Улеб Твердая Рука - Коваленко Игорь Васильевич. Страница 50

— Ну уж нет! — возмутился Асмуд. — Не таков сын Игоря! Он при мне отправлял булгарского гонца со свитком, а в нем слова булгарам «Хочу на вас идти». Уж давно то было. Видно, крепко они готовились встретить нас, коли до сих пор не удосужились ответом.

— Кто гонец?

— Сейчас… как бишь его… Да! Милчо из Карвуны. Малый близок к свите Петра.

— Что ж, — сказал волох, — может, и был такой. Только сам я не все могу знать. Мое дело тут стеречь. А прослышал о вас только вчера. Вышел встретить с тем, что собрал. Не знаю, как быть…

— Да никак, — улыбнулся Асмуд, — дай за золото-серебро то, чего князь для дружины запросит. А не дашь, прощай и на том.

— Ваш с булгарами спор нам противен.

— То уж наша забота, отважный. Уведи, волох, своих молодцов-то, не накличь понапрасну беды на их пастушьи головы, мало их у тебя.

— Идите с рыбьим зубом мимо, воля ваша. Только мир подивится этой войне, не добудете на Дунае славы. — Сказав так после раздумья, старик поднялся наконец с пня, взобрался на одного из коней, что держал под уздцы его мальчик, и удалился в глубь орешника, явно нехотя уводя за собой свою сотню.

До Асмуда и всей росской дружины донесся прощальный тонкий, как свист, его голос:

— Ничего не дадим вам и за гору серебра!

Дальше день и ночь двигалась киевская дружина, как по пустыне. Никто ничего не продавал Святославу, не менял, не пускался в переговоры. Поизносились, конечно, поизорвались. Ели конину, походя битую дичь, спали под открытым небом.

Спешно шли, минуя уже попадавшиеся богомильские общины булгар. Точно привидения в длиннополых ветхих одеяниях, подпоясанных веревками, сбегались богомилы [35], шаркая стоптанными калигами, поднимали невообразимый шум, жгли гигантские факелы.

— Анафема вам! — кричали. Плевались, исступленно колотили кулачишками по собственным мослам, царапали тощие груди и снова плевались. — Да сломятся ваши мечи! Трижды анафема вам, ведомые дьяволом!

— Братоубийцы! — отвечали россы, оглядываясь. — Не видим хлеба-соли! Значит, повинны вы! Горе вам!

Ветер приносил через версты, поля и скалы зябкое, пасмурное дыхание моря, колыхал камыши Дуная. Чумазые лохматые тучи заволокли небо. Молчали птицы, и солнце скрылось за набухшей небесной мглой. Все омрачилось вокруг.

Ранним пасмурным утром показался Змиевый вал над рекой. За ним Доростол. Скоро отыскали брод, перешли Дунай. Еще издали, прежде чем увидеть защитные сооружения, услыхали россы тревожный перезвон разноголосых клепал. А ближе подошли, разглядели группу всадников, галопом несшихся навстречу по извилистой каменистой тропе, пестрели длинные косицы на поднятых копьях скачущих.

Князь кивнул воеводам, и те вскричали дружине:

— Сто-о-ой!

И отрывисто зазвучали другие команды, полетели эхом над разворачивающимися полками, и взрыхлилась земля ископытью. Затихли тысячи, ожидаючи, как один. Лишь кони ржали, пугаясь нараставших раскатов грома. Начал накрапывать дождь, усиливаясь, усиливаясь, и вот уже полило как из ведра. И новый грохот огласил окрестности, но это уже не гром, это воины разом подняли щиты над головами, укрываясь от хлестких струй.

— Женщина! — закричали, указывая на приближавшихся всадников.

— Женщина, — вглядевшись, произнес Святослав растерянно и досадливо. — Оскорблением встречает имя мое сей город.

Между тем булгары в полном боевом облачении осадили лошадей в нескольких шагах от спешившегося Святослава и его свиты, сгрудились полукольцом. Лица суровые, мужественные. Застыли как вкопанные, почтительно склонили копья с яркими косицами, скрестив наконечники над женщиной, что недавно скакала во главе их. А она по-мужски соскочила с коня, подбежала, взмахивая руками, чтобы удержать равновесие на скользком, размытом грунте.

