Тигр, олень, женьшень - Янковский Валерий Юрьевич. Страница 34

Позднее отец рассказывал, что после выстрела он ощутил удар тяжелого тела и почти не помнит, как катился. А открыв глаза, увидел рядом страшную морду: один глаз залит кровью — пуля прошила тигра в последнее мгновение прыжка… Исход схватки еще не был решен, а двигаться отец уже не мог: жестоко помят, поцарапан, оглушен. На какое-то время он потерял сознание и не слышал первых выстрелов сына. Очнувшись, не мигая, смотрел в зрячий глаз стоявшего над ним зверя…

— Папа! — подбежав вплотную, Юрий побледнел: отец выглядел ужасно. Из ран на лбу и голове кровь заливала грудь и руки, сосульками намерзая на небритых щеках и подбородке, заросших полуседой щетиной. Кроме того, все лицо было измазано сажей горелой валежины, о которую он ударился. Большой сгусток крови на щеке Юрий принял за вырванный висящий глаз…

«Если представить, что я две недели не брился, а зверь, проехавший на мне через несколько головешек, помог измазать все лицо кровью и сажей, интересно, на что была похожа моя улыбка, которой я пытался встретить и подбодрить сына… — рассказывал позднее Юрий Михайлович в своем дневнике. — Руки отказывались повиноваться. Правое плечо было разбито и совсем не действовало, а левая слушалась лишь в плече и пальцах… Всего на мне оказалось двадцать ранений, но ни одного от зубов. Моя пуля, в последний момент прострелив глаз, повредила хищнику челюсть, иначе…»

Да, иначе Юрий мог опоздать.

Развели костер. Кое-как, при помощи подбежавшего Понджуни, перевязали раны, помогли подняться. И отец, взяв палку, пошел!

В этот момент за бугром раздался бешеный лай. Юрий кинулся вперед, кореец за ним, позади ковылял отец. Перед ними открылась неожиданная картина. На противоположном косогоре под скалой, где исчез первый зверь, они увидели сползающего под уклон мертвого тигра и сидящего на нем полукровку Севера, который все не появлялся и его уже считали погибшим. Оказалось, этот тигр был убит наповал самой первой пулей отца прямо в сердце, а пес, найдя его, теребил до тех пор, пока не отцепил от какого-то куста, и они вместе стали съезжать в овраг. Это зрелище повергло в трепет старого черного Кому, и он поднял истерический лай.

Итак, добытыми оказались два тигра — обе тигрицы. На отца напала старшая.

Вернувшись к месту столкновения, охотники нашли шапку и с большим трудом, далеко в стороне, в снегу, отыскали кавалерийский карабин с невыброшенной гильзой в патроннике…

Спустившись в распадок, встретили несколько саней, вывозивших лес. Корейцы скинули бревна, посадили раненого и повезли в деревню. С двумя волами и возчиками Юрий и Понджуни вернулись к своим трофеям. Завязав волам глаза, взвалили туши тигриц на сани и крепко их привязали. Однако, как только ветер донес запах страшного груза, быки пришли в неописуемую панику. Они вырвались и, задрав хвосты, мчались карьером без погонщиков до самой деревни, обогнав весь обоз. Жители Чунгоу были потрясены, увидев обезумевших волов, ворвавшихся в ворота с «мертвецами в полосатых халатах»!

Ликовали освобожденные от страха лесорубы, хлопали в ладоши бабы и дети, счастлив был старый Пак Тумани. Но больше всех был горд прорицатель, хозяин фанзы, уважаемый староста — бракчан. Этот удивительный сон принес ему огромную популярность среди суеверных сородичей, он стал одним из героев охоты.

А отец пролежал всего несколько дней и встал. Первую неделю он спал только сидя, обложившись мягкими мешками. Все раны на удивление быстро затянулись, несмотря на малоподходящую обстановку — пыль и копоть бедной фанзы. Из лекарств, кроме перекиси водорода, риванола, йода и бинтов, в походной аптечке ничего не было. Для защиты от прямой инфекции Юрий Михайлович сам сшил себе колпак.

Несмотря на почтенный возраст, богатырский организм поборол все. Через четыре дня после объятий тигрицы, распаривая больные руки в корейском котле, он начал тренировку: превозмогая боль, стал поднимать свой карабин, прицеливаться.

