Кондратий Рус - Ромашов Андрей Павлович. Страница 2
– Запрем.
Прохор отодвинул кружку, стряхнул с бороды крошки.
– Пойду загоню.
– Подожди, – остановил его Кондратий. – Меч и рогатину возьмешь с собой на лядину.
Гридя захохотал:
– Тятька на побоище собрался!
– Чего гогочешь! – рассердился на сына Кондратий. – В лесу живем, на чужой земле.
– А летось Ивашка княжеских данников подстрелил. Мы куницу скрадывали. Собаки оттоль, с низины, ходом идут, а мы, значитца, прямиком, уметами порем. Ивашка и отстал, будто бахилы переобуть…
Параська слушает, рот разинула. Татьяна ее не гонит, самой любо послушать про молодшенького.
«Хоть старшего сына бог ума не лишил», – думает Кондратий, глядя на них.
– Идут! Идут! – заголосила Устя.
Кондратий встал и, перекрестясь, пошел в свой угол. Снял со стены колпак и опояску.
Устя забежала в избу и начала тормошить брата:
– Чего сидишь, неторопь! Невеста твоя идет, Вета!
Не выпуская кружки из рук, Гридя отбивался локтями:
– Отвяжись. Ну тя…
Кондратий пристегнул к опояске широкий охотничий нож и пошел встречать другодеревенцев. Они еще не поднялись из лога, а он уже стоял заворотами, ждал их. Подошла Татьяна с туеском, шепча на ходу молитву. Она просила у Христа прощения за кумовство с ултырянами.
Другодеревенцы тянулись гуськом: впереди всех маленький Туанко, потом старый Сюзь с сыном, с топорами оба, за ними три бабы, у баб за плечами пестери.
Старый Сюзь вышел из лога. Кондратий низко поклонился ему, взял у Татьяны туесок с медовым квасом, подал:
– Юже, выпей, большой хозяин. Выпей!
Старый Сюзь напился и отдал туесок Татьяне.
– Юже, матушка, испей, – поклонилась Татьяна большой хозяйке ултыра, протягивая туесок с квасом. – Устала, небось.
Старая Окинь отпила, улыбнулась ей и прошептала беззубым ртом:
– Оч ме.
Татьяна приняла от нее туесок, стала поить остальных, косясь на девок. Устя обнимала Вету, внучку старого Сюзя. Вета балабонила, Устя хохотала, слушая ее. «Господи, господи, – вздыхала Татьяна, – совсем опоганилась с нехристями!»
Прохор вывел заседланного мерина. Гридя вынес кожаный мешок с едой и подсечные топоры. Прохор забросил мешок на седло и стал привязывать. Кондратий спросил старого Сюзя – все ли подошли из ултыра или остался кто?
– Пера сам идет.
Старый Сюзь говорил долго. Кондратий понял одно: младший брат старого Сюзя пошел на Шабирь-озеро снасть-кулом трясти.
– Ждать будем?
Старый Сюзь покачал головой.
– Прибежит Пера. Не бойся, Рус.
От Шабирь-озера до лядины, Кондратий знал, меньше версты, а Пера лучший охотник в ултыре, найдет их, не заблудится.
– Ну, с богом, – сказал Кондратий. – Пошли!
Старики стали спускаться к речке. За ними Гридя и Туанко, потом девки, старая Окинь, позади всех Прохор. Он вел на поводу мерина. Перешли вброд речку, вышли на луговину и долго брели по густой непутаной траве. Кондратий радовался, глядя на сочные желтоголовые травы, вспоминал княжеские луга на Сухоне, шалаши смердов…
– Питья и брашна Юрий-князь на сенокосе не жалел, а страдники пели невесело. Не могли забыть истоптанный хлеб на своих полях.
Старый Сюзь слушал, кивал.
– Великий воин был Юрий-князь. Воевал с братом, воевал с племянниками. Горели посады, сиротели поля.
Старый Сюзь начал говорить. Он хвалил оштяцкого князя Юргана, называл его добрым соседом, другодеревенцем. «Какой он князь, – думал Кондратий, – сам камьи мастерит, за сохатым неделями бродит в самую лютую стужу. Таких князей и на Руси немало. По монастырям кормятся. Христа ради…»
Но с соседом не спорил – князь так князь, лишь бы не тать, не воитель.
