В полночь упадет звезда - Константин Теодор. Страница 42

Вопрос. Что ты еще знаешь? Они долго разговаривали? Ты не заметил, когда именно они расстались?

Ответ. Так ведь они не расставались, господин капитан. Поговорили сколько-то там, поговорили, а потом пошли… Вместе пошли, вниз по шоссе. Вот всё, что я знаю. То есть… Как бы не соврать мне… Я тоже услышал выстрел и сказал себе тогда: «Кто этот дурень, который стреляет среди бела дня, нарушая приказ господина генерала».

Вопрос. Ты уверен, что это был выстрел из винтовки? Может быть, стреляли из пистолета?

Ответ. Да что вы, господин капитан! Не со вчерашнего и не с позавчерашнего дня я на фронте. В этом-то я еще разбираюсь, не разучился отличать выстрел из винтовки от хлопка пистолета».

— Таковы показания часового. Как видите, мой писарь, этот шалопай Морояну, забавы ради постарался передать слово в слово речь солдата. Хоть он и не стенограф, но, думается, что не пропустил ничего.

Но вернемся к нашей теме. Само собой разумеется, что я, допрашивая остальных, старался узнатъ, кем бы мог быть тот солдат, с которым встретился Войнягу. Но это оказалось нелегким делом. Никто его не видел. Я почти всякую надежду потерял, когда один из солдат, прикомандированный к офицерской столовой, заявил мне кое-что такое, что не может не заинтересовать вас:

«Я служу в столовой господ младших офицеров. Господин сержант Постолаке послал меня в продовольственный отдел выписать растительного масла, потому что вечером к ужину мы собирались подавать салат, а у нас и капли масла не осталось. Я нашел господина младшего лейтенанта Болонуцы в продовольственном, и он сказал мне, чтобы я отправлялся обратно в столовую, потому что он уже послал подводу с продуктами на три дня, там есть и масло. Я пошел обратно. По дороге я видел господина курсанта Томеску Адриана из шифровального, который стоял и разговаривал с нездешним господином младшим лейтенантом. Я отдал им честь, но они мне не ответили. Не знаю, о чем они разговаривали, но оба сильно размахивали руками. В особенности казался расстроенным господин курсант Томеску. Лицо у него было красное, будто он только что из бани вышел. Я как увидел его физиономию, сказал себе: «Поди знай, не из тех ли господ с горячим нравом этот младший лейтенант, который ни за что ни про что надавал курсанту затрещин, не глядя на то, что имеет дело с образованным человеком». Я знаю, что с тех пор, как мы на сторону русских подались, бить больше не разрешается, но не мне вам рассказывать, сами знаете… Есть еще такие горячие головы среди господ офицеров, которые нет-нет да и угостят пощечиной, когда вспылят. От такой болезни за один-два дня вылечиться трудно.

Пошел я дальше своей дорогой. Что там потом произошло между ними — не знаю. Вернулся я в столовую, доложил господину сержанту то, что велел господин младший лейтенант Болонуцы, а потом отправился на кухню чистить картошку».

— Господин капитан, у нас один сюрприз за другим. Скажу вам по правде, я никак не думал, что в этом запутанном деле снова замешан кто-нибудь из шифровальщиков. Очень любопытно и вместе с тем очень неожиданно! — заключил Уля Михай, договаривая эти слова скорее всего для самого себя.

— Так имейте в виду, что показание Томеску действительно очень неожиданно. Вот оно:

«Я знаю младшего лейтенанта Войнягу Темистокле уже много лет. Мы из одного города: Брыила. Жили на одной улице. Когда я был мальчишкой, мы мало соприкасались с ним, — он принадлежал к так называемому хорошему обществу, а я происходил из семьи бедняков.

Темистокле вырастили слуги и гувернантки. Родные держали его в строгости. Ему не разрешали играть с «оборванцами» вроде меня. Впрочем, своим воспитанием они сделали его гордецом. Когда мы, дети бедняков, наполняли улицу шумом наших игр, он приходил смотреть на нас сквозь решетку железных ворот. Смотрел свысока и едва удостаивал ответом, если кто-нибудь из нас обращался к нему. Позже я понял, что, в сущности, он был неплохим парнем. В этом я убедился, когда мы учились в лицее. Там мы подружились, и я даже был допущен к ним в дом.

