Блюдо шахиншаха - Юзефович Леонид Абрамович. Страница 5

Ворота, флигеля, сараи, хлопающее на ветру белье, цветочные горшки у самых ног в окнах полуподвалов, истаявшие за зиму поленницы, куры с чернильными метками на перьях — Костя через проходные дворы вел Леру к Каме.

— Понимаешь, — говорил он, — там был Якубов. Мишка Якубов… Мы однажды видели его у Желоховцева. Это как раз ют человек, с кем лучше не встречаться. Я и в университет из-за него идти опасался. Как тебе объяснить, не знаю… В общем, Мишка ко мне Желоховцева ревновал. Я был любимый ученик, ну и так далее. Потом он как-то похвастал, что с университетским дипломом легко получит место на одном из столичных аукционов. Как знаток древностей. А Желоховцев каким-то образом про этот разговор узнал. Я тут, ей-же-богу, ни при чем, но Мишка во всем обвинил меня — выслуживаюсь, дескать, наушничаю… Однако это все мелочи. Как я позднее понял, он еще в восемнадцатом году был связан со «Студенческим союзом». А только что я видел его у Миллера с каким-то капитаном…

— Слушай, — Лера остановилась, отняла руку. — По-моему, уже пора сказать, что ты делаешь в городе!

— Хотел спасти твои коллекции.

— А если серьезно?

— Вполне серьезно.

Накануне боев под Глазовом, когда на фронте явственно наметился перелом, Костя пришел к командиру полка, кизеловскому шахтеру Гилеву. Штаб полка размещался прямо в лесу. Гилев сидел на чурбаке за столом из серых неструганых досок. Два дня назад, в случайной перестрелке ему пробило пулей щеку, выкрошило несколько зубов и повредило язык. Поверх бинтов он носил черную косынку, завязанную узлом на макушке. Эта косынка с ее торчащими, словно рожки, хвостиками придавала командиру полка удивительно мирный, домашний вид. Говорить он не мог и писал распоряжения на клочках бумаги.

— Товарищ командир! — Костя с некоторым злорадством подумал, что теперь уж Гилев его не прервет, даст договорить до конца. — Помните, вы обещали отпустить меня в Пермь? Нынче самое время. Когда возьмем Глазов, будет поздно. Белые начнут эвакуацию. А у меня есть шансы помешать им вывезти художественные ценности из университета и музея…

По правде говоря, он довольно смутно представлял себе, как это сделать.

«Развей мысль», — написал Гилев.

— Сокровища культуры должны принадлежать пролетариату! — отчеканил Костя, памятуя пристрастие командира к лаконичным формулировкам.

Гилев быстро черкнул: «Попадешься, расстреляют».

— Не попадусь, — заверил Костя. — Будьте покойны!

Гилев перевернул бумажку: «Кого оставишь заместо себя?»

— Лазукина, — Костя предвидел такой вопрос. Лазукин был грамотный боец и вполне мог заменить его на должности ротного комиссара.

Гилев поморщился — не то от боли, не то от названной фамилии. Однако написал: «Черт с тобой. Езжай». Он протянул Косте руку. Ладонь у командира была бугристая, влажная. Рукав его гимнастерки оттянулся назад, и на запястье открылось синее солнышко татуировки…

Солнце, день, ветер.

— Ты думаешь, что теперь экспонаты канули безвозвратно? — спросила Лера.

Костя ничего не ответил. Укрывшись за вереей, он осмотрелся. Отсюда видна была Кама. У причалов — пусто. Ушли на юг, к Каспию, английские канонерки, поглазеть на которые месяц назад сбегалась половина города. Лишь одинокий буксир с нелепо торчащими на носу и на корме стволами пушек медленно тащился вверх по реке. Ветер доносил запах паровозного дыма, отдаленное чавканье колесных плиц.

Свернув в какой-то двор, Костя открыл дверь во флигелек, бревенчатый и потемневший от времени. Узколицый коренастый человек лет тридцати встал им навстречу из-за стола.

— Знакомьтесь, — сказал Костя. — Лера… Товарищ Андрей.

— Прошу, — хозяин широким жестом указал на стол. — Чаю хотите?

— Спасибо, не стоит, — стараясь не наступать на чистую войлочную дорожку, Лера прошла к столу, села.

— Тогда к делу, — Андрей тоже присел. — Значит, вам сказали, что на станцию свозят все ценности, предназначенные к эвакуации?

— Да, — подтвердила Лера.

— Куда они от вас поехали — по Соликамской вниз или вверх?

— Вверх.

— Выходит, к нам, на главную… Но вот какое дело — никаких ценностей у нас на станции пока нет.

— Ты что-то не то говоришь, — заволновался Костя. — Твои ребята все проверили?

— Если я говорю, что нет, значит, нет!

— Тут вообще какая-то странная история получается, — сказала Лера. — В городской управе ничего не знают о том, что экспонаты уже вывезены. Сегодня оттуда приходил доктор Федоров.

— Ничего странного, — Костя ходил по комнате, пригибая голову под скошенным потолком. — Просто у них начинается паника. Правая рука не знает, что делает левая… Проверьте-ка на Сортировке, а? — он повернулся к Лере. — А ты сходи в управу, поинтересуйся!

— Между прочим, я вас помню, Лера, — сказал Андрей. — Вы ведь Агнии Ивановны дочка, Сынишка мой у нее в школе учился… Как она сейчас?

— Мама зимой умерла.

5

На другое утро Рысин проснулся с тягостным чувством совершенной вчера оплошности.

Не глядя на жену, выпил приготовленный для него можжевеловый отвар с шипицей, помогавший от почечной колики, выплюнул ягоду прямо на пол и отправился в комендатуру.

Чего-то он не доглядел при осмотре кабинета Желоховцева, каких-то очевидных умозаключений не сделал. Это было чувство упущенных возможностей, знакомое Рысину по прежним делам и, как правило, никогда его не обманывавшее.

Тышкевич был не в духе, встретил помощника вопросом:

— Как долго вы еще намерены возиться с этим профессором?

— Пока не верну коллекцию законному владельцу.

— А если красные войдут в город прежде, чем вы это сделаете?

— Вор остается вором при любой власти. Я постараюсь передать материалы расследования тому, кто займет мое место… В том случае, разумеется, если это будет иметь смысл.

Последнее соображение Рысин высказал с таким видом, будто изрекал абсолютную истину, притом очевидную.

«Или он болван, или притворяется, — Тышкевич рассматривал Рысина — без шинели тот выглядел еще курьезнее. — Дожили, одним словом…»

— Профессор подозревает в краже некоего Трофимова, — намеренно не вдаваясь в подробности, Рысин решил коротко ввести коменданта в суть дела. — Но при теперешнем положении вещей найти его в стотысячном городе очень непросто…

— Бывший студент-историк? — спросил Тышкевич.

Рысин удивился такой неожиданной осведомленности:

— Совершенно верно.

— Это становится любопытно, — Тышкевич протянул ему листок с синим машинописным текстом. — Читайте!

Ниже была сделана карандашом странная приписка: «Гедиминович! Ты доверчив, как институтка! С кем ты сидел вчера у Миллера? К.»

— Это не нужно читать! — Тышкевич взял у Рысина бумагу. — Идемте сейчас в караульню. Выделяю вам трех человек. Потрудитесь организовать наблюдение в указанных пунктах.

— Но я занимаюсь уголовными делами, — возразил Рысин.

— Теперь это не имеет значения…

Они вышли в коридор.

Навстречу им выкатился из-за угла маленький плотный человечек.