Шахматист - Лысяк Вальдемар. Страница 1

Вальдемар Лысяк

Шахматист

Вступление

В I томе Воспоминаний о Великопольске… [1], истинной «белой вороны» в настоящее время, на страницах 336–343 находится весьма, в одной своей подробности, интригующее сообщение офицера штаба прусских войск Оттона Пирха, который в двадцатых годах прошлого столетия выполнил небольшую карту окрестностей Гостыня с купола знаменитого барочного костёла. Начинается эта цитата следующим образом:

«В нескольких стаях [2] от города Гостыня, на пригорке располагается монастырь Отцов Филиппинов, по-видимому, самое красивое строение во всей округе между Позеном и Бреслау. Во многих местах хвалили мне отличное житье этих священников и их свободомыслие. Я хотел познакомиться с ними, но, имея голову, нафаршированную романами, в которых столько читал я когда-то про интриги католических священников, о хитростях монахов, об излишествах жирных аббатов, о весьма жестоких карах, налагавшихся на бедных орденских послушников, то спешил в монастырь, желая убедиться, насколько эти описания были правдивы».

Прервем в этом месте скучноватое в дальнейшем, повествование Пирха (упомянув только, что, книжные описания, как обычно и бывает, совершенно не совпали с реальностью) и перейдем к наиболее интересному фрагменту текста:

«Среди весьма доброжелательно настроенных священников в Гостыне я заметил одного, внешность которого меня крайне удивила. Многое дал бы я сейчас за то, чтобы обрисовать её. На впавшем лице монаха была некая суровая религиозность пустынника из Фиваиды первых веков христианства. Помимо будничных отношений со своими орденскими братьями в монастыре, он явно искал одиночества в келье; братья единодушно восхваляли передо мной его ученость, и рассказывали, что верховное духовенство провинции посылало его как-то в Париж, чтобы у императора Наполеона представить вопрос поддержки польской Церкви.

Я попытался познакомиться с этим святым отцом и, поскольку французским языком, как и он, владел хорошо, заговорил с ним в трапезной после обеда, и завел беседу про Париж. Я заметил, что он говорил со мной неохотно, а некоторые подробности коронации Наполеона привел как бы под принуждением. В последующей части разговора нашего, я спрашивал, не бывал ли он в Риме, не видал ли он города, столь славного когда-то, и в котором глава Церкви его сейчас восседает на троне.

— Да что бы я там увидел, — отвечал он, — людей таких, как и везде, очень и очень далеких от святости.

— Неужели Вам не было бы интересно, — продолжал я дальше, — присмотреться поближе к различным народам; ведь чуть не в каждой стране вера принимает иную форму?

— Ты молод, — перебил меня священник, — принадлежишь свету, потому так и считаешь, я же — иначе.

— Но ведь и Вы, — ответил я на это, — пребывая в Париже, молоды были.

— Был таковым, — сказал он, — но не так. Господь проявил свою милость, позволив мне отодвинуть все и посвятить себя исключительно Ему. Первая цель для человека — заботиться о том, чтобы познать Спасителя.

Сильная грудная судорога, что случилась с ним в этот момент, заставила его удалиться из трапезной».

С этим отрывком я впервые познакомился, чуть ли не пару десятков лет назад (во второй половине 60-х годов), и никак не предполагал, что мне придется когда-то к нему возвратиться. Но не прошло и двух лет, как я вспомнил про него, случайно узнав про краткую заметку, опубликованную после 1812 года в некой голландской газете [3]. Содержанием заметки был рассказ сержанта Гийсберта Бернтропа из голландской легкой кавалерии, который принимал участие в русской кампании, и после Березины, пробирался на родину через Польшу, Пруссию и германские княжества. Так вот, Бернтроп, заболев в январе 1813 года воспалением легких, срочно разыскивал священника, которому мог бы исповедаться. Ему указали такого «неподалеку от Одера, в монастыре, храм которого венчал прекрасный купол». Исповедовался он по-французски, что, возможно, и не столь существенно, гораздо важнее своего рода шок, пережитый голландцем, когда он увидал сквозь решетку исповедальни лицо человека с длинными волосами. Это было лицо Наполеона! Тогда я подумал, что Бернтроп, если и не поддался обману своего возбужденного болезнью воображения, то просто увидел человека, похожего на императора. Вполне возможно — лицо двойника. Этот случай чем-то напомнил мне то, что спустя более чем десять лет встреча с неизвестным монахом так запомнилась Пирху.

