Уйти от погони, или Повелитель снов - де ля Фер Клод. Страница 17

«Завтра надо будет сделать ей подарок… – подумала я, засыпая. – Она – больше чем служанка мне. Я ее по-настоящему люблю…»

В Андоре мы были с Юлией пленницами. Хоть и прислуживали нам за обедом все четыре мужчины, которых я увидела сразу по приезду сюда в колымаге с сеном, а все же было ясно, что не они – хозяева наших жизней. Даже чернорясый красавец не посмел сесть рядом со мной, но при этом очень твердым голосом отказался отвечать на мои вопросы о том, почему и зачем нас украли.

– Мы вам окажем любую услугу, синьора, – сказал он. – Но то, о чем вы спрашиваете, узнаете в свое время.

При этом засранец все время пытался пробить защиту в моем сознании и влезть в мой мозг одним и тем же идиотским словом: «Спать!»

– Хочу помыться, – сказала я после блюда, который назвал пейсоносец пилавом, – и лечь спать. Разговаривать будем завтра.

Оказалось, что и большой бочки для мытья в этом замке нет. Зато один из тех негодяев, что стащил меня из гостиницы и насиловал по дороге, сообщил, что видел огромное каменное корыто в одной из комнат. Корыто оказалось мраморной ванной, оставшейся в этих местах со времен еще владычества мавров, должно быть. Свинцовые трубы, по которым когда-то лилась сюда вода, были забиты каким-то хламом, но я настояла на том, чтобы помыться – и слугам вместе с обнаружившимися в замке тридцатью стражниками пришлось нагреть море воды во всякого рода посуде на кострах и натаскать ее в ванну.

Сначала помылась я, потом Юлия.

После мытья меня с юной Юлией отвели в просторную красного кирпича кладки комнату с железными ре-щетками на расположенном под высоким потолком окне. Здесь были два заправленные чистыми простынями и теплыми верблюжьими одеялами маврской работы топчана. Не в пример всему остальному замку, наша темница (как я сразу окрестила комнату) была не только чисто выметена, но и хорошо протерта от пыли, имела вымытые полы. Даже том Библии лежал рядом с полным фруктов блюдом на низком столике у одной из постелей, освещенной семисвечным светильником. Возле другой кровати в полумраке угадывались очертания какого-то предмета – не до конца убрали мусор, должно быть, подумала, помнится, я, но да чего ждать от вечно неопрятных жидов.

К дверям в эту комнату я и юная Юлия подошли со Скарамушем и двумя стражниками, а потом, когда двери закрылись, мы оказались одни…

– Наш новый дом… – печально произнесла девочка.

Угловатое хрупкое тельце ее, одетое лишь в легкую льняную рубашку с накинутым на плечи вязаным платком, найденным нами в одной из ниш в комнате, где была обнаружена мраморная ванна, мелко подрагивало не то от прохлады, которая буквально тянула от стен, не то от страха.

– Ляжем вместе, – сказала я. – Так будет теплей.

Она покорно кивнула и, подойдя к постели со столиком и Библией, приоткрыла уголок одеяла. Глянула в мою сторону, словно спрашивая, кто ляжет первой.

– Ложись ты, потом я.

Она нырнула под одеяло и вытянулась. Губы ее были лиловыми, смотрела она отчужденно, куда-то в потолок.

«Надо спать… – думала она. – Синьору согрею – и усну. Надо иметь силы, для этого надо выспаться. А силы нам обеим нужны, очень нужны…»

Верная служанка…

Я взяла с другой постели второе одеяло и накрыла им девочку. Потом и сама легла рядом, чувствуя, что тепла от тела Юлии совсем нет, а между мною и одеялами сквозит какой-то неприятный холодок.

– Прижмись ко мне, – сказала я. Девочка придвинулась.

– Крепче.

