В шесть тридцать по токийскому времени - Арбенов Эд.. Страница 14

Банде Харбинской военной миссией и главой РФП Радзаевским были поставлены следующие задачи: выйти на железнодорожную линию и организовать крушения нескольких поездов с целью добыть документы для бандитов, получивших задание осесть в СССР; часть документов должны были отправить в Харбин; разрушить телеграфную и телефонную связь на линии железной дороги; фотографировать железнодорожные и оборонные объекты.

Кроме того, часть участников банды получили особые задания, должны были осесть на территории СССР с целью насаждения фашистских ячеек, организации вредительства, диверсий и для совершения террористических актов в отношении членов правительства и руководителей партии. Получившие особые задания были вооружены лучшими револьверами, им рекомендовалось вначале попасть в центральные районы СССР, ассимилироваться в советских условиях, а затем уже осесть в определенных местах…»

Кажется, это начало. Среди намеченных к оседанию в Хабаровском крае мог быть и амурский казак по кличке Сунгариец, тот самый подъесаул, что поразил Доихару своим ростом. Язев живо представил себе идущих по тайге беляков и среди них высокого статного подъесаула, одетого в суконную куртку, подбитую мехом: был сентябрь, а в Приамурье в это время уже прохладно, дуют северные ветры. Идут не тропой хоженой — как бы тонка ни была, пусть в нитку, берегись ее. Там, где прошел человек раз, пройдет и второй, и именно сейчас, когда беляки оседлали стежку. Глухоманью пробираются, стайкой, чтобы рассыпать след, не протоптать одну стезю. Семьдесят ног — шаг в шаг — легко выбьют траву, какая бы густая да высокая ни была. А потом по голой земле, по вмятинам кому надо пересчитает банду и отыщет без труда. Для собак так это просто указка — беги по тропе, как на привязи, не даст она сбиться, свернуть в сторону.

Давненько не хаживал по тайге подъесаул, с самого детства, небось тяжело воевать с разлапистыми елями: лезут колкими ветвями прямо в лицо, хлещут по рукам. Еще тяжелее одолевать бурелом: пока не раскидаешь сушь, не пропустит. Руки в ссадинах, смола жжет кожу, тело ноет от усталости. Передохнуть бы, да нельзя. Каждый час рассчитан. Продовольствия — в обрез. Кончится — околеешь. Тайга не накормит. Тут опытный охотник и тот не надеется на поживу, берет с собой что надо.

Нет, это не умозаключение Язева. Документ рассказывал о голоде, который настиг банду на девятый день похода. Слишком отклонились диверсанты от прямых дорог, слишком вытянули тропу. Завела она их в безлюдье. А безлюдье — это все равно что пустыня. Восемь человек отказались идти дальше — невмоготу. Пока еще есть силы, лучше вернуться назад. С ними, малодушными, Сунгарийца не было. Ему нельзя было возвращаться, не для того перебрался на левый берег. И он шел, усталый, голодный, через тайгу, мучаясь, проклиная все на свете и в том числе Доихару, пославшего его на гибель.

Здесь уже предположение Язева. Подъесаул мучился, конечно, испытывал, как и все, голод, с ног валился от усталости, но проклинать ему было некого. Сам выбрал тропу, по которой шел сейчас. Ни Веспа, ни Доихара не понуждали его к жертве. Да и можно ли принудить человека жить и работать за кордоном? Там страх бессилен, рука карающая не дотянется до отступника. Только интерес, только высокое вознаграждение способны удержать от нарушения клятвы. И еще долг. Ненависть, наконец. Все беляки жили надеждой на расплату с Советами за потерянное. Ненависть могла вести на левый берег и подъесаула.

И это — предположение. Одни предположения. Язев блуждал среди расставленных им же самим вешек, не зная, на какую ориентироваться. Чувство мести вряд ли руководило Сунгарийцем при решении вопроса о будущем. В Маньчжурию он попал почти мальчишкой, не способным оценивать события, происходившие на левом берегу. Не воевал. Чин достался ему от отца, по наследству вроде. Символический, так сказать, подъесаул. Да и все символическое. Ненависть отпадает.

