Королевский гамбит - Новожилов Иван Галактионовнч. Страница 33

Лучи осветили лужайку. Птицы защебетали.

— Солнце-то нас подкараулило! — встрепенулся Демьян. — Николай, пора! Меня на операцию возьмешь? Я за тобой, Колька, хоть на тот свет, только плацкартный-купированный… — он вскочил, отряхнул с гимнастерки хвою, подобрал ветку и, шутя, вытянул ею друга вдоль спины. — Вставай! Лузин — строгий. У него утро с четырех до пяти, а остальное — день.

В штабе их ждали.

— Собирайтесь, Полянский, — вместо приветствия сказал командир. — Пойдут с вами Федотов и Токарев. На связь — Сазонова. Будьте осторожны. Не наскочите по дороге на карателей, — добавил он. — В Риге действуйте осмотрительно, не бродите попусту. Рига объявлена столицей Остланда. Там размещены резиденции и штабы рейхсминистра, рейхскомиссара Прибалтики и генерального комиссара Латвии. Так что в ищейках недостатка не будет.

Еще раз предупреждаю: держитесь начеку. Но в Риге есть и друзья… О деятельности Соловья знать никто не должен. Основную явку запомнили? Запасные? Не забывайте, что Янис ждет вас… Через некоторое время перебазируемся на условленное место. Ну, скатертью дорога, хорошей скатертью.

О ЧЕМ УМОЛЧАЛ ФЕЛЬДЪЕГЕРЬ

С утра Горбачев носился из кухни на склад, со склада, нагруженный свертками, пакетами, бутылками — во флигель. Денщик сбился с ног. Гауптман ждал высокого гостя и хотел встретить его по-царски. Солдаты из охраны старательно натирали и без того чистые полы, влажными тряпками снимали невидимую пыль с тяжелой резной мебели в гостиной и в кабинете. Из Риги нарочный доставил фрукты и деликатесы.

Крафт остался доволен стараниями денщика. Он окинул взглядом просторное, в ярких коврах помещение, коротким рывком за витой шелковый шнур раздвинул бархатные портьеры и, когда комната наполнилась солнцем, поспешил на улицу, откуда уже доносились певучие сигналы лимузина.

Фон Штауберг твердой походкой хозяина прошел впереди Крафта в гостиную и опустился в кресло.

— Здравствуй, Курт! — сказал он, расстегивая верхние пуговицы мундира и с видимым удовольствием отмечая обилие кушаний на богато сервированном столе. — Угощай.

Гауптман откупорил припасенный специально для особо торжественных приемов коньяк и наполнил им тонконогие рюмки.

— Прошу вас, — обратился он к шефу, придвигая вазу с фруктами и фарфоровую с золотым ободком тарелочку с прозрачными ломтиками лимона, пересыпанными сахарной пудрой.

Оберст фон Штауберг чуть скривил толстые губы, что, видимо, означало улыбку.

— Садись, Курт! Садись, — и, забыв о хозяине, забарабанил по подлокотнику кресла короткими волосатыми пальцами в перстнях. Взгляд его был устремлен в окно, на залитый солнцем сад. Во всем этом угадывалось волнение, которое пытался скрыть оберст.

— Кто бы мог предположить, — наконец задумчиво, как бы рассуждая сам с собой, проговорил он, — что все так печально завершится. Мы хотели поправить дела летним наступлением. А в результате? Операция “Цитадель” должна была послужить поворотным пунктом в ходе войны. Так ведь, Курт?

В глазах гауптмана мелькнула тревога.

— А на днях, — продолжал ровным и от этого страшным голосом фон Штауберг, — русские взяли Орел и Белгород. Несколько генералов покончили с собой. Генерал-полковник пустил себе пулю в лоб! Как тебе это нравится, Курт? Вместо того, чтобы окружить и уничтожить большевиков в Курском выступе, выйти в глубокие тылы, захватить Москву и выиграть кампанию, — катастрофа! Ка-та-стро-фа! — фон Штауберг приподнялся, залпом осушил рюмку и тяжело опустился на место. — Налей, Курт! Тебе понятно слово “катастрофа”! А “поворотный пункт”? — он саркастически рассмеялся. — Поворотный надо понимать так: мы повернули на запад и отступаем, отступаем по всему фронту, оставляя территории, завоеванные у Советов ценой больших жертв.

Поражение под Курском вынудило фюрера снять со Средиземноморского театра военных действий крупные соединения. Это облегчило действия англо-американских войск на острове Сицилия. Надо полагать, что вскоре они предпримут наступление на континентальную Италию. Правительство Муссолини пало. Лейб-гвардия даже пальцем не шевельнула ради спасения своего дуче — она сложила оружие, причем наше оружие. И это, Курт, не все. Поражение наших войск похоронило под Курском, Орлом и Белгородом проведение в жизнь плана “Песец” — плана по захвату Швеции.

