Белый ворон Одина - Лоу Роберт. Страница 78
Веселость Рыжего Ньяля как рукой сняло.
— Эй-эй, парень! Только без обид, — поспешно проговорил он. — Ты же помнишь: дружбу блюди и первым ее порвать не старайся… как говаривала моя старая бабка.
Тем временем прилетела еще одна птица и опустилась на землю.
— Ага! — воскликнул мальчик. — Вот оно, наше дурное предзнаменование. Сегодня действительно случится что-то плохое.
С этими словами он повернулся и пошел прочь.
— Да все это дерьмо собачье! — провозгласил Рыжий Ньяль (предварительно убедившись, что Воронья Кость оказался вне пределов слышимости). — Мало ли что мальчишке в голову взбредет. Недаром моя бабка всегда повторяла: «Мальчишечьи сны, как ветер, вольны». — Затем повернулся ко мне и неуверенно спросил: — Или не дерьмо? Что скажешь, Торговец?
Глаза его казались двумя маленькими зверьками, настороженно выглядывавшими из-под заснеженной шапки волос.
В ответ я напомнил ему старинное высказывание:
Бедняга так долго и старательно обдумывал сказанное, что мне стало жалко его.
— Ты прав, брат, — сказал я. — Все это дерьмо собачье.
Лицо Рыжего Ньяля прояснилось. Он широко улыбнулся и побрел обратно к повозкам, предоставив меня моим неотложным делам.
Час спустя, когда мы проезжали по краю балки, у одной из телег сломалась втулка, и колесо слетело с оси. Потеря-то невелика: Рев Стейнссон быстро отыскал подходящую деревяшку и выстругал из нее новую втулку. Но вот дальше пришлось потрудиться. Я наблюдал, как побратимы разгружают телегу, затем кряхтя приподнимают ее, чтобы Рев мог поставить колесо на место и закрепить его свежеизготовленной втулкой. В какой-то миг я встретился глазами с Рыжим Ньялем. Тот посмотрел на меня, затем перевел взгляд на стоявшего в сторонке Олава и укоризненно покачал головой.
— Дерьмо, говоришь? — пробурчал красный от натуги Ньяль.
Я пожал плечами, а про себя подумал: «Ну, если это все наши неприятности…»
Как выяснилось, рано радовался. Потому что уже в следующий миг раздался возглас:
— Хейя, Торговец! Ты только посмотри на это…
Хаук Торопыга, чьи руки были заняты поклажей с телеги, указал подбородком куда-то вдаль и растерянно пробормотал:
— Никак джинны, Торговец? Ты помнишь их?
Еще бы я не помнил! Там, в Серкланде, маленький бедуин по имени Али-Абу много рассказывал нам о злобных демонах пустыни. Невидимыми летают они над землей, и лишь пылевые вихри отмечают их передвижение. Однако развлекаться серкландскими воспоминаниями было некогда. Потому что вдалеке виднелся именно такой смерч — снежная воронка крутилась на горизонте, медленно перемещаясь в нашу сторону. Остальные побратимы — а большинство из них впервые оказались в такой дали от дома — побросали свои занятия и с удивлением глазели то на приближавшуюся воронку, то на нас с Хауком. Во взглядах их читалось уважение к людям, которым довелось побывать в Серкланде и воочию увидать страшных джиннов.
— Вот уж не знал, что пустынные духи сюда забредают, — встревожился Хаук, поспешно сгружая свою поклажу обратно на телегу. — Да там, похоже, не один джинн…
Я вполне разделял его тревогу. То, что творилось в степи, сильно мне не нравилось. Хоть я и не мог объяснить, почему. Приглядевшись, я заметил, что снежных смерчей вправду несколько. Они росли в размерах, устремляясь в серо-стальное небо. Завороженный этой картиной, я не сразу разглядел всадника, который несся по степи, вовсю нахлестывая измученного коня. Он что-то кричал на полном скаку, но за дальностью мы ничего не могли разобрать.
Теперь уже все бросили работу. Колесо стояло на месте, но предстояло еще вколотить злополучную втулку. Рев так и остался стоять с молотком в руках, вместе со всеми наблюдая за приближавшимся всадником. Такая дикая спешка свидетельствовала о серьезной угрозе.
