Зеленые листы из красной книги - Пальман Вячеслав Иванович. Страница 22

Я нарочно говорил с излишней приподнятостью — уж очень хотелось расшевелить Шапошникова.

Слушая меня, он хмуро молчал, почесывая грудь, и радужные мысли мои никак не развивал.

Уходил я от него огорченным. Конечно, есть, отчего захандрить даже при таком железном характере.

Не знаю, долго ли я спал, но осторожный стук в окно разбудил меня первого. Во дворе стояла мама. Она делала знаки, чтобы я открыл окно. Подтянувшись ближе, зашептала:

— Бог призвал двоих раненых. Скончались. Пойдем, поможешь. Терлецкий готовит похороны, но одному трудно. Бориса тоже надо. Берите лопаты, кирку.

Холодок пополз по спине. Вот как просто: жизнь — смерть… Я разбудил Бориса, и мы пошли, ежась от сырого воздуха ночи.

…Уснуть так и не удалось.

Перед рассветом прибежала Данута, зашептала:

— Знакомый прислал мальчонку… У станичного правления десятка два казаков. Говорят, будет поголовный обыск. Ищут красных партизан. Что делать?

Отсюда до венгерской лесопильни верст семь. Поселочек, приткнувшийся к лесу. Там наши знакомые. Туда казаки побоятся идти. Партизанская зона.

— Готовьте раненых. Я сейчас приведу коней. Увезем в другое место.

Кунак и Куница, лошади Задорова и соседа составили пары для двух носилок из жердей и бурок. Вскоре мы стояли во дворе «госпиталя». Осторожно перенесли закутанных раненых в носилки.

Задами огородов, краем леса вывели караван. Только далеко за поселком решились свернуть на дорогу. Рассвело, но туман сонно покачивался в долине, зажатой горами. Слева приглушенно, как из ада, доносился грохот Лабёнка. Шли молча, раненые притихли, носилки колебались в такт лошадиной ступи. Через час были в поселке, вошли во двор к знакомым, я поговорил с хозяином, он понимающе кивнул и повел нас в амбар, укрытый малинником и высокими грушами. Именно то, что нам надо. Просторное и прохладное помещение с неистребимым запахом сушеных диких яблок. Удобное место. Отсюда два шага до густого леса на склоне.

— Железную печку поставлю. Вода во дворе. Жена приглядит, — сказал хозяин.

Данута осталась с ранеными. Мы собрались назад.

— Ради бога, не задирайся с этими! Будь осторожен. Я как знала: не к добру была прогулочка Чебурнова по нашей улице. Прослышал, вот и обыски. — Данута говорила быстро, шла рядом с седлом, держась за стремя.

Туман истаял, дорога открылась, мы ехали шагом, я приготовился к любой неожиданности, если придется говорить, откуда едем. Уже в виду Псебая заметили группу конных. Они на рысях шли в горы. Пришпорили коней и мы. Встречные увидели, замешкались, скинули винтовки. Прогремел предупредительный выстрел. Я поднял руку с зажатой кубанкой.

Сблизились. Нас окружили.

— Кто будете? Откуда? — Молодой урядник держал в руке наган.

— Егеря Кубанской охоты. Хорунжий Зарецкий, — ответил я. — Хорошо, что встретились, братцы. Поможете пробиться. Поехали было в горы, а перед поселком нас обстреляли красные, да еще в погоню пошли.

— Много их?

— Пожалуй, до взвода. Да что считать! Повернем и вместе ударим, господин урядник. Собьем хотя бы с дороги. Обнаглели!

Расчет был рискованный, но точный. Урядник совсем не горел желанием ввязываться в бой. Его казаки тоже.

— У меня нет такого приказа. Только разведка, — сказал он без особой уверенности.

— Дело ваше. А то могли бы лесопильню отбить. Но нам-то все равно проехать надо. Не сейчас, так ночью.

И тронул Кунака. Через сотню шагов оглянулся. Казаки двигались следом.

Мы остановились у бывшего госпиталя. Хозяйка дома металась во дворе, напуганная и жалкая.

— Весь дом перевернули, — тихонько сказала она. — И все допытывались, все грозили. Да что у меня допытываться!

Ладно, дело сделано, раненые укрыты.

Теперь нужно сказать Саше Кухаревичу, чтобы скорее забирал раненых. Белые в любое время могли нагрянуть и на лесопильню.

