Флэшмен - Фрейзер Джордж Макдональд. Страница 34

— Люди с базара не пользуются преимуществом служить в штабе Эльфистан-сагиба, — сухо заметил он. — Вот почему я придаю такое значение вашему мнению. А теперь скажите: можно ли им доверять?

Весьма странный вопрос со стороны афганца, подумал я, и первым импульсом было ответить, что они, черт побери, английские офицеры. Но разговаривать в таком ключе с Акбар-Ханом было пустой тратой времени.

— Да, им можно доверять.

— Обоим одинаково? Кому из них вы доверили своего коня или жену — насколько понимаю, детей у вас нет?

Я не стал долго размышлять.

— Уверен, что Эльфи-бей сделает все, чтобы остаться джентльменом, — заявил я. — Хотя и не уверен, что это к лучшему.

— Благодарю вас, Флэшмен, — говорит он. — Это все, что я хотел узнать. А теперь позвольте извиниться за то, что вынужден прервать нашу интереснейшую беседу: у меня еще очень много дел. Но я вернусь, и мы продолжим разговор.

— Но подождите… — начал было я, желая выяснить, как долго он намерен удерживать меня под арестом, и множество других вещей, но Акбар-Хан вежливо отстранил меня и вышел. И следующие две недели, черт побери моего хозяина, я провел исключительно в кампании молчаливых барукзиев.

У меня не возникало сомнения, что его рассказ о ситуации в Кабуле правдив, но я не мог уловить смысл происходящего. Это не укладывалось в голове: убит высокопоставленный британский чиновник, и никто не пытается отомстить за его смерть. Но оказалось, что это так. Когда толпа разграбила Резиденцию и искромсала на куски Секундара, старина Эльфи и Макнотен пришли в ярость, но не предприняли буквально ничего. Они обменивались депешами, решая, двинуться ли в город или укрыться в крепости Бала Хиссар, или вызвать Сэйла, увязшего в боях с гильзаями под Гандамаком, обратно в Кабул. В результате они так ничего и не решили, а кабульские толпы, как и говорил Акбар, бродили по городу, творя что им вздумается, и практически взяв в осаду наш гарнизон в военном городке. При желании Эльфи мог, разумеется, усмирить этот сброд, но так ничего и не сделал — только потирал руки да валялся в кровати, а Макнотен забрасывал его письмами, рекомендуя принять меры по заготовке провианта на зиму. Тем временем кабульцы, в первый момент ошеломленные тем, что они сделали, убив Бернса, осмелели, и принялись атаковать наши пикеты у военного городка и обстреливать часовых по ночам.

Одна попытка — одна единственная! — была предпринята, чтобы отбросить их, но и ее этот сумасшедший идиот бригадир Шелтон умудрился провалить. С сильным отрядом он направился к Беймару, но кабульцы — всего лишь шайка лавочников и коноводов, заметьте, — не настоящих воинов, — заставила его войска убраться обратно в военный городок. После чего все попытки были оставлены. Мораль в гарнизоне опустилась ниже уровня почвы, а афганцы из окрестностей, видя, что все складывается благополучно, стали стягиваться в столицу. Все свидетельствовало о том, что если городская толпа и горцы решат всерьез взяться за дело, они в любой момент выкурят англичан из их укреплений.

Обо всем этом я, разумеется, узнал позднее. Колин Макензи, очевидец событий, со злорадством рассказывал, как метался в растерянности старина Эльфи, а Макнотен по-прежнему отказывался верить в серьезность надвигающейся беды. Как уличные беспорядки стремительно перерастали во всеобщее восстание, и о том, что афганцам не хватало только вождя, способного его возглавить. Конечно, ни Эльфи, ни Макнотен не могли догадываться, что такой вождь уже есть, что он наблюдает за событиями из дома в Кабуле и выжидает своего часа, советуясь время от времени со мной. Да-да, через две недели Акбар-Хан снова пришел ко мне, такой же вежливый и любезный как всегда, и стал беседовать о том и о сем, особое внимание уделяя таким вещам, как британская политика в Индии и скорость передвижения английских войск на марше в зимнее время. Все это как будто между прочим, но при этом выжимал из меня все, что мне было известно. И я позволял ему это делать. А что мне еще оставалось?

