Приключения 1977 - Божаткин Михаил. Страница 23

— Ну, во-первых, не всегда эти пути неисповедимы, и во-вторых, ты что-то темнишь… Вот и приехали. Каково, а?! Какую харчевню на лоне природы отгрохали! — Родион Иванович вытер большим носовым платком лицо и шею, а потом уверенно, как у себя дома, направился к рубленой избе, стоящей прямо в лесу. Резные, свежеструганые «полотенца» свисали с двускатной крыши, занавесками украшали окна и высокое крыльцо, переходящее в террасу. Справа от избы вытянул шею колодезный журавль, слева, прямо на залитой солнцем лужайке, белыми скатертями, как ромашки, цвели накрытые столики. На все это солнце глядело сквозь сосновые ресницы, бросая теневые кружева на избу, отчего та стояла нарядная, словно молодица, ожидающая гостей.

Родион Иванович шагнул на крыльцо, прошел на террасу и пригласил Гурова сесть за столик.

— Это тебе не партизанская землянка «в два наката»… Так, значит, в Снеженске и не был?

— С войны.

— Неужели не тянет в родные края?

— Нет… — как-то неуверенно ответил Гуров.

— А я, грешным делом, и то два раза проездом был. — Родион Иванович довольно жмурился, когда солнечный зайчик, проглядывая сквозь зеленую стенку из цветной фасоли, затянувшей террасу, попадал ему в глаза. — Поезжай, Гуров, посмотри, не пожалеешь. Представь, шел я по нашему лесу, глядел на сосны и думал, что в них до сих пор осколки сидят, и пули, которые для нас фашистами предназначались… Так все живо себе вообразил, что даже косые надрезы на стволах — для сбора живицы — и те мне показались какими-то условными военными знаками! И Снежка течет. Чистая-чистая. Только обмелела малость. А деревеньки… Калиновка, Липки, Щегловка, Березовка. Музыка! Любовался я, хотя у меня на Рязанщине места не хуже… А ты пошто это хмуришься? Девушка-голубушка, принеси нам квасу, а потом все остальное…

Стройная девчушка в платьице с короткими рукавчиками-фонариками, в белом крахмальном передничке и кружевном кокошнике, улыбаясь и морща веснушчатый носик, быстро вернулась с деревенской крынкой кваса. Неровные глиняные бока крынки тут же запотели, капельки медленно сползали со стенок на поднос. Родион Иванович не спеша разлил золотистый квас в глиняные стопки, выпил, снова налил.

— А наша центральная усадьба цела? — спросил Гуров.

— В лучшем виде. Такой мемориал отгрохали, хоть снова селись! И землянки восстановили, и коптилки из гильз — все, как при нас. Областное начальство мне говорило, что и лесной аэродромчик оборудуют, По-2 поставят. Значит, так, — без перехода начал он перечислять блюда подошедшей официантке. — Две окрошки. Так, Гуров? Ты корректируй, ежели что не так. Голубцы. Сбитень и…

— Я давно не пью, — спокойно сказал Гуров.

— …И по стопочке для начала, — закончил Родион Иванович. — Такое дело. У самого… — И он дотронулся рукой до груди. — Сегодня сам бог велел… Хмурый ты какой-то, Гуров. Может, неприятности? Дети?

— Двое. Уже на своих хлебах.

— А может, тебе не нравится, что я войну вспоминаю? Кое-кто, слышал я, начал поговаривать, что, дескать, надоело. А я помру, тогда забуду! Мне порой и коробка сигарет обоймой с патронами кажется.

— Зачем так, Родион Иванович. У меня тоже бывает.

— Газеты читаешь? — тем же тоном продолжал Родион Иванович. — На Западе сотни книг о Гитлере издают, фильмы снимают об этой сволочи. Ну ладно, давай со свиданьицем. Сполоснем…

Они выпили, похрустели редиской и луком, пощурились на солнце, потом принялись за рыбное ассорти. Гуров ел неторопливо, без аппетита. Родион Иванович, точно пытаясь его раззадорить, мычал и чмокал, покачивал головой, отдавая должное приготовленному блюду.

— А на обелиске много наших из отряда? — чуть погодя спросил Гуров.

— Все честь по чести!

— А Нефедов там есть?

— Ты что, Гуров? С каких это пор предателей на мемориальную доску заносят?

