живот подтянуло! А ну, выскакивайте, где вы там есть?!

Казалось, кто-нибудь вот-вот сорвется и улетит следом за катившимися камнями. Временами вся группа совсем исчезала, но вскоре вновь появлялась на фоне то черных, то присыпанных снегом скал; мы неотрывно следили за черной шапкой. Зрелище было впечатляющим: над головой бледно-голубое зимнее небо, кругом покрытые лесом хребты и пики, обрывающиеся в пропасть скалы и далеко внизу, в ущелье, лента замерзшей реки…

На противоположной стороне пропасти Тяджуни столкнул темно-коричневую глыбу. Она закувыркалась вниз и вдруг, как показалось, разбилась на две части. Только одна продолжала лететь вниз, а вторая запрыгала в сторону. Мы еще не сообразили, что произошло, как снова донесся иерихонский бас:

— Ого-го! Горал бежит! Смотрите, вам виднее, куда он спрячется.

Собаки затявкали, но преследовать летучего козла были бессильны. А зверь вдруг исчез, будто проник в какую-то дырку в скале.

— Он там, под тобой, за выступом, дальше нигде не видно! Если можешь, приспустись правее!

— Ясно, ясно, там пещера, я знаю. Сейчас мы его…

Тяджуни скользнул по крутой скале, то прыгая, то упираясь палкой, то хватаясь за редкие хилые кустики дуба и орешника, прицепившиеся корнями к трещинам скал. На четвереньках подполз к едва заметному входу в пещеру и заглянул внутрь. Собаки сгрудились кучкой позади. Вдруг Тяджуни высвободил голову.

— Он здесь, я видел, в темноте сверкают глаза! Засел там, чтоб его… Сейчас. Ой! — и закувыркался в пропасть…

Мы застыли в ужасе, не в силах помочь, а он каким-то чудом ухватился за попавшийся под руку кустик и закачался на нем. В то же мгновение горал, нанесший ему удар рогами, выпрыгнул из пещеры. Собаки взвыли и кинулись было за ним, но куда там: расправив сивый хвост, он как птица порхал с одного невидимого выступа на другой, после каждого прыжка меняя направление, и скоро совсем скрылся из глаз.

Тяджуни вскарабкался к пещере, поднял сбитую шапку и еще громче загрохотал:

— Вот дьявол, чуть не убил! И нож любимый с пояса оторвался, улетел в пропасть… Придется искать весной. Эх я, старый дурак, надо было бить в норе в упор!

Смотрите, смотрите, в скалах под вами другой горал, загляните вниз, он между вами проходит!

Я видел, как Арсений выскочил на самый выступ скалы, на которой стоял. Мы с Кимом, выбравшись на кромку, тоже пытались заглянуть «под себя». И вдруг грохот справа. Целая глыба серого камня с росшими на ней кустами и большой сосной отделилась под ногами брата и с треском, подняв тучу пыли, низверглась у нас на глазах. Он сделал какой-то невероятный пируэт и повис, вцепившись в уцелевший на кромке дубок!

Одна авария за другой на протяжении нескольких минут! И тут мы увидели под обрывом серую, с темным «ремнем» спину горала. Я склонился, согнулся, как мог, и выстрелил. Но то ли был слишком взвинчен разыгравшимися событиями, то ли в возбуждении неправильно учел угол наклона, но увидел, что пуля подняла столбик скальных брызг за спиной козла. Он скрылся за выступом, а я ощутил, как кто-то тянет меня назад. В недоумении обернулся и увидел покрасневшее от натуги лицо нашего Кима. Ухватившись одной рукой за сосну, другой за ремень от чехла моего бинокля, он что есть силы оттаскивал меня от кромки обрыва.

— Вылезайте сюда. Черт с ним, с горалом, Валери-сан! Двое на глазах чуть не убились — и вы хотите? Не надо этих «санъянов» (горных козлов), пойдем домой, вон Арсени-сан свистит…

Я ничего не ответил, но оценил эту жертву Кима. Хотя горный козел был его заветнейшей целью, он непоколебимо отверг ее ради безопасности товарища.