Избранное - Изюмский Борис Васильевич. Страница 13
У князя Святополка тысяцкий был в большой чести, как опытный воин, не однажды проявивший себя на ратном поле.
Сам же Путята тайно презирал князя, считая себя воином лучше, умнее его, однако внешне ничем не показывал это.
Увидя покладистого, трудолюбивого закупа Евсея, Путята заговорил с ним о своих дворовых заботах. Говорил громко, быстро, распахнув полотняный кафтан. Лицо его сразу будто лишилось глаз, все загородили полные губы.
Словно спохватившись, спросил:
– Как чада, Евсей?
Заиграл притворной ямочкой на щеке скуластого лица. Услышав о желании Евсея привезти соль издалека, Путята сразу умолк, настороженно уставился на незваного наймита. Поковыряв ухо медной уховерткой, сказал, сожалея:
– Да ведь через кочевье не пробьешься, лихая голова. Клянусь богом, волов погубишь… Ай-яй-яй… – Посмотрел с отеческой озабоченностью.
– Пробьюсь, – поднял на Путяту серовато-синие глаза Евсей. – Возы соли привезу…
Путята, остро взглянув на этого еще совсем нестарого, смекалистого и бесстрашного человека, вдруг вспомнил, как в прошлую осень Евсей один заносил задок груженого воза, застрявшего в рытвине. Вспомнил и решил: «Такой может и привезти».
Соблазн получить сразу несколько мажар с солью был столь велик, что Путята даже зажмурился, и широкий нос его, казалось, еще больше приплюснулся, почти дотянулся до губ.
– Время надо… – сказал он раздумчиво.
«Может, рискнуть? Даже если половина люда и волов не вернутся, я в прибыли останусь. А с наймитов урон взыщу».
– Обмыслю… Чтоб тебе же лучше было, клянусь богом. Приходи завтра. Сам знаешь – добрый я человек…
«Такой добрый – гроб тебе купил бы», – подумал Евсей и отправился домой.
БРАТ И СЕСТРА
Июль – макушка лета, пора цветения лип. В липень месяц тучи находят в себе силы пойти против ветра, певчие птицы от жары умолкают. Вот и сейчас медленно ползут облака над днепровскими кручами, над выгоревшим от солнца яром, над притихшими Ивашкой и Анной. Они утомились от беготни и лежат в яру на спине, уставившись в небо.
У двенадцатилетнего загорелого крепыша Ивашки глаза круглые, темно-карие, с живым блеском каштана; у сестры его, Анны, глаза продолговатого, заячьего разреза, тоже карие, только немного посветлее. Она годом младше брата, но рядом с ним выглядит совсем маленькой.
Каждый думает о своем. Ивашка – о змее из пузыря и холстины, что смастерил вчера и будет запускать в небо… О пещерах по-над берегом Днепра. В иных из них живут отшельники, в других, сказывают, хранят клады разбойники. Анна же вспоминает, как собирала недавно клей с десяти вишневых деревьев, чтобы – слыхала такое поверье – хату от пожара уберечь.
– Глянь-ка, Аннусь, мажа! – нарушил молчание Ивашка, глазами показывая на облако, действительно схожее с возом, который тянут волы.
Девочка повернулась на бок, подперла голову рукой:
– И впрямь!
Волосы у нее невьющиеся, в тонкую косу вплетена лента-строчка. Анна запустила маленькую руку в матерчатый мешочек у пояса, достала орешек. Звонко щелкнула скорлупа. С двумя ядрышками – к счастью! Одно ядрышко она проворным движением руки всунула брату в рот. Ивашка только шмыгнул от удовольствия носом-репкой, сел – и сразу из-за пригорка высунулись длинный дубовый мост, извилистая дорога, взбирающаяся вверх по крутизне, златые шапки Киево-Печерского монастыря.
– Братику, – тоже села Анна, – ты наговор от занозы знаешь?
– От занозы? – недоверчиво поглядел Ивашка из-под выгоревших бровей.
