Наулака - Киплинг Редьярд Джозеф. Страница 38

Луна, светившая на город, бросала фантастические тени на шпили храмов и на сторожевые башни вдоль стен. Собака в поисках пищи грустно обнюхала пол у стула, на котором сидел Тарвин, отошла и завыла вдали. Вой был замечательно печален. Тарвин курил, пока луна не спустилась в глубокий мрак индийской ночи. Едва луна зашла, Тарвин заметил какой-то темный, чернее ночи предмет, появившийся между ним и горизонтом.

— Это вы, Тарвин-сахиб? — спросил чей-то голос на ломаном английском языке.

Тарвин вскочил на ноги, прежде чем ответил. Он становился несколько подозрительным относительно неожиданных посетителей. Рука его опустилась в карман. Из мрака можно ожидать всякого ужаса.

— Нет, не бойтесь, — сказал голос. — Это я — Джуггут Синг.

Тарвин задумчиво курил сигару.

— Страна полна Сингами, — сказал он. — Какой Синг?

— Я, Джуггут Синг, один из прислужников магараджи.

— Гм. Что же, магараджа желает видеть меня?

Фигура приблизилась на шаг.

— Нет, сахиб. Царица.

— Которая? — спросил Тарвин.

Фигура подошла к нему и шепнула почти на ухо.

— Только одна может решиться покинуть дворец. Это — цыганка.

Тарвин тихонько, с удовольствием щелкнул пальцами и с торжеством прищелкнул языком.

— Приятные приемные часы у этой дамы, — сказал он.

— Здесь не место для разговоров, сахиб. Я прислан, чтобы сказать: «Придите, если не боитесь темноты».

— Вот как! Ну, Джуггут, переварим хорошенько. Я хотел бы повидать вашего друга Ситабхаи. Где вы ее держите? Куда мне нужно идти?

— Я должен сказать: «Идите со мной». Вы боитесь?

На этот раз он говорил по собственному побуждению.

— О, испугать меня не так легко, — сказал Тарвин, отгоняя облако дыма. — Дело не в том.

— Тут лошади — быстрые лошади. Таково приказание цыганки. Идите за мной.

Тарвин продолжал курить не торопясь, наконец он медленно поднялся со стула. Он вынул из кармана пистолет, оглядел его внимательно при слабом свете под зорким взглядом Джуггут Синга и снова положил в карман, подмигнув собеседнику.

— Ну, идем, Джуггут, — и они пошли за постоялый двор к месту, где их ожидали две лошади с головами, укутанными попонами, чтобы не было слышно их ржания.

Джуггут Синг сел на одну из них, а Тарвин молча сел на другую, удостоверившись сначала, что подпруга не ослабла. Они поехали рысью по проезжей дороге в горы.

— Ну, — сказал Джуггут Синг, проехав таким образом с четверть мили и убедясь, что они одни, — теперь мы можем ехать как следует.

Он наклонился, всадил шпоры и стал бешено стегать лошадь. Ничто, кроме страха смерти, не могло бы заставить избалованного придворного евнуха ехать с такой быстротой. Тарвин посмотрел, как он качался в седле, усмехнулся и поскакал за ним.

— А неважный вышел бы из вас ездок, Джуггут, не правда ли?

— Скачите! — задыхаясь, проговорил Джуггут Синг. — К расщелине между двух гор — скорее.

Сухой песок вылетал из-под копыт их лошадей, и горячий ветер свистел в ушах, когда они поднимались на склон, легко вздымавшийся к горам в трех милях от дворца. В старые годы, до введения телеграфа, спекулянты опиумом подавали сигналы о повышении и падении цен на это снадобье с маленьких сторожевых башен на горах. К одной из этих вышедших из употребления станций стремился Джуггут Синг. Лошади пошли шагом по мере того, как подъем становился круче и очертания башни с плоским куполом начали ясно вырисовываться на небе. Через несколько мгновений Тарвин услышал, как лошадиные подковы застучали по твердому мрамору, и увидел, что едет по краю переполненного водой резервуара.

На востоке немногие мерцающие огни на открытой равнине указывали местоположение Ратора и унесли его к тому вечеру, когда он прощался с Топазом, стоя на задней площадке пульмановского вагона.

— Сторожевая башня в дальнем конце плотины, — сказал Джуггут Синг. — Цыганка там.

