Невероятные приключения Фанфана-Тюльпана. Том 2 - Рошфор Бенджамин. Страница 7

Обращаясь к Тюльпану, он пристально смотрел сквозь него, куда-то в пространство, как бы размышляя о своем предназначении, и Тюльпан это понял. То, что последовало за этим, его не удивило.

- ... Но, мой друг, задетому в своих лучших чувствах, опозоренному, осмеянному в своих собственных глазах солдату, побежденному лишь в сражении со снегом и льдом, мне необходим реванш для восстановления репутации, которая, чтобы ни говорил Вашингтон, скомпроментирована. Вы согласны?

- Настолько, господин генерал Армии Севера, что, если я здесь, то чтобы помочь вам её отвоевать. - Он на время замолчал. - Даже ценой моего скальпа и вашего, конечно, ибо будет смешно облысеть одному. - Затем добавил. - Это с индейцами нужно будет сражаться?

Но Лафайет больше ничего не сказал в тот вечер.

* * *

После неудачи у озера Чемплейн Лафайет остался с небольшими силами ополченцами, охотниками, - неподалеку, для изучения на местности обстановки и последствий, которые могут возникнуть. Чтобы избежать ошибок и не лишиться из-за какой-то малости военного триумфа, он собирался осведомляясь, уточняя, шпионя,, навести мосты в будущее - его будущее, которым он боялся пренебречь. В этом был его конек. Передвижения английских войск на противоположном берегу озера Чемплейн, необозримые даже через подзорную трубу, ему были известны - хотя неясно и часто противоречиво через охотников, быстро забывавших о своей национальности, предавая отца и мать за золотые экю. Ему было отлично известно об участии в войне на стороне англичан многочисленных индейцев, не перестававших многие месяцы опустошать пограничные регионы. Их набеги сеяли ужас на американской земле, набеги с "цивилизованным" британским вооружением, не мешавшим индейцам сохранять свои давние и любимые привычки скальпировать жертвы: мужчин, женщин, детей. Рассказывали, что после взятия передового поста два американца были разодраны на части индейцами в присутствии английского полковника, не нашедшего удивительным, что его союзники пьют кровь "мятежников" и едят их почки.

Своим числом, своей храбростью, своим бесподобным знанием земель, своим искусством сражения без подготовки, индейцы представляли, таким образом, первый оплот, требующий преодоления, прежде чем доберешься до англичан. Их нужно было обезвредить, чтобы не иметь потом в тылу надоедливых и смертоносных стай, неискоренимых из-за невозможности преодолеть их подвижность и изменчивость.

Их сила была в английском снабжении, вооружении и пропаганде, тщательно учившей их ненавидеть захватчиков земель их предков, то есть белых американцев и, в разумной мере, "французских жандармов", пришедших на помощь последним, чтобы грабить и убивать - их сила была в способности, забыв древние междуусобицы и распри, создать союз, соединивший великие племена, близкие по крови и языку с могущественным ирокезским народом. К ним в начале марта они и направлялись, ибо таков был новый замысел Лафайета, его попытка восстановить, особенно в своих глазах, репутацию и освежить свою славу: он решил прийти к 9 марта на канадскую территорию, где, как известно было от шпионов, собрался союз пяти индейских племен.

Сильный дождь шел в то туманное утро, когда генерал-майор в большой накидке на плечах смотрел на марш двух тысяч его вирджинцев, покидавших лагерь Вэлли Форж. Они шагали в ногу, звучно шлепая по грязи. Они шагали прямо, с оружием на плече, парадным строем, отдавая честь выпятившему грудь фон Штаубену, а резкие звуки труб и раскатистая дробь барабанов поднимали настроение генерал-майора.

В то же самое время в одном из бараков лагеря под приглушенные звуки военной музыки происходила не столь великолепная сцена. В доме Присциллы Мильтон и Тюльпана.

- Мои штаны, - бушевал Тюльпан, - Куда ты спрятала мои штаны? Ты не понимаешь, что я должен идти?

- Отлично, уходи, - рыдала Присцилла - но если ты уйдешь, то уйдешь в кальсонах!

Как помешанный, он вот уже десять минут носился во всех направлениях, заглядывая под кровать, открывая ящики, чулан, взламывая стенные шкафы, где Присцилла хранила инструменты, - штанов не было нигде. Кончилось тем, что он бросился на колени.

- Моя дорогая...

- Ах! Достаточно! Не называй меня своей дорогой, если хочешь меня покинуть. - Она зарыдала ещё сильнее.

