Список донжуанов - Полякова Татьяна Викторовна. Страница 11

Я все-таки настояла, и мы выпили чаю. Борис Моисеевич еще немного рассказал о папе и потянулся к свертку.

– Умирая, ваш отец просил меня передать вот это.

Он развернул плотную бумагу и водрузил на стол подсвечник; ничего более уродливого мне видеть не приходилось: металлический штырь, вокруг которого обвилась змея, при ближайшем рассмотрении оказавшаяся крылатой, к тому же с когтистыми лапами (они украшали основание подсвечника) и зубастой пастью (она торчала как раз на том месте, где надлежало быть свече).

– Это семейная реликвия, – сообщил Борис Моисеевич, глядя на железного монстра. – Ей больше ста лет, потребовалось специальное разрешение на вывоз…

– Спасибо. А папа не сказал, что с ним делать? – спросила я и покраснела, сообразив, что не то должна была ответить любящая дочь.

– Натан считал, что это должно быть у вас.

– Огромное вам спасибо, – закивала я, косясь за окно и прикидывая, где устроить дорогого гостя. Выставлять его за дверь на ночь глядя как-то неловко, раз он из самого Израиля приехал. К счастью, Борис Моисеевич взглянул на часы и заторопился:

– У меня электричка через час, вы не могли бы вызвать мне такси?

Это я сделала с большим удовольствием и, еще раз двадцать поблагодарив его, наконец-то простилась с ним.

– Нам надо помолиться за твоего папу, – заявила Марья, как только за гостем закрылась дверь.

– Ты подслушивала?

– Конечно. А если бы он вдруг набросился на тебя?

– И что бы ты сделала? – язвительно спросила я.

– Ну… огрела бы его папиным подсвечником.

– О господи, иди молись, только оставь меня в покое.

– Ты расстроилась? – принялась канючить Марья. – Твой папа сейчас на небесах, смотрит на нас и радуется.

– Чему, интересно?

– Не злись. Давай помолимся и вместе поплачем. А завтра в церковь сходим. Я о тебе сегодня всю ночь думала…

– Ты лучше о себе подумай, где ты собираешься жить в ближайшее время.

– Я тебя понимаю, только-только появился папа и сразу умер… А я все удивлялась, чего это имя у тебя такое чудное. Наверное, его папа придумал.

– Замолчи, – возвысила я голос.

– Не расстраивайся, – сморщилась Марья. – У моей подруги тоже отец еврей, и ничего. А у тебя даже фамилия другая.

– Марья, ты дура, – не выдержала я.

– Если бы мы помолились вместе, тебе стало бы легче. На сердце сразу такая благость, и плакать хочется.

– Хорошо, молись, а я отлучусь ненадолго.

– Куда ты? – встрепенулась она.

– К маме.

– Я с тобой.

– Зачем?

– Как зачем? Время позднее, пойдешь одна и…

– Тебе совершенно нечего делать у моей мамы.

– Хорошо, я в подъезде подожду. Главное – знать, что ты в безопасности.

«Когда ж я от нее избавлюсь?» – с тоской подумала я, но вслух сказала:

– Хорошо, поехали. Только не вздумай рассказать маме о ночном происшествии. У нее давление.

Она согласно кивнула, а я, вторично вздохнув, завернула подсвечник в бумагу и прихватила с собой. Отправились мы на машине и потому у мамы оказались уже через двадцать минут. Мама смотрела телевизор и слегка удивилась моему появлению.

– Это Марья, – кивнув на спутницу, сказала я и поцеловала маму.

– Ты какая-то взъерошенная. Что-нибудь случилось?

– Иди на кухню, – шикнула я на Марью, та поспешно удалилась, а я пристроилась рядом с мамой, прикидывая, как бы подготовить ее, и, ничего не придумав, сообщила: – У меня был гость. Из Израиля.

Мама взглянула заинтересованно.

– Из Израиля? И что?

– Сказал, что он друг моего отца и что папа умер.

– Дальше-то что?

– Привез подсвечник, – закончила я и освободила реликвию от бумаги.

Мама уставилась на нее в полнейшем недоумении.

– Что это?

– Подсвечник.