— Неужели никогда не отвыкнуть от этого имени? — послышался из мрака невыразимо нежный голос. — Хорошо, что у меня кроткий характер, а не то рыба познакомилась бы с тобой, Джуггут Синг.

Тарвин круто осадил лошадь, потому что почти у самого повода стояла какая-то фигура, закутанная с ног до головы в дымку из бледно-желтого газа. Она появилась из-за красной могилы некогда знаменитого раджпутанского витязя, который, как говорили в стране, скакал по ночам вокруг выстроенной им плотины. Это была одна из причин, почему Дунгар Талао никто не посещал по вечерам.

— Сойдите, Тарвин-сахиб, — насмешливо проговорил по-английски тот же голос. — Я, во всяком случае, не серая обезьяна. Джуггут Синг, возьми лошадей и жди внизу у сторожевой башни.

— Да, Джуггут, и не засыпай, — прибавил Тарвин, — ты можешь понадобиться нам.

Он сошел с лошади и встал перед укутанной в покрывало Ситабхаи.

— Пожмите руку, — сказала она, протягивая после короткого молчания руку еще меньших размеров, чем рука Кэт. — А, сахиб, я знала, что вы придете. Я знала, что вы не побоитесь.

Говоря это, она держала его руку и нежно пожимала ее. Тарвин спрятал крошечную ручку в своей громадной лапе и, сжав ее так, что Ситабхаи невольно вскрикнула, потряс ее.

— Рад познакомиться с вами, — сказал он в то время, как она пробормотала:

— Клянусь Индуром, что за сила! И я рада вас видеть, — сказала она вслух.

Тарвин заметил мелодичность ее голоса и старался представить себе, каково может быть лицо под покрывалом.

Она спокойно присела на плиту могилы и жестом пригласила его сесть рядом.

— Все белые люди любят говорить прямо, — сказала она медленно, не вполне владея английским произношением. — Скажите мне, Тарвин-сахиб, как много вы знаете?

Она откинула покрывало и повернула к нему свое лицо. Тарвин увидел, что она прекрасна. Это впечатление почти заслонило его прежнее чувство к ней.

— Ведь вы не желаете, чтобы я выдал себя, государыня, не правда ли?

— Я не понимаю. Но я знаю, что вы говорите не так, как другие белые люди, — мило сказала она.

— Ну, не можете же вы ожидать, чтобы я сказал вам правду?

— Нет, — ответила она. — Иначе вы сказали бы мне, зачем вы здесь. Почему вы причиняете мне столько волнений?

— Неужели я тревожу вас?

Ситабхаи засмеялась, закинув голову на сложенные руки. Тарвин с любопытством разглядывал ее при свете звезд. Все его чувства были обострены; он был настороже и по временам зорко оглядывался вокруг. Но он видел только тусклое мерцание воды, набегавшей на мраморные ступени, и слышал только крик филинов.

— О, Тарвин-сахиб, — сказала она. — Знаете, после первого раза мне было жаль!

— А когда это было? — неопределенно осведомился Тарвин.

— Конечно, тогда, когда перевернулось седло. А потом, когда с арки упало бревно, я подумала, что оно, по крайней мере, изувечило вашу лошадь. Ушибло ее?

— Нет, — сказал Тарвин, пораженный ее очаровательной откровенностью.

— Ведь вы же знали, — почти с упреком проговорила она.

Он покачал головой.

— Нет, Ситабхаи, моя милая, — медленно и выразительно проговорил он. — Я не постиг вас, к вечному моему стыду. Но теперь я начинаю понимать. Вероятно, и маленькое происшествие на плотине, и мост, и повозка — все это дело ваших рук. А я-то приписывал все их дьявольской неловкости. Ну, будь я… — Он мелодично свистнул. В ответ на его свист из тростника послышался хриплый крик журавля.

Ситабхаи вскочила на ноги и сунула руку за пазуху.

— Сигнал! — потом она упала на плиту могилы. — Но вы никого не привезли с собой. Я знаю, вы не боялись приехать один.

— О, я и не пробую равняться с вами, государыня, — ответил он. — Я слишком занят, восторгаясь вашей живописной и систематической дьявольщиной. Так, значит, вы причина всех моих неприятностей? Зыбучие пески — славная выдумка. Часто вы пользуетесь ею?

— О, это на плотине! — вскрикнула Ситабхаи, слегка взмахнув руками. — Я отдала им только приказание сделать что можно. Но это очень неловкие люди — простые кули. Они рассказали мне, что сделали, и я рассердилась.