На самолете в Восточной Арктике - Обручев Сергей Владимирович. Страница 24

На самолете в Восточной Арктике - i_034.jpg

14 НА ЮГ СКВОЗЬ ПУРГУ И ШТОРМЫ

И опять в безумной смене,
Рассекая твердь,
Встретим новый вихрь видений,
Встретим жизнь и смерть.
А. Блок.

Когда мы поднялись 30 сентября над Анадырским лиманом кругом все было уже белое. Та теплая страна, которая после возвращения с мыса Северного показалась нам южным раем, Крымом, чуть не Африкой, сейчас сияла на солнце, искрились скаты горы Дионисия, замерзли речки, озера, маленькие лагуны и только в больших еще лениво ползло сало. Всюду на водоемах страшная белая пелена, на которую нельзя сесть — она разрежет хрупкий дюраль, как бумагу.

Но моторы стучат хорошо, и кажется сегодня мы в самом деле вырвались из Анадыря, и не придется больше строить планов зимовки, обсуждать вопрос — как лучше предохранить машину от коррозии, нужен ли ангар, какой самый короткий путь на собаках в Петропавловск, и т. п.

Однако, и воздушный путь сегодня будет не легок: Коряцкий хребет покрыт тучами, через него прямо не пройдешь, и придется огибать все длинные полуострова. Сегодня не дойдем до бухты Корфа, ведь уже второй час дня. Но и вдоль берега, где мы пойдем, не все хорошо: с хребта сползают снеговые тучи, и мы врезаемся в пургу, в муть, в которой ничего не видно. Призрачные силуэты утесов, темная и холодная вода, и белые стаи острых снежинок, которые неистово режут лицо, если высунешься за козырек.

Сегодня я сижу вместе с Салищевым сзади, в кормовой кабине, почти пассажиром — мы не будем вести наблюдений на этом пути, уже виденном и я не хочу нести ответственности за ведение самолета. Здесь теплее сидеть, не так замерзают ноги, зато можно в полной мере насладиться нестерпимым воем мотора.

Мы пробиваемся через заряды снега (так называются они технически) идя на небольшой высоте вдоль черных отвесных утесов с хорошо выделяющимися складками песчаников и сланцев. То открываются долины с лагунами уходящие внутрь хребта, то снова ничего не видно, кроме крыльев и воды под нами.

На самолете в Восточной Арктике - i_035.jpg
Гора Дионисия 30 сентября

 Но вот и конец первого полуострова — мыс Наварим, острый и тонкий утес. Это-граница двух областей раз ной погоды, за ним светлее, тучи отходят. И мыс дает нам почувствовать свое климатическое значение: самолет вихрями ветра подбрасывает дважды как перышко, и едва удерживаешься плечом о борт кабины.

Громадная дуга Коряцкого хребта тянется томительно долго, места уже знакомые и потому немного скучные. Вот наконец, красивая бухта Глубокая и дикие мысы возле нее, и соседние фьорды. Олюторский полуостров тоже покрыт облаками, и нам удается срезать только его кончик. Уже темнеет — мы вылетаем из мрачных гор в Олю-торский залив, к рыбалке, приютившейся у лагуны. Мне думается: „Хорошо бы сесть здесь“ — но самолет летит дальше: хотят наверно дойти до Корфа. В середине Олю-торского залива крутой поворот вправо к лагуне у устья реки Пахачи: решено ночевать здесь. Лагуна мелкая, превосходно видна извилистая глубокая борозда, которая идет от реки к устью лагуны. Страубе долго кружит над ней, и наконец решается сесть вблизи устья, к ужасу трех коряков, которые едут в лодчонке по лагуне.

На самолете в Восточной Арктике - i_036.jpg
У мыса Наварина

 Мы опять убежали от зимы: уже у мыса Рубикон кончился снег на горах, а здесь высокая трава, тепло, ветерок — почти зефир, а не борей Анадыря и Северного, который проникает даже в дома. Наступает ночь — и холодает. Но ведь можно даже зажечь костер — здесь на берегу валяются стволы и сучья, принесенные рекой. И пламя освещает серые плоскости самолета и чайник у костра. Как давно я этого не видел!