— Но, герр оберст, успехи русских… — Крафт был ошеломлен, растерян, подавлен. — Мы еще покажем себя. Фюрер…

— Замолчи!.. “Фюрер”, — в тоне Штауберга слышалась досада и злость. — Ты не привык думать, Курт. Тебе забили голову Геббельс и Фриче. “План Барбаросса” — весь мир был оповещен, что Красная Армия разгромлена в первые недели войны. А мы? Вот мы и увязли в русских просторах и, кто знает, поможет ли нам бог выбраться из этой западни. “Разбитые” языками чиновников из ведомства Геббельса большевики наносят удар за ударом… Поражение под Москвой! Волга! Ленинград! Кавказ! А теперь — этот Курско-Орловский выступ…

— Герр оберст…

— До наступления на Курск, — жестом призывая Крафта к молчанию, продолжал Штауберг, — мы трубили, что предстоящая битва решит исход войны в нашу пользу! Опять ложь! — крикнул он, побагровев, крикнул так, что рюмки тонко зазвенели, и крупная гроздь винограда, свешивавшаяся из вазы, свалилась на скатерть. — Ложь — это, Курт, чрезвычайно полезное оружие. Мы сознательно используем его, вводим в заблуждение собственный народ и морально действуем на противника. Но в данном случае получилось грубо и фальшиво!

— Но, герр оберст, — робко вставил Курт. — Если мы отступим даже до Днепра, как говорит фюрер, русские там непременно будут остановлены. На Днепре мощная оборонительная полоса. И водный рубеж непреодолим. У нас имеется резерв- сверхмощное секретное оружие. И вот, когда мы пустим его в дело…

— Наступая на Курск, мы тоже говорили о новом оружии, — резко перебил Штауберг. — Но большевики отбросили нас. Они стремительно двинулись вперед. А наши “тигры”, “пантеры” и “фердинанды” горели, как свечки.

— И все же…

— Это, право, наивно, Курт! Помню, и на школьной скамье ты не отличался сообразительностью. Жизнь и работа в гестапо, в абвере ничему тебя, кажется, не научили. Ты упрям и заносчив! Уж не рассчитываешь ли ты, что нам помогут выиграть войну люди, которых мы в этой школе готовим для борьбы с коммунистами?

— Они принесут пользу…

— Ты так полагаешь? А я не уверен в этом. В школе десятка два русских. Хорошо, если из них хотя бы двое будут по-настоящему преданы нам. Но, увы, познать человека, разобраться в его наклонностях, точно определить цель его жизни, постичь глубину психологии, мы, Курт, не в силах. Деньги — еще не все. Блеск золота кружит головы немцев, французов, американцев… но не славян. Славяне, особенно русские — фанатики!

Крафт, потрясенный столь откровенными признаниями шефа, побледнел, встал, подошел к окну и задернул штору. Гостиная погрузилась в полумрак. В небольшой просвет между портьерами пробивались солнечные лучи и яркими бликами ложились на довольно хорошую репродукцию с картины Айвазовского “Девятый вал”.

— Курт, чем вызван твой испуг? — спросил с иронией Штауберг, повелительным жестом предлагая гауптману занять место напротив. — Не утруждай себя лицемерными оправданиями. Тобой, да и другими с первых дней войны с Россией владеет страх. Ты, да и я тоже, боимся старших в чине, боимся доноса младших, боимся Красной Армии, русских партизан, русских морозных зим, русской земли и вообще всего, что именуется в сказках “русским духом”. Но на самом деле мы, Курт, боимся поражения, разгрома… Страх! Страх! Штауберг, не поднимаясь, дотянулся до шелкового витого шнура. Портьеры бесшумно раздвинулись. Комната опять наполнилась светом.

— Эти лучи дают жизнь, — проговорил он с усмешкой, — и отгораживаться от них не следует. Так вот — страх. Многие немцы испытывают его. Только у одних это чувство сильнее, у других слабее. Ты относишься к первым. Хорошо законспирировавшийся разведчик, не последняя фигура в английских деловых кругах, ни с того ни с сего вдруг пересекает Ла-Манш, завалив лучшего агента. Что это? Трусость? Именно боязнь разоблачения заставила тебя — резидента на одном из важнейших участков Западного фронта — бежать, не выполнив задания. Правда, провал в порту ты преподнес как героизм, а убийство агента как подвиг…