Он любил меня, хотя частенько в нем вспыхивала зависть, и тогда он становился злым и пытался унизить меня. Но это у него быстро проходило, и, вопреки всем внешним проявлениям своего характера и воспитания, он оставался хорошим товарищем, искренне каялся и всем чем мог старался задобрить меня. Мне вспоминается один случай, когда из зависти он глубоко оскорбил меня.

Еще с первых классов лицея он начал брать уроки игры на скрипке. Часто случалось, что и я присутствовал на них. Мне тоже очень хотелось научиться играть на скрипке. Но откуда было взять денег? Моему отцу едва хватало заработка, чтобы прокормить нас и заплатить за наше обучение в школе, за то, чтобы мы — как он говорил — не остались неучами. Мне так хотелось иметь скрипку, что иногда по ночам, во сне, я видел, как отец, каким-то чудом раздобыв ее, приносит мне.

И однажды это чудо действительно произошло. Я получил скрипку. Дешевую скрипку, которая стоила гроши, но я-то знал, как трудно было отцу купить ее для меня.

Само собой разумеется, что я, получив скрипку, первым делом помчался к Темистокле. Скрипка эта была, как я уже сказал, жалкое создание из дешевого дерева с отвратительным звуком. Мне же казалось, что нет на свете лучшей скрипки. Когда я пришел к Темистокле, как раз заканчивался урок. Учитель взял в руки мою скрипку, настроил ее, тронул струны, чуть заметно покривившись; прошелся еще несколько раз по струнам смычком, потом вернул ее мне. Не знаю, может он пожалел меня, видя, с какой любовью я прижимаю к груди мою бедную скрипку, но вдруг я услышал от него: «Ты знаешь ноты, мальчик?»— «Да, господин! Я изучил их в школе». — «А с кем ты будешь заниматься?» — «Я еще не знаю. Посмотрю, что отец скажет. Учителю надо платить много денег, а у отца их нет». — «Не хочешь ли взять первый урок у меня?»

Он объяснил мне, как держать скрипку и смычок, как звучит каждая из четырех струн. Потом заставил меня повторить за ним первую гамму и, довольный, спросил меня: «Тебе еще кто-нибудь показывал всё это до меня, мальчик?» — «Мне никто больше не показывал, господин!» — «Значит, ты первый раз держишь в руках смычок?» — «Да!» — «В таком случае могу тебе сказать: браво».

После ухода учителя, осчастливленный его похвалой, я поднес скрипку к подбородку и начал повторять гамму, которую он мне показал. Один, два, три… много раз. Наяву я переживал свой несказанно чудесный сон.

К действительности меня вернули жестокие слова Темистокле, которому явно хотелось унизить меня:

— Перестань же наконец, Адриан! Ты даже сам не понимаешь, до чего твоя скрипуля отвратительно скрипит! Она звучит хуже, чем бухай [8], ей-богу!.. Послушай хоть немного мою.

И он стал водить смычком по струнам. Я понял, что он прав. Его скрипка, которую родственник привез ему из-за границы, издавала такие ясные, красивые звуки, в то время как моя… Между ними была та же разница, какая бывает между трелями соловья и ревом осла.

Я с трудом удержал слезы и ушел, не сказав ему ни слова. Дома я швырнул свою скрипку на землю и растоптал ее ногами. Отец избил меня до полусмерти, но изменить ничею уже было нельзя.

Темистокле очень жалел о том, что случилось. Он просил у меня прощения, даже плакал. Я помирился с ним, но с тех пор никогда больше не брал в руки скрипку.

Такой был у Темистокле характер. Все годы, проведенные в лицее, мы поддерживали более или менее дружеские отношения. После лицея наши пути разошлись. Он уехал в Бухарест, я — в Яссы, где мой отец устроил меня на службу, которая давала возможность посещать университетские занятия и снимала с него всякие заботы обо мне. Мы встречались с Войнягу несколько раз на каникулах, но не делали попыток возобновить наши прежние отношения. В годы войны я его ни разу не встречал и ничего не слышал о нем. Недавно я случайно уэнад, что в полку «Сирет» есть офицер, который носит его имя. Я подумал тогда, что это, может быть, он и есть, но не стал узнавать точнее.