Заснуть можно не плохо, но для облегчения самолета спальные мешки оставлены в Анадыре, и будет прохладно. Страубе огорчен, что не долетели до Корфа, и обещает всю ночь просидеть в пилотском кресле. И, к сожалению, сдерживает обещание — как мы узнаем утром по чересчур ранней бодрости его криков.

Но крики его преждевременны—все равно низкие тучи стелятся по морю. На востоке поблескивают в утреннем солнце горы, а на западе мыс Говен хмуро прячется то в черные тучи, то в снеговые разлапистые полосы.

На самолете в Восточной Арктике - i_037.jpg
Разбитое днище самолета после аварии 1 октября

 Брожу по косе; на ней типичная коряцкая постройка для хранения рыбы: шалаш на платформе, покоящейся на жердях. Вход к нему — по вертикально стоящему бревну с зарубками.

Дальше на взморье обрывки канатов, куски досок, раковины во множестве—здесь море, населенное в изобилии животными, и эксплоатируемое человеком.

В 10 ч. на западе прояснилось немного, но все еще снеговая туча тянется перед Говеном. Но уже можно и лететь. Пока мы собираемся приходят три коряка. Ровдужные серо-желтые кофты, ноги в обтянутых ровдужных штанах, желто-серые лица в приветливых морщинах. Разговор очень короток и немногословен: можно перечислить знакомые обоим сторонам географические названия. Самолет отходит от берега. Коряки стоят в токе воздуха от пропеллеров, и им доставляет детское наслаждение падение одного из них, летящие сучья, ветки, задравшиеся полы их облезлых парок.

Пересекаем залив к мысу полуострова Говен. Через 15-минут — встречаем снежную тучу: она все же никуда не ушла. Мы летим низко, привычным бреющим полетом. Снег залепил козырьки, Страубе, который ведет машину (они с Косухиным чередуются по часу), должен высовывать голову за козырек, чтобы посмотреть вперед. Петров решает вернуться обратно в лагуну, чтобы переждать погоду. Крутой вираж над самой водой — и после поворота машина сразу падает на воду. Резкий удар — с моей стороны видно, что мы сейчас упадем, я упираюсь руками в перекладину, и успеваю только кивнуть Салищеву головой; он разбивает очки о борт. Мгновение спустя самолет отскакивает от воды (это называется „барснуть“) и с ревом начинает набирать высоту. Но я уже не вижу этого — в момент удара я повернул голову назад, и увидел сквозь открывшуюся от сотрясения горловину хвостового отсека, что дно самолета пробито, в него хлещет вода — а секунду позже в пробоину виден серый свет. Дыра — в четверть метра, все дно покороблено. Я мчусь немедленно в нос — сообщить о пробоине летчикам. Кабина загромождена ящиками, которые свалились на середину при ударе; я как то непостижимо быстро перескакиваю через них, и проскальзываю через горловину в боковое отделение — через горловину, в которую в обычное время едва могу протиснуться. Передаю записку Страубе: „Пробито дно перед рулем. Вода хлещет“. После короткого совещания с командиром, решают — повернуть опять вперед и лететь до бухты Корфа. С такими повреждениями, которые мы получили, посадка в безлюдной лагуне кончилась бы гибелью самолета. А повреждения, как выяснилось потом, очень серьезны. Удар о воду пришелся по правой стороне, и она сильно смята. Сломано и согнуто 6 шпангоутов, смяты две переборки, область второго редана перед рулем вся разрушена, дюраль вдавлен внутрь корабля клочьями. И даже погнута одна из стоек, поддерживающих моторную гондолу.

Что же случилось? Говоря техническим языком, самолет при вираже потерял скорость, она понизилась со 150 км до 90 км, а такая скорость недостаточна для поддержки в воздухе.

Машина ударилась о воду, имея при этом еще вынос на право (центробежная сила при левом вираже). В момент удара Страубе успел дать полный газ моторам, они послушались, забрали, и самолет, на наше счастье, ограничился первым „барсом“ — на втором хвост был бы наверно залит, и волна потащила бы нас к берегу, в полосу прибоя, где машину обезобразило бы в одну минуту.