Золотая корифена - Иванов Юрий Николаевич. Страница 30

А потом мы сидим под пальмой и курим трубку. Сидим, курим и смотрим, как волны выбрасывают на песок предмет за предметом: анкер, брезентовый тюк, ведро… Мой бидон, переломленное пополам весло, спиннинговое удилище, бамбуковый гарпун…

— Есть, — восклицает Корин и бежит к воде: там колышется наш продуктовый мешок с двумя вялеными рыбинами и полукругом «неприкосновенной» колбасы,

— Предлагаю пообедать, а? Как вы считаете, парни?..

Валентин смотрит на часы, трясет их, приложив к уху вслушивается: остановились. А мои тикают. Время — пятнадцать часов двадцать шесть минут. Да, обедать уже давно пора.

— Коля, подумай о воде, — говорит Валентин и выколачивает трубку о корень пальмы. Подняв голову, я гляжу вверх: там у основания шапки листьев висят золотисто-желтые орехи. Бенка тоже смотрит вверх. Он уже перестал дрожать, в глазах мартышки сверкают солнечные огоньки. Словно поняв меня, Бенка вскарабкивается по стволу на пальму и начинает возиться с одним из орехов. Он крутит его, грызет упругий, рубчатый стебель, на котором висит плод, но, видно, силенок маловато, и Бенка расстроенно пищит. Тогда я сам лезу на пальму. Это не так уж сложно: на ее стволе имеются кольцеобразные выступы, оставшиеся от опавших когда-то листьев, и я быстро добираюсь до кроны. Но дальше дело осложняется. Под самыми орехами во все стороны торчат острые черенки от сгнивших листьев. Они надежно защищают орехи, и я, обдирая еще не засохшие на животе ранки, с трудом протискиваюсь между ними.

Ну вот и орехи… фу, устал. Кажется, что сердце сейчас выскочит через горло. Как бы тут пристроиться? Сажусь на основание одного листа верхом, но это очень неудобно: черенок выгнут своими острыми краями вверх. Они врезаются в ноги. Стиснув зубы и проклиная в душе себя — надо было не лезть, а попробовать сбить орехи камнями, — я торопливо обрубаю один орех, другой… еще несколько и, чувствуя, как все мышцы мои немеют от напряжения, соскальзываю вниз.

Потом мы не торопясь едим рыбу и пьем чуть сладковатое кокосовое молоко. Оно прохладное и очень сытное. Обрубать надо орех сверху, со стороны упругого хвостика. Под коричневой и волокнистой шкуркой находится сам орех в твердой скорлупе. А в нем булькает, если потрясти, молоко.

После обеда всех разморило, потянуло в сон. По-видимому, сказалось все: бессонная, тревожная ночь и нервное напряжение во время высадки. Корин углубился в пальмовую рощу и приволок целую охапку высохших пальмовых листьев. Мы с Петром помогли ему и соорудили прекрасное ложе.

— Выход в путь назначаю на завтра. По холодку. С утра, — распорядился Валентин, озабоченно рассматривая немного подмокший журнал суточной станции и карту, — а теперь осталось только…

— …собрать все имущество, господа, потерпевшие кораблекрушение, — закончил Валькину мысль Петр.

— Совершенно верно, — подтвердил Валентин, — а ну, Стась, поднимайся. Ишь, уже и глазки сомкнул…

Корин неохотно, гулко зевая, поднялся с пальмовых листьев и с выражением величайшей скуки окинул взглядом берег. На нем там и сям виднелись вещи с лодки.

— Ну на черта нужно теперь это имущество? Спишут…

Мы часа полтора возились с лодкой — подложив под киль обломки бревен, выкатывали ее на песок, под пальмы. Подальше от волн. Стась вначале нудно ворчал, что все это ни к чему, что все равно лодка пропадет, но потом, разозлившись и на нас, и на лодку, с такой силой стал толкать ее в корму, что вскоре работа была завершена. Вытащив из ящика с инструментами банку солидола, Петр густо промазал им двигатель «Корифены» и закрыл его сверху чехлом. Мы уже разбрелись по берегу, вылавливая разные вещи из воды, а он еще долго возился возле лодки. Подсовывал под днище камни, чтобы лодка не повалилась от ветра на бок. Мы выволокли на берег, под пальмы брезентовый тюк и все остальное имущество, которое нам возвратил океан. Я нашел свою маску с треснувшим стеклом и дыхательную трубку, а также один ласт, второй пропал.

— Подумай о своем одеянии, брат мой… — сказал Валентин, критически оглядев распаренного работой уставшего Петра, — голова одета, а все остальное фу… срам. Я не могу брать тебя в поход в таком виде…

— На… прикройся. — Корин снял с шеи свой великолепный гибралтарский платок с танцующей смуглотелой испанкой на голубом шелке, и Скачков повязал его вокруг своих бедер.