Его визиты стали ежедневными, и я устал требовать ответа на вопрос, когда меня отпустят, получая в ответ глухое молчание. Но средств бороться с этим не существовало: мне оставалось только хранить терпение и гадать, что готовил для меня этот умный жизнерадостный джентльмен. О том, что он готовил для себя, я догадывался, и как выяснилось в дальнейшем, не ошибся.

И вот наконец, через месяц с лишним после гибели Бернса, Акбар пришел и сказал, что намерен освободить меня. Я готов был расцеловать его, поскольку пребывание в неволе, да еще без единой афганской девчонки, способной меня утешить, изрядно наскучило мне. Но Акбар не был склонен шутить, и попросил меня сесть, пока он будет говорить со мной «в присутствии вождей правоверных». С ним пришли три его другана, и, как я понял, именно о них и шла речь. Одним из них был его кузен Султан Джан, он его уже приводил раньше, — парень с хитроватой рожей и раздвоенной бородой. Второго звали Мухаммед Дин — благообразный седобородый старикан, а третьего Хан Хамет — одноглазый головорез с физиономией конокрада. Все они расселись и уставились на меня. Говорил Акбар.

— Прежде всего, мой дорогой друг Флэшмен, — начал он, весь очарование, — должен сказать вам, что удерживал вас здесь исключительно ради блага ваших же соотечественников. Они сейчас в крайне скверном положении. Не знаю почему, но Эльфистан-сагиб ведет себя как слабая женщина. Он позволяет толпе творить что ей вздумается, оставил безнаказанной смерть своих слуг и заставил своих людей испытывать самую горькую из всех обид для солдата — унижение, — держа их в лагере, пока афганская чернь насмехается над ними. Теперь его войска слабы сердцем — в них нет боевого духа.

Он замолчал, подбирая слова.

— Британцы больше не могут оставаться здесь, — продолжил Акбар. — Они утратили свою силу, и мы, афганцы, намерены изгнать их. Есть и такие, которые говорят, что надо перебить всех до единого — стоит ли напоминать, что я не из их числа? — Он улыбнулся. — Хотя бы потому, что это будет не так просто…

— Совсем не просто, — вмешался старый Мухаммед Дин. — Те самые феринджи брали форт Газни, я это видел, клянусь Аллахом.

— А с другой стороны, какой в этом смысл? — продолжил Акбар. — Белая Королева будет мстить за своих детей. Нет, они должны мирно уйти в Индию — вот за что я ратую. Я не враг британцам, просто они загостились в моей стране.

— Уж один из них точно провел здесь лишний месяц, — заявил я. Акбар засмеялся.

— Вы единственный из феринджей, Флэшмен, кого я буду рад видеть здесь столько, сколько вам будет угодно, — ответил он. — Но остальные должны уйти.

— Они пришли, чтобы посадить на трон Шуджу, — сказал я. — И не бросят его в таком бедственном положении.

— Они уже согласились сделать это, — с ехидцей заметил Акбар. — Я лично обсудил все условия с Маклотен-сагибом.

— Вы встречались с Макнотеном?

— Именно. Британцы согласились со мной и вождями, и готовы выступить в Пешавар как только соберут достаточно провизии для марша и уничтожат лагерь. Согласно договоренности, Шуджа остается на троне, а британцам гарантируется безопасный проход через перевалы.

Итак, мы покидаем Кабул. Меня не слишком волновал, но интересовал вопрос, как Эльфи и Макнотен станут объяснять это в Калькутте. Обращенные в бесславное отступление, выбитые ниггерами — выглядело все не слишком блестяще. Естественно, болтовня насчет Шуджи, оставленного на троне, ни на секунду не затуманила мне глаз: как только мы уйдем, его спихнут, заточат в крепость и забудут про него навсегда. А человек, который займет его место, сидит сейчас передо мной и наблюдает за тем, как я перевариваю новости.

— Так, — произнес я наконец. — Здесь все ясно, но что делать мне? Если правильно понимаю, мне предстоит убираться прочь вместе с остальными, не так ли?

Акбар наклонился ко мне.

— Возможно, в моем изложении дела выглядели несколько упрощенно. Существуют определенные трудности. Например: Маклотену требуется согласовать договор не только со мной, но и дуррани, гильзаями, кизилбашами, и так далее — ведь все племена равны. И потом, британцы-то уйдут, а племена останутся, и кто тогда будет править?