Совесть короля - Стивен Мартин. Страница 6

Грэшем изобразил деловитость. Отцам со своими детьми полагается быть строгими и педантичными. Было решено, что в партии на шесть бросков ему придется признать их преимущество в пять очков, то есть дать фору. Он предлагал три очка, дети — десять, компромисс достигли на пяти. Стоило Грэшему бросить первый мяч, который попал, увы, в ножку третьего стула, как дети совершенно забыли о том, кто он такой.

— Черт!.. — вырвалось у него. Похоже, он слишком увлекся игрой. Грэшем бросил на детей виноватый взгляд. Уолтер и Анна сделали вид, что ничего не услышали. Уолтер аккуратно направил мячик внутрь окружности валика, мячик Анны застыл рядом с внешней его стороной.

Когда леди Джейн Грэшем вместе с Манионом вошла в зал, то обнаружила своего мужа, сэра Генри Грэшема, одетым в деревенскую куртку и панталоны, да еще и стоящим на коленях. При этом он стучал по полу кулаками и с притворным ужасом кричал, что в его проигрыше повинны черная магия и колдовство. Уолтер и Анна танцевали вокруг него с пронзительными выкриками «Победили! Мы победили!» и пытались обнять отца в знак благодарности за то, что он, такой большой и сильный, оказался таким беспомощным и глупым.

И это тот самый сэр Генри Грэшем, который когда-то на глазах у Джейн с торжествующей улыбкой на лице лодочным топориком раскроил человеку череп? Сэр Генри, который отправлял на пытки людей и который сам однажды побывал на дыбе? Джейн знала: ее муж не ведает жалости или угрызений совести по отношению к любому, кто посмел бы угрожать ему или его семье. И вот сейчас перед ней был тоже Генри Грэшем — человек, который боялся обидеть собственных детей, словно они состояли из самого хрупкого вещества в мире.

Дети заметили мать. Забыв все внешние приличия, они тотчас с громкими криками бросились к ней:

— Мам, мам, пришел папа, и мы думали, он злится, а он стал с нами играть, и мы выиграли…

В одежде Джейн предпочитала скромность. Для нее куда важнее было удобство, столь необходимое в заботах о доме, нежели желание впечатлить королевский двор. Однако любая из придворных дам — тех, кто раскрашивал себя и до предела затягивал талию в корсет, — душу бы продала, чтобы выглядеть так, как леди Джейн. Стройное, как стрела, тело, безупречная кожа, красивые ноги, высокая грудь — предел мечтаний любого мужчины. Точеные черты лица, классическая красота которого была воплощением простоты, но простоты сияющей и ежесекундно изменяющейся. Глаза — почти черные, но со странным блеском и такой же первозданной глубины, как тот пруд, в который Генри Грэшем нырял этим утром.

— Доброе утро, милорд, — произнесла Джейн, и в голосе ее одновременно послышались нотки строгости, легкого раздражения и любви. — Я думала, у меня двое детей. Теперь мне кажется, что их трое.

Грэшем поднялся с пола.

— Мадам, — произнес он, выпрямляясь в полный рост, — я вынужден официально опротестовать ваше материнство.

Дети оставили в покое материнскую юбку и несколько испуганно посмотрели на отца.

— Сэр Генри! — отвечала Джейн с чувством собственного достоинства. — Я потрясена. Каким образом могла я не справиться со священным долгом в отношении ваших наследников?

— Да, дорогая моя, — сказал Грэшем самым звучным голосом, на какой только был способен, — тем самым образом, что вам хватило дерзости произвести на свет двух отпрысков, — он бросил столь сердитый взгляд в сторону детей, что те отпрянули, — которые сумели разбить меня в пух и прах, катая мяч!

С этими словами он резко раскинул руки, и дети с ликованием бросились в его объятия.

— Отведи этих маленьких разбойников на улицу! — велел Грэшем Маниону и быстро взглянул на Джейн. Та незаметно кивнула в ответ. — И растолкуй им, что они не имеют права докучать отцу — и тем более у него выигрывать!