– Вижу, что подсвечник. Ты меня с ума сведешь. Расскажи как следует. – Я, естественно, рассказала. – Значит, старый пройдоха умер, – кивнула мама, нахмурившись. – Царство ему небесное. Или где он там должен находиться. Не очень-то я сильна в религии, в мое время в моде был атеизм. Он умер и не придумал ничего умнее, как оставить тебе это художественное безобразие?

– Это реликвия.

– Жулик. Я совершенно не на это рассчитывала, когда писала ему письма. Каждый год по письму. Между прочим, он там прекрасно устроился, уж что-нибудь да скопил на старость. И вот вам, пожалуйста. Впрочем, у него своих двое, но это все-таки свинство. – Тут она схватила подсвечник, подержала его на весу и сказала: – Мона, надо его распилить.

– Зачем? – ахнула я.

– Слушай мать и не задавай дурацких вопросов.

Мы потрусили в кладовку, где хранился всякий хлам. К нам незаметно присоединилась Марья. Однако, перерыв все сверху донизу, ничего подходящего мы не нашли. Мама отправилась к соседям и вернулась с орудием, которое условно можно было назвать пилой.

У меня была слабая надежда, что мама откажется от идиотской затеи распиливать подсвечник, столкнувшись с первыми же трудностями. Распиливать что-либо вообще дело нелегкое, а у мамы давление, да и возраст, но мама так рьяно принялась за дело, что мне ничего не оставалось, как присоединиться к ней.

Марья в некотором очумении металась рядом и в конце концов тоже приняла участие. Ненавистный подсвечник переломился пополам, и мы уставились на две половинки с алчным блеском в глазах. Корыстолюбие, оказывается, свойственно не только представителям нашей семьи, но и такой возвышенной натуре, как Марья. Она расстроилась больше всех и едва не зарыдала от возмущения.

– Пилите гирю, Шура, она внутри золотая, – ядовито произнесла я, а мама отмахнулась.

– Не там пилили, вот здесь подсвечник потолще. Не мог же он ничего не оставить.

Сменяя друг друга, мы трудились всю ночь и рассвет встретили изможденные и разочарованные. Подсвечник, поделенный на шесть частей – когти, крылья, голова и фрагменты туловища, все отдельно, – лежал на столе, вызывая у мамы стойкую неприязнь.

– Я вспомнила, – вдруг сказала мама, борясь с одышкой. – Старый пройдоха рассказывал: кто-то из его предков – то ли дед, то ли прадед – спасся от пожара чудесным образом и с этим дурацким подсвечником приехал во Львов и там неожиданно разбогател, должно быть, ограбил кого-то. Эту дрянь он таскал за собой повсюду, считая, что она приносит удачу.

– Теперь вряд ли что принесет, – с сомнением глядя на результат наших трудов, заметила я.

– Никакой совести у людей, прислать какое-то старье, которому грош цена. Об этом ли я мечтала для своей дочери, – мама досадливо плюнула. – Не вижу смысла отправляться вам сейчас домой, – добавила она. – Оставайтесь у меня.

Мама величественно выплыла из кухни, где мы орудовали, а я принялась убираться. Марья грустно косилась на подсвечник.

– Может, его склеить? Все-таки твой папа… И удачу приносит.

Она аккуратно завернула все шесть частей в бумагу и предложила помолиться, я согласно кивнула, в результате трудиться стало веселее. Марья читала молитвы из красной тетрадки, а я орудовала пылесосом и практически ничего не слышала. Закончили мы одновременно. Умылись, я разобрала постель, но перед тем, как лечь, решила навестить маму. Постучала в дверь «черной» комнаты и заглянула, услышав «да».

– Я понимаю, что ты не в лучшем расположении духа, – начала я, – и все же хотелось бы…

– Не бери в голову, – ответила мама, глядя на меня через плечо. – Этот зловредный тип не имеет к тебе никакого отношения. – Тут мама все-таки развернулась ко мне и простерла руки. – Бедный мой ребенок… – Я припала к родной груди, и мама, со слезами на глазах, добавила с обидой: – Такое разочарование. Ну, ничего. Может, в следующий раз повезет больше.

Признаться, меня это насторожило, но я поостереглась задавать вопросы, в основном потому, что знала по опыту: мама их терпеть не может по той причине, что далеко не на все вопросы знает ответ. Если мама говорит, что недавно почивший Натан Кацман не имеет ко мне никакого отношения, значит, так и есть, и нечего в самом деле забивать себе голову.