– От нее, – кивнула Анна и зачастила звонкой скороговоркой: – Пресвятая, благодатная, с усердием прошу тебя – возьми в помощь, чтоб колючка не стояла, алой крови не пивала, белого тела не стегала… Изойди на черны луга, где буйный ветер свистит…
Ивашка усмехнулся:
– Враки это!
Девочка всплеснула руками:
– Чтоб я не жила – правда! Чтоб солнца не видела! Может, скажешь, и скот расколдовать нельзя?
– А то можно?!
– Можно! Взять тертого рогу от мертвого вола, тертого конского копыта, сушеную щучью печенку и окуривать скотину по три утра до восхождения солнца.
– Батя сказал, враки это! – упорно повторил Ивашка.
Анна умолкла. Словно оправдываясь, пояснила неуверенно:
– Бабка Фекла на Торгу верещала…
Бабка Фекла, усатая знахарка, заговаривала зубную скорбь, сбрызгивала от недоброго глаза, сговаривала бельма. Как же ей не верить? А с другой стороны, отец больше всех знает. Значит, Фекла эта обманывала?
Они снова легли на спину, и каждый опять стал думать о своем. Ивашка – о том, как тонул на Днепре, да сосед Анфим спас его. После этого Ивашка долго боялся глубины, а потом все же пересилил себя, и страх сняло. Позавчера играли в киян и печенегов, и он выбрался из печенежского полона, заплыв на песчаную отмель острова.
Анна же почему-то вспомнила, как сидели они недавно на высоком клене, и она, подзадоривая брата, спросила: «Сиганешь?» Ивашка тогда улыбнулся, точь-в-точь как отец, краешками губ. Сказал: «Незачем».
И она поняла – не от трусости то, а впрямь пустое предложила. Ведь не побоялся броситься на клыкастую собаку, когда та гналась за ней.
Анна посмотрела вниз: Днепр отливал недвижной синевой, по-над берегом охотился за рыбой коршун. Словно ойкнула кукушка в лесу и враз умолкла – не иначе подавилась лепешкой. Кружили на опушке стрекозы. Крикнуть бы сейчас: «Тятенька Евсей!» – а лес на той стороне ответил бы: «Та… ты… сей!» Иль бросить камень-плоскун и посчитать, сколько раз скользнет он по Днепру, а сосчитав, крикнуть: «Пять женок на тот берег перевезла!» И эхо опять ответило бы: «Пере… зла».
– Пошли раков ловить? – поднялся на ноги Ивашка.
Анна словно только и ждала этого – мгновенно перевязала бечевкой ниже детски пухлых коленок юбчонку, легла на бок, руки прижала к туловищу и покатилась к берегу.
Под ракитой припрятал Ивашка дохлую лягушку. Сейчас он откопал ее, перетянул крепкой ниткой, и они, зайдя по колено в реку, стали опускать приманку в воду, таскать зеленых раков, вцепившихся в дохлятину.
– Раков много – рыбе ловиться, – степенно заметил Ивашка.
– Ишь уродины! – брезгливо покосилась на добычу Анна, и вдруг глаза ее сделались испуганными: – Ой, ой!
Она подняла из воды левую ногу. В пятку ей вцепился клешнями здоровенный рак, устрашающе пялил глаза.
Ивашка ловким движением пальцев заставил рака отвалиться от пятки, бросил его наземь. Взяв на руки сестру, отнес ее на берег.
– Изведала, как раки кашляют! – Добрые впадинки в уголках его рта углубились.
Анна улыбнулась, при этом от маленького носа ее по щекам и вниз к губам пошли смешные морщинки. Тонким голоском сказала:
– Сущий упырь! Перепужалась я.
У Ивашки заискрились глаза:
– Больно пужливая!
А сестра уже смеялась, вспоминая свои страхи:
– Вдруг ктой-то – цап! Ну, думаю, водяной…
Она залилась еще пуще прежнего, даже стала икать от смеха:
– Верно говорю… ик! Вроде б тянет кто под воду… ик!
Брат снисходительно слушал, потом, неторопливо собрав добычу в рубаху, сказал:
– Потекли до хаты! Батяня скоро вернется.