Иди полным ветром - Давыдов Юрий Владимирович. Страница 18

Простился Матюшкин и с Рылеевым, и с Вилей Кюхельбекером, который жил теперь в Питере у брата своего, офицера Гвардейского экипажа, и Кюхля вспомнил стихи, написанные в честь «лицейского Одиссея» восемь лет назад:

Не нарушу, братцы! Пишите в Петропавловск, жду добрых вестей. Кто знает, не грянет ли гроза, покамест «Кроткий» будет в морях? Так хочется вернуться в Россию и увидеть на рейде огромную эскадру с флагами свободной республики! И всех друзей застать в Петербурге. И нашего Пушкина…

10

Кокрен слышал ритмичность гулких ударов, чередовавшихся со слитным ревом, похожим на океанский накат. И вот он уже уловил в этом реве и грохоте некий напев, грозный и простой, и в тот же миг с ужасом подумал о человеческих жертвоприношениях.

Кокрен пополз в темноте, стукнулся теменем обо что-то твердое. Он осторожно повел рукой, нащупал бревна, жесткие кожистые листья и догадался: хижина. Задерживая дыхание, выглянул из хижины, во рту у него пересохло… На поляне горели костры, у костров сидели люди; они били в огромные барабаны, над их головами качались черные перья.

Кокрен отпрянул. Он лежал на животе, положив голову на руки, притиснувшись к земле, которая пахла, как ему показалось, прокисшим яблочным пирогом. Он подумал: «Почему пирогом, да еще яблочным?» Но тут опять накатил вал барабанного грохота.

С моряками «Радуги» случилось то, что нередко случается с теми, кто терпит бедствие в ночной час у незнакомых скалистых берегов. Баркас, на котором они пытались спастись, был разметан в щепки, о рифы зашибло насмерть почти всех матросов. Лишь троих подобрали рослые татуированные люди, покрытые маслом кокосовых орехов.

Вот так-то Кокрен достиг острова Нукагива. И теперь, очнувшись в темной хижине, лежа на земле, отдающей яблочным пирогом, потому что здесь часто готовили тесто из таро, прижатый к этой земле устрашающими раскатами барабанного боя, он думал, что никогда не вырвется с проклятой Нукагивы – корабли приходили сюда редко; думал о Ксении, которая, прождав мужа несколько лет, вторично пойдет под венец; и проклинал Роули, обвиняя его во всех своих бедах.

– Как вы себя чувствуете?

Кокрен оцепенел: «Уж не померещилось ли?» Он боялся поверить своим ушам. Чья-то рука легла ему на плечо. Он вздрогнул.

– Кто вы?

– Меня зовут Робертс.

Кокрен провел рукой по лбу.

– Послушайте, они… съедят?

– Полноте, – усмехнулся Робертс, – успокойтесь. Король Тапего справляет праздник. Мы жарим свинину.

Кокрен перевел дух, ему стало легче, но говорить он не мог.

– Счастье, что вы попали к королю Тапего, – сказал Робертс. – Я при нем первым министром. Вам не причинят никакого вреда. И вашим товарищам.

«Первый министр… Плен… Король Тапего…» – мелькнуло в голове Кокрена.

– Вот что, – сказал тот, кто называл себя первым министром, – поешьте и спите спокойно.

Кокрен проснулся только на другой день. Уже наступило «время огней» – вечерняя пора. Стояла благостная тишь, сотканная из шороха пальм и всплесков волн.

В хижину вошел Робертс:

– Ну как, старина?

– Спасибо.

– Пойдемте. Ужин ждет.

Молодая женщина с белой искусной перевязью в черных волосах подала жареную рыбу и соленую воду в скорлупе кокосового ореха.

К костру подошли туземцы. Робертс что-то сказал им. Островитяне опустились на корточки. Кокрен подумал, что вот эти-то и есть те самые темнокожие дурни, которых он собирался схватить и отвезти на островок Мас-а-Фуэро. Робертс опять что-то крикнул в темноту. Из хижины вышла другая женщина. Она тоже была невелика ростом и тоже шла валко, по-утиному, но лицо ее было еще красивее, чем у первой. Женщина принесла вина.

Робертс взглянул на Кокрена:

– С вашей лоханки.