— Ча-ча! — воскликнул Стась. — Петя, ты душка! Действительно, вид у старпома был «экзотический»: драная фуражка, синяя татуировка на груди, изображающая палящий из всех пушек корсарский парусник, и цветная повязка на бедрах. Все хохотали, глядя на Петьку. Вскоре мы повалились в скудную тень на ложе из пальмовых листьев и мгновенно заснули…

…Солнце напекло голову, и она не то чтобы болела, а была какой-то тяжелой. Ветер с залива немного утих, и грохот волн замолк. Утомившись, они вяло наскакивали на риф и не ревели, а лишь урчали, облизывая сырой песок. Волны словно стремились к пальмам. Но золотая полоска песка была непреодолимой для них преградой. И как бы ни бушевал океан, как бы вода ни бросалась на камни, преодолеть песчаную полосу она была не в силах…

Ребята еще спали. Корин, как всегда, на спине, скрестив на груди руки, Скачков на боку, подтянув к самому подбородку коленки. Валентин лежал вниз животом, положив голову на руки. По его потному лицу ползла большая ярко-желтая муха. "Может, це-це…" — подумал я и осторожно махнул ладонью. Муха обиженно зажужжала и, разбежавшись по щеке «адмирала», улетела прочь.

Чайки, все так же тревожно и печально вскрикивая, носились над полосой прибоя. Иногда То одна, тодругая складывали свои крылья и с высоты падали прямо к воду. Невдалеке от нашего лагеря бегали по сырому песку длинноносые голенастые кулички. Точно такие же, какие я много раз видел невдалеке от своего дома, на болоте… Кулички что-то выискивали в песке. Наверное, жирных личинок и рачков. Они то вместе бежали по мокрому песку, спасаясь от волны, то так же дружно спешили за ней, когда волна, торопливо переворачивая гальку и битые раковины, отступала обратно. Кулички бежали за волной и все время втыкали свои длинные клювы в сырой песок или что-то шарили под глянцево блестящими ракушками. Бенка как после обеда забрался на пальму, так и не слезал с нее: лазал в ветвях и качался на листьях. То зацепившись за них руками, то повиснув вниз головой на хвосте.

— Воспитывали тебя, воспитывали, а что толку? Пойдем гулять, слышишь?..

Но Бенка сделал вид, что не слышит меня. Он даже отвернулся и принялся внимательно рассматривать кончик своего хвоста. А потом шмыгнул в самую гущу листьев и затаился там. Наверно, боялся, что мы опять уйдем в море и он больше не увидит этих чудесных деревьев с широкими, словно расчесанными гребенкой, листьями.

Взяв в руки бамбуковую палку, я натянул на ноги свои порядком истрепанные кеды, повязал на голову рубашку, вернее, жалкие лохмотья, в которые она превратилась во время высадки, и отправился в небольшую экскурсию на расстояние видимости от нашего лагеря.

Я иду по самой кромке сырого песка. Смирившиеся, побежденные волны лижут мои ноги, а я наступаю на них и разбрызгиваю сверкающими каплями.

Стоп… Что это торчит из песка? Какой-то острый зуб. Осторожно подковырнув его, я вытаскиваю из песка рогатую, колючую раковину. Вся она покрыта слизью. Из розоватого нутра неприятно пахнет гнилью. Это ничего. Слизь отчистим, внутрь зальем хлорки: там, в спиральных завитках, гниют остатки хозяина раковины — брюхоногого моллюска. Таких моллюсков с шиповатыми раковинами, наверно, много в воде — везде валяются осколки, ярко сверкающие на солнце перламутром. Шипы на раковине помогают удерживаться моллюску во время сильного наката: они врезаются в грунт, и волна не в силах швырнуть раковину вместе с ее хозяином на берег.

А вот еще одна ракушка. Светло-шоколадная, в желтоватых, расплывчатых полосах и пятнах. Сверху она совершенно круглая, а снизу плоская, с рубчатым отверстием. Вот в таких раковинах навсегда остается шум моря. Куда бы вы ни отвезли ее, хоть в пустыню, хоть в самый центр самого крупного города, стоит поднести раковину к уху — и вы услышите, как шумит накатная волна, как мчится ока по песку, переворачивая гальку. Правда, при одном условии: если у вас есть хоть немножко фантазии. Ну что ж, пожалуй, я так и сделаю. Отвезу эту раковину домой… Пускай мне шумит море, если я слишком засижусь на берегу. Пускай мне напоминает о нем. Хотя трудно предположить, чтобы я мог забыть его.