II

Эсэсовский эмиссар округа Вальтер Кнох прибыл в Снеженск в полдень. Он примчался в бронированном вездеходе под охраной десятка мотоциклистов-автоматчиков. Дело предстояло интересное и выгодное во всех отношениях.

Два дня назад специальное подразделение — зондеркоманда — устроило засаду на подступах к городу, в прибрежном ивняке, возле одной из переправ через Снежку. На вторую же ночь пробиравшиеся в город партизаны во главе с комиссаром отряда были «чисто», без единого выстрела, схвачены. Предварительный допрос выявил, что партизаны направлялись в город для захвата одного из немецких складов.

О взятии группы немедленно было доложено по инстанции: такой «улов» был редкостью! Вальтер Кнох получил разрешение высшего командования лично поработать с пленными партизанами. И если командиру зондеркоманды Кнох уже привез Железный крест и приказ о краткосрочном отпуске, то для себя он рассчитывал в недалеком будущем вместе с крестом получить повышение по службе. Лишь бы удался его прием, не раз так блестяще использовавшийся во Франции.

Кноху не терпелось сразу же приступить к делу, но он прибыл к обеду и, верный железному распорядку дня, вместе с командиром зондеркоманды и гарнизонным начальством сел за стол, объявив, что вечером в торжественной обстановке он по поручению командования воздаст по заслугам солдатам фюрера.

Заканчивая обед, Кнох спросил, кто из пленных партизан рассказал о задании группы. Ему назвали фамилию: Секач, — и Кнох приказал привести его.

Из подвала старого кирпичного дома, где разместился штаб гарнизона Снеженска, привели мужика в добротных яловых сапогах, в ватнике, в кепке, блином лежавшей на голове. Мужик был узколиц и безбров. Конвоир с порога пнул его в спину, тот споткнулся, так что кепка-блин слетела с головы, обнажив плешь. Поднимать ее он не стал, а, опешив, уставился на стол, перебирая глазами банки и оловянные тарелки с остатками еды. Он икнул от испуга, увидев смотрящего на него офицера в черной эсэсовской форме.

— Секач? — спросил, словно выстрелил, офицер.

Мужик боднул головой.

— Ты оказал большую помощь фюреру: сообщил о задании вашей бандитской группы, — на чистом русском языке сказал Кнох. — Для начала я награждаю тебя банкой консервов. — Кнох взял со стола тускло блестевшую банку и бросил ее Секачу. Тот поймал банку обеими руками.

— Покорно благодарим! Благодарствуем, значится… — сказал мужик простуженным голосом, перекатывая банку с руки на руку, точно она была горячая.

— Секач, мы тебя отпустим домой, если ты ответишь на наши вопросы.

— Яволь, герр офицер, — снова боднул головой мужик и выкатил глаза.

Кнох вытер бумажной салфеткой тонкие губы, кончики длинных холеных пальцев, потом по-немецки передал всем сидящим за столом разговор с мужиком.

— Шнапс, — кивнул конвоиру Кнох. Тот быстро наполнил граненый стакан и сунул мужику. Задрав заросший кадык и громко глотая, Секач осушил стакан, охнул и вытер рукавом мокрый рот.

— Итак, — резко сказал Кнох, — отвечай: где расположен ваш отряд? Быстро назови деревни!

— Да, поди, верст двадцать отселе будет. В болотах.

— Посмотри на карту. — Кнох выбросил руку к стене, указывая на карту-схему. Секач тупо уставился на белый лист, усеянный какими-то значками.

— Не разумею я… Не образован… Там недалече Липки, Калиновка, Щегловка будет. Болота. Танки ваши не пройдут, слышал я. — Мужик хмелел, глаза его заблестели.

— Стоп! Это мы и без тебя знаем… Сколько человек в отряде?

— Ить… Голов двести будет, точно знаю.

— Гут! Ты откуда родом?

— Здешний я… С вокзального поселку, кажный скажет.

Глаза мужика стекленели.

— Как фамилия командира отряда?

— Гуров. Сосед мой. С поселка. А дружок его — Нефедов — комиссар. Вляпался, тута… Нас привел. Вона, в подвале.

— Что скажешь о комиссаре?

— Дружки они с командиром, — бубнил Секач. — Водой не разольешь.

— Где их семьи?

— Иде? Дык, вакуированные!

— Пароль в отряд знаешь?

— Ить… откудова мне знать?

— Врешь, бандит!

Глаза у мужика стали совсем круглыми, на губах появилась пена. Он хотел что-то сказать, но только раскрывал рот и беззвучно шевелил языком.