Небольшого роста, гибкая, как мальчишка, она не скрывала волнения. Тяжело дыша после скачки, резким движением сдернула с плеч широкий плащ, швырнула в грязь и ступила на расстелившуюся шелковую ткань красными забрызганными глиной сапожками, вскинула голову, презирая ливень и ветер.

Стройное тело плотно охвачено тонкой кольчугой из блестящих серебряных колец, изящных, точно рыбья чешуя, и вся она в этот миг почудилась серебристой рыбкой в потоках воды. Глаза глядят строго, в упор. К ней приблизился один из булгар, передал что-то, и вот уже можно разглядеть в ее правой руке накрытый тяжелой крышкой кубок с вином, в левой короткий меч. Обе руки, с мечом и кубком, протянуты к росскому князю, снявшему шлем.

Не шелохнулся Святослав, выдержал взгляд, лишь губы прикусил.

Видя, что он не решается сделать выбор, она воткнула меч в землю у его ног, рядом поставила кубок и, скрестив на груди руки, стала ждать, что скажет.

А он молчал, потупив взор. Молчали и неотлучные Свенельд с Асмудом, и воевода Волк, и Сфенкел. И прочие отцы полков тоже не проронили и звука. Только в задних рядах прошуршало некоторое движение, поскольку многие поднимались на цыпочки, раздвигая шишаки впереди стоящих в попытке разглядеть происходящее. По прекрасному лицу гордой булгарки струился дождь, чистый и теплый как слезы.

Но вот из гущи ратников самовольно выступил Сфенкел, доселе державшийся поодаль. Косматые брови его сошлись на переносице, борозды морщин собрались на лбу. Бросил искоса взгляд на княжича, осуждая его немоту, и, стараясь придать своему хриплому голосу сдержанность, обратился к удивительной посланнице крепости:

— Великий князь россов давно сделал выбор. Он сам пришел бросить рыбий зуб к ногам вероломных. И не тебе, дева, пристало встречать его, а достойному, не тебе говорить с ним на открытом судилище.

Слушая воеводу, она так и не отвела глаз от Святослава, которого, надо заметить, встряхнула и вернула к действительности короткая речь Сфенкела. И едва воевода умолк, княжич властным движением руки отстранил его, сам спросил незнакомку, поразившую его воображение по-девичьи прелестным и в то же время воинственно-отважным своим обликом:

— Ты кто?

— Сейчас ни имя, ни жизнь моя не стоят и перпера [36], — сказала она. — Вон Доростол, ворота Булгарии, о нем вся забота наша. Алеманов [37] мы встретили бы стрелами без разговора, к вам же вышли, ибо надеялись, что молва неверна. Да видно…

— Болтливая женщина в одежде мужей, кто ты?

— Я и семеро этих юнаков — исконные булгары, — отвечала она, не дрогнув, — сам царь слушал бы любого из нас, не перебивая. Мои предки, истинные булгары, триста лет назад пришли сюда с ханом Аспарухом, чтобы стоять славному государству на Балканах. Мой отец, храбрейший из комитов [38], сложил голову за Доростол. Мой брат, Кинчо Чашник, неизменный паракимомен преславского царевича [39]. Мой муж, здешний владыка, давно в отъезде, к несчастью. Нет сейчас никого выше меня в Доростоле. Кому же еще встречать нежданных? — Молодая женщина провела тыльной стороной изящной ладони по лицу, убирая мокрые пряди волос, затем снова скрестила руки на груди и выпрямилась. — Ты знаешь теперь, что я достойна внимания, знаешь, что Доростол — ворота нашей страны, знай же еще, что не пустим вас в те ворота, пока живы.

— Ох женщина… и где только собираете вы такое множество пустых слов? Не из тех ли книг, что в руках твоей свиты? Для чего они держат письмена-то на виду?

У некоторых булгар, что прибыли с ней, действительно были массивные книги в деревянных обложках с затейливыми металлическими застежками.

— Всякая книга в руке говорит о высокородности держащего ее, — последовал ответ.

— Это верно, — сказал княжич, — однако мы от дела уходим. Ты сказала: ворота страны. Ворота… Не из этих ли ворот выходили убийцы? Ну-ка взгляни, что покажу.