Улеб Твердая Рука - Коваленко Игорь Васильевич. Страница 37

— Из Киева-града.

— Эва-а!.. Давно тут маешься?

— Гм… не помню… давно.

— Как попал сюда?

Лис долго молчал, сидел на корточках, раскачиваясь, обхватив острые колени, выпиравшие из-под рубища, потом сказал:

— Не спрашивай, Твердая Рука, я… не помню.

— Ты меня знаешь?!

— Все мужчины столицы, даже презренные, знают лучших бойцов Непобедимого, — ответил Лис. — Живущим подаянием не удается проникнуть на зрелища, но мы целыми днями толчемся у ипподрома с протянутой рукой. У избранных есть языки, у плебеев — уши.

— Но как догадался, что я Твердая Рука? Ведь ты не видел меня на арене.

— У Анита есть только один росич, Твердая Рука. Курсорес, наступивший конем на христарадника у ворот, не ругается по-росски. Я следовал за тобой до самого дома проклятого Калокира, подкрался и слышал, о чем ты толковал с Акакием, его прислужником, — продолжал Лис. — Я знаю все, что делается в столичном логове дината, у меня с ним свои счеты.

— У тебя? С ним? Ничего не понимаю. Тут какая-то тайна. Я могу ее знать?

— У тебя, златовласый, своя, у меня своя. Зачем тебе знать то, чего я сам не открываю?

— Но ты не посчитался с опасностью, помогая мне, почему?

— Динат лютый враг мой. Я понял, что он и твой недруг. Лис помог Твердой Руке, а Твердая Рука придет на помощь Лису, когда понадобится, разве не так?

— Конечно! — воскликнул Улеб.

— Нам сюда принесут все необходимое. Одежда курсореса выдает тебя с головой. Сменишь ее на платье странствующего воина. Я же, коли не возражаешь, превращусь в слугу-оруженосца. Коня смени тоже.

— Нет, Жар будет со мной.

— Ладно, — согласился Лис. — Прикроем его холстиной, как это делают франки. Мне бы только подступить к динату… Тебе же обещаю служить без обмана и корысти.

Улеб сказал:

— Пусть будет так. Только не ищу я прислугу, не по мне помыкать другими. Будь товарищем. Не стану я гоняться за Калокиром, хочу отыскать побратима в бухте Золотого Рога. С ним или без него хочу отправиться морем или сушей сперва за сестрицей в каганскую Степь, а после в Рось-страну, домой.

— Тсс!..

Красильщик привел на поводу оседланную кобылу, нагруженную двумя объемистыми тюками.

— Этот старец с драгоценным ухом не иначе колдун, — сказал юноша с иронией, едва красильщик ушел.

— Не в нем колдовская сила, а в твоем кошеле, — заметил Лис.

Когда торопливо переодевались, Лис повернулся к Улебу спиной, явно стараясь скрыть от него что-то. Но юноша, хоть и не рассмотрел как следует, а все же заметил ненароком, как блеснуло нечто золотистое, свисавшее с шеи Лиса на тонкой цепочке. Отчего тот прятал от глаз напарника какую-то безделушку, почему не выбросил нищенские лохмотья, а сунул их в суму у седла? Улеб не придал этому значения, лишь усмехнулся про себя. Он начинал привыкать к чудачествам нового приятеля.

Преобразившийся Лис с наслаждением поглаживал на себе пристойное одеяние. Внезапно, увидев треугольники палестры на плечах юноши, он захихикал пронзительно, почти истерично и выпалил, подняв вверх кривой, давно не мытый указательный палец:

— А ведь ты раб, беглый раб, а я, слуга твой, был и есть свободный!

Улеб рассмеялся в ответ.

Глава XIV

— Ну вот, златовласый, — сказал Лис, придирчиво оглядев Улеба, — теперь тебя опознать непросто. Едем, мой новоявленный франк!

— А ты, не обижайся, очень похож теперь на Калокира, — заметил юноша, — тоже преобразила одежда.

— Знаю. Не раз говорили и прежде.

— Едем на берег, к Велко. — Улеб тронул коня, и оба всадника, покинув двор красильни, выбрались в проулок, свернули за угол и направились вниз по выщербленным мостовым кривых улочек, ведущих к морю.

Лис был прав, редко кто обращал на них внимание. Разве что бойкие молодые торговки, подбоченясь при появлении пригожего чужеземца, ослепляли юного лукавыми улыбками, предлагая фрукты к сладости, игриво расхваливали красу рыцаря и потешались над неприглядным ликом его оруженосца.