Сопоставление этих эпизодов в единую последовательность, тем не менее, было весьма случайным и только в мае 1971 года я убедился, что это было справедливым.

В мою «меблированную комнату» в Риме по адресу Виа-дель-Боскетто, 60 (пансион «Conca d'Oro») постучал человек, который представился как Гарсиа Техада и сообщил, что он испанец и занимается в Италии историческими исследованиями наполеоновской эпохи, после чего попросил помочь объяснить несколько вещей, связанных с Польшей. При этом он сказал, что узнал обо мне в редакции ежемесячного журнала История в Милане, куда я отправил статью об отношениях Мюрата с поляками. [4] В основном, его интересовало следующее: пребывание Наполеона в Познани в 1806 году, находящаяся в Шамотулах «Башня Черной Княгини» и… монастырь филлипинов в Гостыне!

Техада что-то недоговаривал, что я быстро почувствовал и сразу заявил, что, либо он расскажет в чем дело, от начала до конца, либо пусть ищет помощи в другом месте. Одновременно я дал ему понять, что если речь идет о какой-то тайной политической игре времен 1806 года, то он попал к нужному человеку, и в доказательство своих слов показал ему свои заметки по исследованиям относительно дела Робо-Реварда (Robeaud-Revard) — «Великий Джокер» [5]. Проблема двойника, а так же имя известного наполеоновского шпиона, бывшего начальника французской контрразведки Шульмайстера, его заинтересовала. Мы договорились.

Во время второго своего визита Техада принес потрепанную кожаную папку («дипломат» эпохи барокко, изготовленный в XVIII веке) с надписью на английском языке «Chess-player 1806» («Шахматист 1806»). Просмотрев ее содержимое [6], я понял, что правильнее было бы перевести это как «Операция «Шахматист» 1806 года». Читая основной документ и видя в нем многочисленные диалоги и даже цитаты из «Гамлета», я поначалу посчитал, будто это литературное произведение. На самом деле, это был отчет об одной из наиболее авантюрных политико-диверсионных акций наполеоновской эпохи, организованной в 1806 году несколькими выдающимися членами оппозиционной, в тот период, партии тори, в такой тайне, что даже лондонская Сикрет Сервис не имела о ней понятия.

Переписывание Мемориала заняло у меня несколько дней. Делал я это в присутствии Техады, который в это же время переписывал фрагменты взятых у меня книг. Когда я закончил, то отметил для него в периодике Польской Академии Наук все, что обнаружил по теме Познани, Шамотул и Гостыня, перевел все это на итальянский язык и дополнил несколькими известными мне подробностями. Все это я отдал ему вместе с несколькими адресами источников, касающихся уже других вопросов, и больше мы не виделись. В испанском посольстве мне сказали, что про Гарсиа Техада они слышат впервые. Итальянские власти дали мне понять, что визы человеку с таким именем не выдавали.

В Мемориале я в третий раз встретился с таинственным орденским братом из Гостыня, которого в письме к д'Антрегю (см. ниже) называют «монахом», а в тексте Мемориала — «монахом Стефаном», «польским монахом» или «священником». Он был одним из главных участников операции «Шахматист», для поляка интересной тем, что решающие ее этапы были разыграны на территории Польши. Для меня как историка она была примечательна еще тем, что все, за исключением одного, организаторы операции и люди, которые имели к ней какое-то отношение, в 1806–1822 годах стали жертвами таинственных смертей, причин которых, несмотря на длительные и основательные исследования я так до конца и не сумел выяснить. Мемориал, с которым я ознакомился в Риме, бросает очень любопытный свет на цепь этих таинственных и неожиданных кончин.