Манион, словно огромная наседка, приютил под своим крылом двух цыплят и увел их, засыпая прибаутками, из дома. Он погуляет с ними час-другой по лесам, как гулял с Грэшемом, когда тот был ребенком, а заодно поведает им интересные истории о птицах или расскажет, как называются разные цветы. Они узнают, что птицы замолкают, когда в лесу появляется ястреб, отметят на реке места, где хорошо клюет рыба, научатся выбирать листики, смягчающие крапивный ожог.

— Хорошие у нас дети, — сказал Грэшем, оставшись наедине с женой.

— Что ж, я рада это слышать, — ответила Джейн. — Но даже если бы они тебе не понравились, нелегко было бы вернуть их туда, откуда они взялись…

Они еще немного поговорили. Обычная домашняя болтовня — о челяди, о доме. И ни слова о несчастье, объединившем их. Ни слова о родившемся мертвым ребенке, после которого Джейн утратила способность к деторождению. Больше детей у сэра Генри и леди Грэшем не будет.

Успокоился ли наконец-то муж, думала Джейн. Сейчас, когда католики повержены, а король прочно сидит на троне, когда при дворе подрос блестящий наследник короны, перестанет ли ее супруг быть тем солдатом и шпионом Генри Грэшемом, которого она всегда знала? Будет ли муж повышен в должности в колледже, который он заново основал, станет ли академиком сэром Генри Грэшемом? Частичка ее души страстно жаждала этого. Другая же часть говорила правду. Джейн украдкой бросила взгляд на супруга — взъерошенный, раскрасневшийся, он, казалось, пребывал в полной гармонии с самим собой.

Увы, идиллия не могла продолжаться долго. Было далеко за полдень, работники начинали возвращаться с полей, когда раздались фырканье уставшей лошади и стук в дверь.

Посыльный Сесила. Роберт Сесил, первый граф Солсбери. Государственный казначей и главный секретарь его королевского величества Якова I, короля Английского и Шотландского. Сесил ненавидел Грэшема лютой ненавистью, как, наверное, ненавидит сталь разъедающая ее кислота. Тот платил ему взаимностью. Однако при этом оба нуждались друг в друге. В принципе это было отравленное взаимной ненавистью сосуществование. Странные отношения, подобно железному обручу, прочно скрепили их союз. Посыльные Сесила являлись к Грэшему несчетное количество раз, и всякий раз их приход предвещал чью-то смерть, финансовый крах или, по крайней мере, личные неприятности. Причем всякий раз гонцы почему-то являлись с наступлением ночи.

— Возможно, — язвительно заметила Джейн, не найдя лучшей маски для дурных предчувствий, нежели цинизм, — он лежит снаружи, выжидая последние несколько часов до наступления сумерек, чтобы войти?

Оба знали, что Сесил давно уже одной ногой стоит в могиле. Те, кто видел его, говорили, что граф Солсбери разлагается изнутри, а слабые конечности не способны больше поддерживать вес тела, что приносит ему адские мучения. Для Джейн появление посыльных от Сесила в последнее время стало полной неожиданностью. Уже то, что ее мужа вызывает к себе человек, который сам вот-вот покинет бренный мир, завораживало и пугало. А сегодня ей было просто страшно.

Посыльного звали Николас Хитон. Грэшем позаботился о том, чтобы узнать его имя. Хитон, изрядно пьяный верзила ростом почти с Маниона, был весь в испарине и распространял вокруг себя целый букет разнообразных дорожных запахов. Волосы у него на макушке были редкими, хотя он и пытался прикрыть плешь длинными и тонкими прядями. Словно для компенсации недостатка волос на голове, Николас носил пышные усы, оканчивающиеся двумя роскошными, в пол-лица, завитками. Вряд ли от столь нелепой фигуры может исходить прямая угроза.

Хитон удостоил Грэшема легким кивком.

— Мой хозяин при смерти. Он спрашивает, не выкроете ли вы свободный день в своих академических исканиях, дабы встретиться с ним во время его пребывания в Бате. Ему срочно требуется переговорить с вами.

Человек, который в скором времени, похоже, лишится хозяина — и, соответственно, своего места, — мог бы выказать побольше вежливости. Грэшем же слишком уважал себя, чтобы позволить грубости Хитона задеть его, хотя и был заинтригован приглашением.

— А какая вам уготована судьба после его смерти, мастер Хитон?