Но ни Улеба, ни Лиса не трогали летящие вслед шуточки и насмешки звонкоголосых смуглянок Востока и их босоногих детишек, что шаловливыми стайками носились между лотками с нехитрыми товарами окраины под провисавшими поперек улочек веревками с бельем, путаясь под ногами у взрослых мужчин, встречавших день ремесленных кварталов привычной своей работой, безучастной ко всему постороннему.

Городские патрули сковали и здесь, то и дело попадались навстречу. Поначалу они вызывали настороженность у наших героев, те даже украдкой хватались за рукояти мечей под короткими своими плащами. Однако, надо полагать, поглощенным поисками беглого раба стражникам и шпионам некогда было и глаз поднять на роскошно одетых всадников, коих множество шаталось повсюду в праздном любопытстве.

И все же рискованно было сейчас появляться в гавани. Всякий беглец, если рассудить, устремляется либо на большие дороги, либо в порт, где можно сесть на уходящий корабль. Там-то, в гавани и на дорогах, главные поиски. Это понятно, потому-то Улеб не стал возражать, когда Лис вдруг сказал:

— К заливу нам спускаться нельзя. Переждем. Ищейки думают, должно, что ты успел ночью уйти за стены.

— Не предполагал, что из-за меня поднимется такой переполох.

— Да, — усмехнулся Лис, — забегали, точно по меньшей мере сам цесарь пропал. Признайся, перебил небось целую когорту, удирая с ипподрома?

Улеб пожал плечами.

— Какой там, задел рукой одного-двух походя, только и всего.

— Стало быть, отдали богу души, раз задел. Рученька у тебя известная… Сам Маленький Барс, рассказывали, испустил дух. Плохо твое дело, рабу не прощают убитых воев, будь он хоть трижды знаменит на арене.

— Что ж, так и будем петлять меж домов дотемна?

— Лучше отсидеться в здешнем кружале. Да и поесть охота.

— У меня ничего нет, — вздохнул Улеб, — мешочек Анита остался у старца с серьгой.

— Не беда, — хрипло рассмеялся Лис и похлопал по поясу, — тут припрятано кое-что на черный день. И еще храню клад в безопасном местечке, покажу в свое время хижину, где зарыт он. Кладут, кладут иногда, хи-хи, монетку-другую в длань несчастного калеки.

— Тогда спешимся, вон очаг и веселье, — предложил Улеб.

— Ну уж нет, в такой день не годится нам глодать хлеб пополам с половой, мы отметим твое вызволение в знатной харчевне, не с плебеями.

— Привык и хочу ломать хлеб с простыми людьми, — сказал Улеб.

— Хороши мы будем в доспехах средь бедного люда. Хочешь, чтобы народ сбежался поглазеть на паладина у котла уличных ремесленников? Хочешь, чтобы мигом узнали и схватили тебя?

— Будь по-твоему, — согласился Улеб, и они повернули к главным кварталам города.

Ехали рядом, почти касаясь друг друга коленями. Мерно стучали копыта неторопливо и грациозно вышагивающих коней. Лив полудремал в седле, разморенный ранним солнцем после бессонной ночи. Улеб же вовсе, казалось, не ощущал усталости. Ничего не ускользало от внимательных его глаз.

Подле старых каменных арок Валенотова водопровода вечнозеленые оливковые деревца выглядели совсем неказистыми. Тучи маслинных мух витали над этими кривоствольными рощицами. Вокруг богатых домов, облицованных мрамором, с декоративными порталами, среди аккуратных лужаек и цветников возвышались кипарисы, столь же непохожие на невзрачные маслины, сколь непохожи были на замурзанных полуголодных детишек ремесленников сытые отпрыски аристократов, что лениво щурились на прохожих-проезжих, прислонясь к белокаменным колоннам портиков.

Толпа то рассасывалась, то вновь сгущалась. Все уживалось в общей картине городского хаоса: роскошь и нищета, разум и глупость, горе и радость, граждане и бесправные, солнце и тень.

Улеб видел все это: людей, дворцы и лачуги — и смутно угадывал те или иные признаки полузабытого пути от бухты к дому Калокира, который оставался сейчас где-то в стороне, между площадями Тавра и Константина. Ему казалось, что он припоминает каждый булыжник мостовой, по которой когда-то вели его, нагого и униженного, и новая волна обиды и гнева захлестывала сердце, снова и снова вставали перед ним видения пережитого, и чудились призывные голоса родичей с Днестра-реки и тихий плач сестрицы, укоризненный шепот Боримки, звон отцовской наковальни.