Зашли в лес. Стариков обогнали парни. Они рубили тяжелыми ножами молодняк и лапник, расчищали тропу. Чакали глухо ножи, под ногами поскрипывали сухие иголки, текучие, скользкие. Тропа ныряла под широкие елки, как в темную нору, упираясь в непролазный чащобник. Старикам приходилось доставать ножи, помогать парням с лесом воевать. А давно ли Кондратий проходил здесь с Прохором, топоров не жалея, рубили они лапы у елок, секли на корню подрост.
Стало светлее, попадались сосны, веселый березник и лесные поляны, затянутые сплошь цепким вьюнком и мышиной травой. Вышли на елань, усеянную шишками.
Кондратий свернул с тропы, прошел саженей десять редколесьем и остановился:
– Лядина моя, – сказал он старому Сюзю, показывая на затесы.
Подошли девки и старая Окинь, сели под березу на краю лядины.
Прохор принес мешок с едой.
– Хозяйствуй давай, – сказал он Параське.
Ели не торопясь. Старый Сюзь то и дело поглядывал в сторону озера, ждал, видно, брата.
Туанко наелся, схватил лук и убежал.
– Куда он? – спросил Кондратий соседа.
Старый Сюзь ответил по-своему. Кондратий его не понял и переспросил: – Куда, говорю, внук твой побежал?
Устя засмеялась:
– Пера у них потерялся. Малое дитятко!
Параська напоила всех квасом, склала оставшуюся еду в кожаный мешок, завязала его сыромятным ремнем.
– Господи благослови, – сказал, подымаясь, Кондратий. Он отмерил сорок шагов на восток от березы и расставил людей. Лес на лядине неровный: по краю липняк и березы, потом черная елка, сосна, или пожум по-ултырски. Старая Окинь и девки начали сечь кусты тяжелыми косырями. Гридя с Прохором ушли валить крупный лес. Кондратий наказал им, чтобы оставляли десятивершковые пни, а сам повел старого Сюзя в дальний угол лядины.
Там стояла сосна в три обхвата. Он приметил ее еще зимой.
Старый Сюзь обошел сосну и поднял топор.
Кондратий засмеялся:
– Рубить наладился? День топорами с тобой промашем, не свалим.
– Пера прибежит, Рус.
– И он не сладит с этакой-то! Ты гляди. У тебя на лядине тоже такая пожум есть.
Кондратий вырубил дольный паз, просунул топор и стал отдирать сосновую кору. Она отдиралась легко, как лыко с лубка.
Старый Сюзь покачал головой, попробовал пальцем острие подсечного чера и тоже стал вырубать с другой стороны сосны паз в два локтя.
– Тятя!
Кондратий оглянулся, увидел простоволосую Устю. Она бежала к нему по густо заросшей лядине и кричала:
– Ивашку, тять! Ивашку убили поганые!
Кондратий рванул топор. На блестевшем топоре алели капельки соснового сока. Он вытер клейкий сок о штаны…
– Пожум-орт! Пожум-орт! – запричитал старый Сюзь, пятясь от сосны, как от медведя. По ихнему, по-ултырски, у иной сосны тоже людская душа. Срубишь такую, как человека убьешь.
Кондратий пошел по лядине к березам. Старый Сюзь кричал ему, поминая Йолу и хозяина лесаворса-морта. «Эх, Ивашка, Ивашка! – думал Кондратий. – Не долго ты прожил…» Вспорхнули рябки из-под ног и скрылись. Желтобокие трясогузки верещали и кружились над ним, плакал коршун, как малый ребенок. Кондратий шел тяжело, давил зеленый подлесок, запинался за корни и валежины.
Устя брела за ним и выла:
– Изведут нас поганые! Изведут!
Ивашка лежал под березой. Кондратий опустился на колени, повернул сына на брюхо, содрал с раненой шеи тряпицу.
– Возьми, Рус! – Пера отдал Кондратию костяной наконечник стрелы. – Шаман стрелял.