– Неужели? Что-нибудь еще выловили?

– К сожалению, только ром.

– Вы бы приберегли…

– Э, нет, земляк. Я должен потчевать всех, кто собрался у моего костра.

Робертс пустил чашу по кругу.

– Ради бога, – заметил Кокрен. – Налижутся, пожалуй.

Робертс ответил надменно:

– Я повторяю: вы в безопасности. Лучше спросите об участи ваших товарищей.

– Понимаете, – виновато отозвался Кокрен, – у меня отшибло не только печенку, но и память… Так что же мои ребята?

Островитяне передавали чашу из рук в руки. Перья на головах туземцев покачивались. Костер горел ярко. Слышна была сонная возня океана.

– Его величество король Тапего повелел всех вас содержать отдельно. Его величество опасается враждебности белых пришельцев.

Кокрен подумал: уж не спятил ли старик, коли всерьез называет дикаря его величеством?

– Послушайте, чего же опасаться? Что могут поделать трое безоружных против оравы чумазых чертей?

– У туземцев, сударь, много оснований не доверять… Давайте-ка выпьем, я расскажу…

Они выпили, и Робертс рассказал о капитане Портере.

– Несколько лет назад этот самый Портер пришел к Нукагиве и стал на якорь как раз в той бухте, где должна была бы теперь покачиваться ваша «Радуга». Стал он себе на якорь, этот янки, как мы полагали, только затем, чтобы налиться водой. Мы ведь могли так полагать, не правда ли?

– Конечно.

– Между тем, – продолжал Робертс, – проклятый Портер пришел за живым товаром. (Кокрен быстро и пристально глянул на старика: «Не хитрит ли «премьер»? Упаси боже, если подозревает…») Да, сударь, – рассказывал Робертс, – парень-то пришел за живым товаром. Изловчившись, схватил десяток островитян, тотчас вытянулся из бухты, вступил под паруса и был таков. Вот что сделал капитан Портер, будь он проклят! Что вы на это скажете?

– Его следовало бы вздернуть на рее.

– Да, вздернуть… – задумчиво повторил Робертс.

Захмелев, он опустил седую голову.

– Тридцать лет, тридцать лет… – проговорил он со вздохом. – Я плавал на «Регине», сэр. Теперь-то, верно, никто о ней не помнит, а? Добрый был барк, ходкий и послушный… Так вот, я плавал на нем матросом, сэр. Мои товарищи взбунтовались и убили шкипера. Я и теперь вижу, как сковырнулся он разинув рот. Ударом топора Боб развалил ему череп. Развалил, точно кокосовый орех, право слово. Шкипер заслуживал смерти, этакая он был скотина. И все же я, один изо всей команды, сказал ребятам, что они поступили дурно. И что же? Они разозлились, кинулись на меня с кулаками. Я думаю потому, что после убийства, когда шкипер, зашитый в парусину, отправился кормить акул, они и сами так думали. Так вот, сэр, они бы пристукнули меня тут же, но Боб, тот самый, что развалил череп шкиперу, остановил их. «А что бы ты сделал с ним?» – спросил меня Боб. «Я, говорю, высадил бы его на каком-нибудь острове, куда редко заходят корабли». – «Хорошо», – сказал Боб. И больше ничего. Меня оставили в покое. Но когда барк был на траверзе Нукагивы, Боб велел мне собирать пожитки. И они высадили меня с барка. Тридцать лет… Тридцать лет, как один день…

Он долго молчал. Кокрен не решался тревожить его. Островитяне по очереди говорили Робертсу несколько слов; Робертс кивал, и гости уходили, ступая след в след.

Робертс продолжил внезапно, будто и не вспоминал о бунте на «Регине»:

– Так вот, сударь, эта скотина капитан Портер исчез, но его не забыли здесь. Как-то, дай бог памяти… да, года два назад… Шторм забросил на здешние рифы французское судно. Оно село на камни покрепче вашей «Радуги» и до утра держалось на плаву. Дело было ночью, и я ничего не знал. Узнал поздно: моряков убили, судно разграбили. Говоря по чести, можно ли винить нукагивца за то, что он не отличает Жана из Марселя от Джо из Нью-Орлеана? Ну, скажите-ка мне по совести, можно ли?