Остается заинтересованность в высоком вознаграждении. Ради этого Сунгариец мог терпеть лишения.

Язеву пришла мысль: почему, собственно, Сунгариец должен терпеть лишения? Почему необходимо делить тяготы, павшие на банду, совершать преступления ради куска хлеба. Ему не надо было убивать стрелочника станции Амазар Верхотурова, грабить рабочих прииска Калтагай и жителей поселка на перегоне разъезд Потайка — разъезд Колокольный, ютиться в шалашах зимовья вблизи устья реки Ушман и потом отстреливаться от настигавшего банду отряда лейтенанта Галатина, спасать себя и своих дружков, ползти раненому по мокрой от дождя земле. Умирать. Да, умирать. Почти все диверсанты нашли свой конец на левом, чужом берегу. Не надо было.

Банда рассеялась, как только почувствовала опасность. Сунгариец мог оказаться в числе тех, кто таинственно исчез где-то между Сахаляном и устьем реки Амазар. Или еще где-то. Ведь группа при перекличке состояла из тридцати пяти человек, а 29 августа, в момент разделения, в ней оставалось всего тридцать два диверсанта: двадцать четыре плюс восемь. Вот где Сунгариец! Он и не блукал по тайге. Он шел своей дорогой, известной ему одному, и добрался до нужного пункта. На худой конец мог оторваться от группы при первом столкновении с пограничниками. Рассыпались диверсанты, каждый по собственному разумению решал задачу — как спастись. Решил ее и Сунгариец.

Решил! Если существовал вообще Сунгариец, резидент японской секретной службы…

Дело второе

Неожиданный свидетель

— Осенью 193… года, не то в октябре, не то в начале ноября, во всяком случае, было холодно, мы с полковником Янагитой отправились в порт, надев плащи с теплой подкладкой. Кажется, шел дождь, мелкий, почти невидимый, обычный в Приамурье. Янагита сказал, что в такую погоду удобно приземляться на берегу. Он не имел в виду самолет. Разговор шел о речном причале. Со стороны Благовещенска должен был подойти грузовой катер и высадить нужного нам человека.

Я не знал, что это за человек и почему он едет не на пассажирском, а на грузовом катере, но поскольку его появление определялось конспирацией, такой способ переправы казался вполне естественным.

Янагита был целиком занят предстоящей встречей. Втянув голову в высоко поднятый воротник плаща, он шагал размеренно по мокрому тротуару и сосредоточенно думал. Не о том, надо полагать, как вечером, в шесть тридцать по токийскому времени (мы всегда уславливались так со своими людьми — местное время игнорировалось), в международном отеле он будет разговаривать с «гостем» с левого берега. Встречи с агентами — я не сомневался — случались не раз, к ним давно привык Янагита. Его беспокоило другое — появление «гостя» на берегу. Полковник был уверен, что город наводнен русскими разведчиками и они обязательно зафиксируют визит нужного нам человека. Возможно, Янагита был прав. Без причины к нему не приходила тревога, а в это утро он проявлял нервозность и как-то подозрительно ко всему присматривался. Даже дорогу к причалам выбрал необычную — через военную площадь, где проходили муштровку маньчжурские солдаты. Это был крюк, и довольно большой, но он давал нам возможность войти в порт с тыла и застать врасплох наблюдателей.

На берегу мы оказались минут за двадцать до подхода катера. Амур был по всему плесу затянут серой пеленой дождя, и противоположный берег, хорошо просматривавшийся в ясную погоду, теперь исчез. Не был виден и катер, наверняка уже отошедший от Благовещенска. Глухо звучали басовитые сирены судов, вспыхивали прожектора пограничных дозоров.

У причала мы никого не встретили. Здесь были только грузчики-китайцы и таможенные чиновники. Полковник сказал:

— Это хорошо. Грузовой катер не возбудит любопытства, а если кто-то и решит следить, ему неловко будет появиться тут среди портовой обслуги.

Мы прошли мимо причала и остановились у скверика, рядом со штабом Маньчжурского гарнизона.