На восьмой день они нашли по следу третьего тигра, который приходил к месту событий. Преследовали целый день и нагнали в сумерках при помощи своры, обретшей полезный навык в день схватки. Последние два часа почти бежали, то скатываясь, то взбираясь на кручи. На последних секундах отец поскользнулся и упал. Тигра-самца уложил Юрий.

Корейцы очень образно умеют выражать свои впечатления о человеке. Об отце они говорили:

«Тело медведя, голова и сердце — тигра».

Пяктусан

Кореец Поктэги и Валентин Вальков, скрючившись, лежали на увядших березовых ветках возле тлеющего костра. Не было сил подняться набрать хвороста, хотя здесь, на высоте двух тысяч метров, и в середине июня к утру иней густо серебрил траву. Поктэги с трудом разлепил один глаз, покосился на Валентина: «Серый, совсем мертвец, один нос торчит; кажется, ему еще хуже, чем мне…

И кой черт нас сюда принес? Весь май мотались в тайге на плоскогорье, дважды чуть не погибли в наводнении, и хотя там было порядочно рыбы и вдоволь черемши, вусмерть наголодались.

Ну ладно, не повезло — бывает; однако выбрались в деревню и пора бы домой, так нет, подвернулся этот старый болтун Чу, Чу-ёнгам. Наплел сказок про этот Пяктусан, век бы его не видел!

И все Юрий. Мальчишка, а такой же упрямый, как отец — „старый тигр“. Только тот настойчивый, но голову в петлю не сунет. А у этого в двадцать лет что? Ветер в голове: пойдем да пойдем, Чу, мол, уверяет: на северо-западной покати — рай для пантовки! И уломал дураков.

Старику-то что — довел, ткнул палкой на запад: во-о-он, где туман клубится, — теплые ключи, а неподалеку солонцы. Весной там первая трава, весь зверь тут как тут, только не ленитесь… Сказал и ушел, что с него возьмешь? Ясно, проверил свои ловушки и давно в деревне, покуривает на теплом кане. Он летает эти сто верст. А как устанет, старый хрен — Поктэги видел много раз, — вытряхнет из сумочки на поясе две-три коричневые горошины опия — и в рот. Посидит, прикрыв глаза, и снова несется в свои семьдесят пять, как олень!

А мы теперь подыхай. Разве мыслимо было идти в этакую даль с тем запасом муки и чумизы, что могли унести на плечах? Половину съели в пути, остальное за эту неделю здесь. Ясно, рассчитывали добыть мяса, но это не зима, когда зверя можно брать по снегу, как привязанного. Ведь мы с Вальковым еще позавчера доказывали, что удачи не видать, и, пока харчей хватит на обратный путь, нужно уходить. Но Юрий опять уперся: струсили — проваливайте, а я дал зарок — еще три дня! Вот и доплыли: не только на охоту, а и за дровами ползти нет сил. Еще бы, на жидкой похлебке да травке — пусть ее козы жуют!

Уж когда и вчерашний день ничего не дал, думал, он образумится: отварим этих опостылевших горьких побегов аралии и — в обратный путь, пока ноги еще как-то несут. Так нет, этот внук Четырехглазого поднялся до света и снова поперся куда-то. Откуда только берутся силы у мальчишки? Но ведь все напрасно, добьет и себя, и нас. И сколько его еще ждать? А…»

Вдруг чуткое ухо корейца уловило отдаленный звук треснувшей под ногой сухой ветки: кто-то спускался с горы к их костру. «Уж не темные ли, не хунхузы ли разыскали по дыму табор? Только этого не хватало!» Крупный, угловатый, с шапкой сильно отросших черных волос, Поктэги с трудом поднялся на ноги. Родничок, у которого они коротали эти голодные дни, лежал между холмами, поросшими низкорослым и корявым, как всегда на границе гольцов, едва распустившимся березняком. Кореец прикрылся ладонью от брызнувших из-за сопки ярких лучей и с облегчением узнал знакомую стройную фигуру. «Юрий, наконец-то! И смотри, еще нашел силы, тащит за плечами целую связку хвороста для костра. Все-таки молодец, хороший товарищ. Ох, как ни тяжело, а нужно помочь…»