Совесть короля - Стивен Мартин. Страница 51

Разумеется, сама Джейн могла покинуть Тауэр в любой момент, ей не было нужды там находиться. Королева Анна — глупое существо, с перьями вместо мозгов. Как не похожа она была на Джейн — и внешне, и как человек! И если поначалу отношения между двумя женщинами виделись отношениями королевы и придворной дамы, то потом между ними завязалась едва ли не дружба. Грэшем отказывался уразуметь, как такое может быть.

— А ты представь себе, что значит быть замужем за жабой! — ответила ему как-то раз Джейн.

Обе женщины понимали друг дружку с полуслова. Но что самое обидное, Грэшем их почти не понимал.

В один из редких моментов, когда король с королевой встретились и даже стали разговаривать друг с другом, Анна поинтересовалась у Якова о судьбе тауэрских пленников. Затем она сама приехала в Тауэр, кивком велела Грэшему оставить ее наедине с его супругой и уединилась с Джейн в соседней комнате. Через полчаса женщины вернулись.

— Вам повезло. Бог послал вам чудную жену, — произнесла королева, обращаясь к сэру Генри.

— Равно как и нашему королю, — ответил Грэшем, низко поклонившись, — которого он благословил и чудной супругой, и замечательным потомством.

Женщины обменялись выразительными взглядами и пожали плечами. Королева Анна величественно удалилась.

Результаты этого визита вскоре дали о себе знать. Для Джейн отпала необходимость постоянного пребывания в Тауэре, и теперь она могла время от времени возвращаться домой к детям. Одновременно ей ничего не мешало брать их вместе с собой в Тауэр, чтобы они могли побыть с отцом. Для них даже выделили специальную комнату. Дальше был принят компромиссный вариант. С понедельника по пятницу Джейн проводила время в лондонском доме, а конец недели — с мужем. Детей с собой она сюда больше не брала. В Тауэре стало сыро, в воздухе висел запах плесени, комнаты были неуютными, а вся атмосфера этого места в лучшем случае вселяла уныние, в худшем — ужас.

— Они еще слишком юные, — заявила Джейн. — Если потребуется… что ж, придется всем перебраться сюда, как когда-то семья Рейли. А пока пусть дети наслаждаются свободой. Даже без родителей.

И все равно Джейн страшно скучала по ним, когда приезжала к мужу на субботу и воскресенье. Грэшем не раз слышал под утро рыдания жены, когда ей казалось, что он спит и ничего не слышит.

— Какую, однако, надежду вселяет твоя уверенность в том, будто мы обречены провести остатки наших дней в Тауэре, — заметил как-то раз Грэшем.

— Я знаю, за кого вышла замуж, — сухо ответила Джейн. У них вышла едва ли не ссора по поводу того, кто будет присматривать за детьми по субботам и воскресеньям, когда сама она навещала мужа.

— Манион?! — воскликнул тогда сэр Грэшем. — Манион? Мои дети не знают матери два дня из семи и теперь окажутся под опекой Маниона? Если бы рыбы пили так, как он, океан уже бы давно пересох! На его фоне свинья — олицетворение респектабельности! Дай ему волю, он не будет вылезать из пивных! Да его к людям и близко нельзя подпускать! Да что там к людям! Ни к одной живой твари! Какой ужас! Пока я томлюсь от бездействия в Тауэре, моих детей воспитывает престарелый развратник и пьяница! Вот вам и все воспитание!

— А кто тебя самого воспитал? — резонно заметила Джейн.

Грэшем покачнулся на каблуках, на минуту задумался и расплылся в глуповатой улыбке.

— Манион, — ответил он, и ему тотчас вспомнилось его собственное безрадостное детство. Единственный, кто дарил ему свою грубоватую любовь, был именно Манион.

— Зачем же лишать собственных детей столь редкой возможности? — подпустила шпильку Джейн.

Временами эта женщина бывала просто невыносима.

Однако Грэшем пожалел, что Джейн нет рядом с ним, когда однажды вечером к нему пожаловал — ну кто бы мог подумать! — сам король Англии и Шотландии Яков! Разумеется, без всякого приглашения.