Пришлось послать Задорова в далекую глушь. Только он знает дорогу через Кишу на Гузерипль. Если предприятие удастся и егерь найдет партизан, чтобы передать письмо командиру, то сам он может остаться в районе Белой и пересчитать или хотя бы увидеть тамошних зубров. Шел сентябрь, зима находилась совсем недалеко от высокогорья. Вдруг в том районе зубры уцелели? Тогда нужно успеть перегнать их на Кишу. Задание серьезное.

Задоров с готовностью ускакал. Я томился неизвестностью. На лесопильню не ездил, чтобы не вызывать подозрений, но ни на минуту не забывал о скрытом госпитале. Данута все еще оставалась с ранеными. Кто же, если не она?…

Отец внимательно следил за ходом гражданской войны, как мог, старался помочь мне разобраться в запутанном клубке событий и нерешенных задач. Впрочем, он не скрывал, что не верит в успех нашей егерской деятельности. Говорил со вздохом:

— Боюсь, сын мой, что после такой войны и разрухи стране будет не до зубров и тем более не до заповедников. Сколько труда потребует восстановление земли и разрушенных городов!

В его словах я уловил не только горечь от моего заведомо обреченного труда, но и некую недосказанность: не пора ли тебе найти иное дело?…

Снова воскресли прошлые сомнения. Действительно… Что толку от всех наших стараний? Не лучше ли взять винтовку и уйти к своему другу Кухаревичу в партизанскую армию? Там все ясно: кто враг, кто наш. Вот и Христиан Георгиевич опустил голову. Не показывается, сычом сидит у псебайских родственников. Но и в свой Майкоп не уезжает. Не те ли сомнения одолевают его?

А что же зубры? Оставить их без охраны?…

Как только вспоминалось умпырское стадо на летних, дождями промытых пастбищах — эти молчаливые красавцы с могучим телом, быстрой реакцией и беспримерной живучестью, которая уже позволила им существовать миллионы лет на планете, — так словно чья-то рука до боли сжимала мне сердце. Кто защитит их в этом последнем убежище, которое нашлось на Кавказе? Менее двух сотен… И как мы посмотрим в глаза людям, если не сделаем все, что можно, для сбережения древнего зверя?

В один из ненастных, уже октябрьских дней вернулся Борис Артамонович.

— Ждут, — коротко сказал он. Мы поехали на лесопильню.

— Как зубры? — спросил я по дороге.

— Видел пять быков. Кажется, это все, что там осталось.

В том самом замаскированном амбаре, в жарко натопленном высоком помещении, где осенью аппетитно и сладко пахло яблоками, в неярком свете двух маленьких окошек навстречу мне поднялся худющий Саша и крепко обнял, прижавшись плохо выбритой щекой к моей щеке. Данута сидела рядом и плакала.

— Ну, друг мой хороший, ты снова отличился! — Голос у Саши срывался. — Как добрый волшебник: где опасность, тут и ты.

— Дануту и маму благодари. Это они.

— Ладно. Будь у меня самые высокие ордена на кителе — снял бы и нацепил вам всем. Как делал фельдмаршал Кутузов. Я верю в настоящую дружбу. Она — сама жизнь.

Саша очень походил на британского офицера из иллюстрированного журнала. На офицера, заблудившегося в джунглях. На нем висел — да, висел! — темно-зеленый френч в пятнах и погрызах. Такие же добротного материала брюки, давно утратившие складку и цвет, были заправлены в испачканные сапоги с тупыми носами. Коричневатая окраска сапог указывала на заморское происхождение. И даже маузер, оттянувший пояс, был английским.

Хлопцы, гремевшие у печки, скинули с плеч нарядные плащи. Их одежда выглядела смесью английского с нижегородским. В углу стояли карабины и военная новинка — ручной пулемет.

— Ну и союзники у вас! — не удержался я. — Как снабжают, а?

— Сами не моргаем, — Саша коротко засмеялся. — Увидим транспорт на подходе, соберемся, подождем, когда выгрузят и рассортируют, и на ура из лесов! У белых только пятки сверкают! Берем что надо и быстро уходим. Догонять боятся. Ты погляди, что наши больные кушают.

В кружках дымилось настоящее какао.

Когда мы сели к столу, появилось бренди и копченый бекон. Разговор пошел дальше не о войне, а о зубрах, и, с первых моих слов Саша прямо-таки взъерошился. Вскоре он уже кричал на меня.