- Но я не хочу тебя покидать! Я не покидаю тебя! Я иду воевать!

- Это одно и тоже.

- Ничего подобного. С войны-то я вернусь.

- Да, а если погибнешь?

- Ты будешь вдовой героя, павшего за американскую независимость.

- Твоей вдовой! - Она присвистнула. - Конечно, я стану твоей вдовой! Но чтобы быть твоей вдовой, нужно вначале стать твоей женой.

- Верни штаны, прошу тебя, и я тебе обещаю не умереть и жениться на тебе по возвращении.

- Пойти блудить с ирокезками, вот что тебя интересует. Хорошо, иди! Для этого штаны тебе совсем не нужны! - Она вновь зарыдала.

Он бросил взгляд в окно. Уже виднелись спины арьергарда.

- Очень хорошо! - сказал он возвращаясь в центр комнаты и явно успокоившись, раскуривая от горящей головешки из печи трубку - привычка перенятая у Лафайета - Очень хорошо! Я буду, без сомнения, расстрелян как дезертир, но впрочем, живем только раз.

- Ах! Дорогой! - Присцилла уже не рыдала, а бросилась ему на шею, покрывая поцелуями голову, по всей видимости, решившую остаться неоскальпированной. - Ах! Дорогой, мы будем так счастливы! Нет упражнений, нет маневров, нет брюк мсье маркиза для шитья, нет глажки, кроме твоих рубашек.

- На похороны, - сказал он, - надень мне ту, у которой ты пришила кружевные манжеты.

- Послушай! Не говори глупостей. Кто тебя расстреляет! Можешь ли ты себе представить, что твой дорогой Жильбер Лафайет тебя расстреляет?

- Он может быть мой дорогой Жильбер, но дорогой ли я его Тюльпан? Во всяком случае, он не сможет нарушить устава и сделать для меня исключение. Я буду расстрелян.

Он победил Присциллу железной логикой. Но Присцилла тотчас сказала, что не может статься, чтобы он был расстрелян за неучастие в кампании. Глядя на неё чуть-чуть глуповато, он поднялся с колченого стула на котором сидел, открыв сундук, достал оттуда одну из оплетенных бутылок виски из армии Барджойна, что достались ему от индейских снабженцев, и, наполнив стакан, выпил его со спокойствием человека, считающего дискуссию завершенной и знающего, что имеет дело с особой, прекрасно владеющей утюгом.

Это виски напомнило ему что-то, он не знал пока ещё что. Он принял второй стакан, со смутной надеждой, что алкоголь подхлестнет его в определении места, куда эта безумно влюбленная бой-баба могла засунуть штаны.

- Итак? Пьем в одиночку? - спросила недовольным голосом бой-баба. - Не дадут ли маленький глоток своей девушке?

- Конечно, ангел мой! - сказал он, протягивая ей полный стакан и вспоминая вдруг под воздействием алкоголя, - нет, не место, где могут быть его штаны, но вот что: однажды ночью в Нанте, во Франции, после упоительных скачек, его бывшая подружка Франшета де ла Турнере, внезапно узнав, что он был и любовником её матери тоже, вне себя от мести, напоила его и сдала смертельно пьяного в армию.

Уже не слышно ни барабанов, ни труб. По мере удаления музыки приближалась расстрельная команда, и Тюльпан вновь наполнил стакан Присциллы. Но тщетные надежды. После третьего у неё все ещё был ясный взгляд и, силясь видимо забыть военную фантазию Фен-Фена, она вновь стала прекрасной хозяйкой, заботливо сказав: - Сними свои кальсоны, мой дорогой. Сзади дырка, я её зашью сейчас-же.

Три минуты спустя Тюльпан уже был на улице с голым зазадом. Чиня кальсоны, Присцилла попросила его принести дров из пристройки, ибо хотела прибавить огня и заняться платьями, чему до этого мешали дела генерал-майора.

Да, с голым задом, конечно, но в мундире со всеми знаками различия и в треуголке, надетой из-за сильного дождя. Тюльпан взял в пристройке не дрова, а ружье и на цыпочках побежал за колонной.

По счастью солдаты в лагере ещё спали и он не встретил никого, кто бы мог громко рассмеяться, тем самым предупредив Присциллу. Пробежав пятьсот метров, и оказавшись наконец под деревянным навесом, он завязал полы мундира между ляжек, оберегая тем самым сохранность члена, столь славно ему служившего и, как он надеялся, ещё долго послужащего - и бросился бежать подобно кролику, удирающему от преследующей его лисицы.