А через несколько минут мы смогли разглядеть его. Это оказался наш пропавший Морут-следопыт! Внезапно ветер поменял направление, и до нас донесся отчаянный крик:
— Буран идет!
Нам едва хватило времени, чтобы укрыться в балке. Мы успели распрячь часть перепуганных лошадей и спихнуть их вниз. Высота там была приличная — в три человеческих роста, да и склон очень крутой. Но выбирать не приходилось: мы попросту хлопнулись на задницу и съехали на дно балки. И как раз вовремя. Потому что в следующее мгновение буран добрался до нас. И был он безжалостным, как удар хлыста. Ледяная лавина обрушилась с жутким ревом, словно над нашими головами вопили и завывали разъяренные валькирии.
Мы сбились в плотную кучу — люди и животные — и бессильно слушали, как исходит в крике окружавший нас белый мир.
Солнечный свет плясал на воде, море накатывало и пенилось вокруг прибрежных скал. У самой кромки прибоя покачивался на волнах красавец-драккар. На берегу появился тощий мальчишка и неуверенной походкой направился к кораблю. Я наблюдал, как он приблизился к драккару и остановился, не зная, что делать дальше. Вот он встал по колено в холодной воде (башмаки болтаются на шее), крепко прижимая к груди узелок с нехитрыми пожитками.
На борту увидели мальчишку, сердито прикрикнули на него: «Шевелись, парень, — или оставайся с чайками». Кто-то перегнулся через борт и протянул ему руку. Рывок, и пацан уже стоит на палубе. Весла драккара приходят в движение. Корабль медленно отходит от берега и движется вдоль фьорда.
Это же я… Да-да, это я плыву на «Сохатом фьордов» вместе с Эйнаром Черным и его Обетным Братством. Тогда я еще не знал, что навсегда покидаю Бьорнсхавен. Я многого не знал — слишком уж мало мне было в ту пору лет…
— Пятнадцать, — уточняет одноглазый человек.
Он высокий и сильный. Не знаю, почему я так уверен в его силе. Ведь человек с ног до головы закутан в длинный плащ темно-синего цвета — цвета ночного неба, приходит мне на ум, — выглядывает лишь рука в перчатке, которая сжимает дорожный посох.
Он одноглаз, но его единственный глаз зорко и цепко взирает на мир. Словно крыса — сильная, опасная, — которая выглядывает из-под дымчато-серой копны волос, окутывающей физиономию человека. Глаз этот ярко-голубой, словно небо в летний день. Мне знаком этот человек.
— Всеотец, — прошептал я и вздрогнул, услышав его тихий смех.
Одноглазый, Седобородый, Сеятель раздоров, Вдохновенный, Неиствующий.
Один.
— Да, все это я… и не только это.
Человек кивнул, и вся картинка вдруг сделалась нечеткой, пошла рябью, словно отражение на воде.
— Священник Белого Христа рядом с Гудлейвом, — произнес он, и я увидел голову, насаженную на шест.
Это все, что осталось от человека по имени Гудлейв. Человека, в чьем доме я вырос и которого привык считать своим приемным отцом. Странное и дикое зрелище… И весь этот ужас учинил Эйнар Черный, с которым я сейчас плыл на корабле. Рядом с шестом стоял Каов — ирландский тралл, в прошлом христианский священник (я помню, как он говорил: священник не может быть бывшим, это на всю жизнь). Он стоял молча и глядел вслед «Сохатому».
— Можно было ожидать, что после смерти сыновей Гудлейва Бьорнсхавен прекратит свое существование. Однако священник Белого Христа не допустил этого. Он снова восстановил имение… и теперь все его жители служат Белому Христу.
В голосе Одноглазого прозвучала горечь. Но почему же он допустил такое? Почему не изгнал Белого Христа, этого мягкотелого южного Иисуса? Ведь он же, в конце концов, Один, отец асов…
— Так устроена жизнь, — пожал плечами бог. — Мы все принимаем то, что нам выткут Норны. Все… даже боги. Беда в том, что старые Сестры устали, они хотели бы отложить в сторону свой челнок и передохнуть. Однако такая возможность появится у них лишь после того, как пресечется линия Инглингов.