До Грэшема уже дошли кое-какие известия. Оказавшись в Тауэре, он первым делом наладил способ получения новостей. Быть в курсе всего, что происходит за каменными стенами королевской тюрьмы, — это было для него самое главное. Шестого ноября 1612 года умер принц Генри, старший сын короля Якова I и наследник английского и шотландского престолов. Такого блистательного, столь многообещающего наследника Англия не знала уже давно. Умен, хорош собой, а главное, наделен редкостным обаянием, след которого, казалось, оставался даже после того, как сам он выходил из комнаты. Несмотря на молодость, принца отличало редкое чувство такта и, что не менее важно, справедливости. А еще это был отличный фехтовальщик и борец. Правда, были и те, кто за глаза называл его ханжой и самовлюбленным праведником. «Мальчишка, помешанный на войне», — добавляли другие. «Да нет, дай Бог нам короля Генри», — говорили третьи, и подобных было большинство. Такой, как он, никогда не опозорит престол. Видя царившие при дворе растленные нравы и расточительность, многие из подданных Якова терпели монарха лишь потому, что надеялись в ближайшем будущем увидеть на троне его сына.

И вот теперь принца Генри больше нет в живых. Он умер от поноса и лихорадки, и лучшие лондонские врачи оказались бессильны спасти его.

Когда до Грэшема дошли вести о болезни наследника, а затем и о его кончине, он пал духом. Принц Генри — именно такого короля он видел во главе страны. Короля, за которого не жалко отдать собственную жизнь. И вот теперь все достанется Карлу — слабовольному, непостоянному, не имеющему собственного мнения. Какое будущее ждет Англию при таком монархе?

Король Яков пожаловал к сэру Генри уже после того, как удар колокола оповестил, что ворота Тауэра надежно заперты на ночь. Снаружи донесся грохот цепей, чьи-то приглушенные голоса, топот многочисленных ног. Спустя какое-то время в комнату к Грэшему без какого-либо предупреждения вошел король. Сэр Генри отметил про себя, что Яков даже не постучался.

Одежда на короле была грязной, даже грязнее обычного. Правда, драгоценных камней, нашитых на его камзол, с лихвой хватило бы на то, чтобы кормить в течение месяца целый город. Однако в глаза бросалось другое — следы слез на щеках.

Король опустился на стул Джейн. Грэшем всю свою жизнь приучал себя к тому, что ни при каких обстоятельствах нельзя показывать своего удивления. Дай он сейчас волю своим чувствам, как рот его, наверное, раскрылся бы до самого пола, а брови — в этом он мог поклясться — переместились бы так высоко вверх, что слились бы с шевелюрой.

— Вина! — взревел король Англии и Шотландии, обращаясь к кому-то за дверью.

За этим коротким словом последовал быстрый топот, и вскоре, втянув голову в плечи, с деревянным подносом в руках, на котором стояли сразу пять бутылок, в комнату испуганно вошел лакей. Надо сказать, что вино подали не просто дорогое, а то, что ценилось едва ли не на вес золота. Не случайно же к такому вину принесли два золотых кубка великолепной тонкой работы.

— Открыть! — рявкнул король. — Нет, не для обоих! Вот эту бутылку, — и он указал на высокий сосуд темного стекла, — для меня. Другую, вот ту, для сэра Генри. И только для него. — Отдав распоряжения, король повернулся к Грэшему: — In vino Veritas, сэр Генри Грэшем. Вы пьете вот из этой бутылки, и как можно быстрее. А когда выпьете всю, мы с вами поговорим. Как мужчина с мужчиной. Как пьяный с пьяным. Как захмелевший с захмелевшим.

После этих слов из глаз короля полились слезы. Сначала они выступили подобно огромным каплям воды, после чего, не выдержав собственного веса, скатились по щекам. Казалось, это выпитая королем раньше жидкость, приняв форму слез, ищет себе выход из его тела.

Так началась самая странная попойка за всю историю Англии и Шотландии: глубокая ночь, лондонский Тауэр, а собутыльники — король и его пленник.

Грэшем взял предложенную бутылку, налил себе полный кубок и поднес к губам. Вино было рейнское — крепкое, ароматное, пьянящее. Он осушил его одним глотком. Король посмотрел на него, одобрительно кивнул и жестом дал понять: «Продолжайте в том же духе, сэр Генри».