Обняла ее за плечо и притянула к себе так, что все тельце ее, напряженное, как струна, острое, будто и не женское вовсе, едва ли не вошло в меня, как должен был бы войти сегодня красавец с пейсами, испугавшийся даже подглядывать за нами купающимися в ванне и сбежавший не только из комнаты, но даже из замка. Ожидание мужчины, полонившее меня после того, как я вылезла из телеги с сеном и увидела этого иудея, не угасло, а только притаилось, как прячется жар под пеплом костра. Тело девочки, будто ветерок, раздуло мои желания и я, повинуясь позыву лишь души, не намеренно, может быть даже против воли своей, поцеловала макушку девочки, потом спустила губы ниже, тронула верхушку ушка ее, лизнула за ним…

Девочка затрепетала всем телом и ответила мне поцелуем в грудь сквозь рубашку. Поцелуй тот был нежный, короткий, после которого она и вовсе сжалась, боясь наказания, удара, брани. Но я сунула руку за свой ворот и рванула ткань – та поползла, вывалив мою сочную, литую грудь, красотой которой восхищались сотни мужчин и женщин, и поднесла ее к губам Юлии. Вторая рука моя при этом оказалась сама по себе у девочки между ног и достигла лобка. Он был лохматым.

– Девочка моя!.. – прошептала я со страстью и, оторвав ее лицо от своей груди, впилась губами в ее губы…

Вспоминая о той нашей первой ночи любви, я смотрела на спящую рядом Юлию, любовалась ею и радовалась тому, как быстро и так заметно молодеет моя служанка. Все-таки иметь в качестве возлюбленной и качестве наперсницы, какой я видела теперь ее, лучше даму молодую, красивую, способную отвлечь на себя внимание кое-каких мужчин, понять, что хочет мое более омоложенное тело, да и вообще быть более веселой и беззаботной, чем старая баба с отдышкой, обвисшим пузом и толстой задницей.

Мне вспомнилась наша жизнь у маркиза Сен-Си, отца моей Анжелики, внимание, которым окружала меня служанка, забота ее о моих удобствах, о том, чтобы я ненароком не выкинула плод, ее внимательное слежение за тем, что я ем, как хожу на горшок, не тужусь ли, хорошо ли сплю и за прочими проявлениями моего организма.

– Ты прямо, как мама, – говорила я Юлии. А та отвечала:

– Вам, синьора, как раз-таки маминой заботы в жизни и не хватило. Не вовремя вас взял отец к себе в замок. Девочке в двенадцать лет мама больше всего нужна. Оттого и с сыновьями у вас было так плохо, что не знали вы, как с ними быть.

– Что-то разговорилась больно, – обрывала я ее в таких случаях, ибо чувствовала и правоту ее, и обиду за отца, которого она таким словами укоряла за его любовь ко мне.

Юлия замолкала, а потом в каком-нибудь разговор), опять возникал этот вопрос – и она говорила что-нибудь вроде такого:

– Это вам ваша матушка должна была объяснить.

Сама она, выросшая практически без матери, жила в замке моего мужа в женской половине для слуг, видела все едва ли не с младенчества и узнала все, что нужно знать женщине, столь основательно, что в годы своего замужества и жизни в Лангедоке со всеми заботами матери о потомстве справлялась сама, без спрашивания советов у соседок. Более того, она в селе своем пользовалась известностью, как хорошая повитуха и знаток женских болезней. Когда у меня на седьмом месяце беременности внезапно очень бурно зашевелился плод – и вдруг я почувствовала боли, похожие на предродовые схватки, Юлия приложилась ухом к моему животу и сказала, что ребенок во мне перевернулся, спешит выйти наружу, но только вот не головкой вперед, как положено, а ножками, что может привести к смерти Анжелики и к моей травме.

– А что же делать? – удивилась я, не столько случившемуся, сколько тому, что о подобном казусе не рас сказал мне отец в свое время.

Юлия велела мне лечь на спину, оголить пузо и, слегка раздвинув ноги, не шевелиться, но глубоко дышать.

После этого стала водить руками над моим животом и, хотя она даже не прикасалась ко мне при этом, я чувствовала кожей приятное тепло, исходящее от ее ладоней. Так продолжалось довольно долго, мне даже надоело лежать, но плод, оказывается, успокоился, схватки прекратились. Стало так спокойно, что я решила отправить себя в полусон. Когда же решила открыть глаза и сказать Юлии, что не надо мне ее помощи, в животе моем тельце Анжелики зашевелилось и внезапно прокрутилось. Я ощутила это. И тут же услышала:

– Откройте глаза, синьора София. Все в порядке.

Я действительно почувствовала, как внутри меня стало все легко и свободно. Будто маленькая девочка, живущая во мне, даже обрадовалась, что поживет в моем тепле еще какое-то время.