Бог войны и любви - Арсеньева Елена. Страница 67

Итак, карета пронеслась по замощенной главной улице Понт-ан-Руайан и остановилась возле постоялого двора. Выбежавший навстречу хозяин увидел высокого молодого мужчину, который вынес из кареты красивую, нарядно одетую даму и потребовал лучшую комнату для больной. Дама была без чувств, и лицо молодого человека выражало крайнюю обеспокоенность. Хозяин принял его за мужа дамы и, порадовавшись, что воспетая трубадурами Прованса любовь еще не вся канула в легенды, указал дорогу, заметив при этом, что из кареты появился еще один постоялец: небольшого роста и почтенного вида старик. Очевидно, это был отец молодой дамы, ибо его лицо выражало такую же обеспокоенность, как и лицо молодого человека. «Великая сила — родительская любовь!» — подумал трактирщик, который любил иногда выразить свои жизненные наблюдения в нескольких словах, однако вскоре выяснилось, что наблюдательность его изрядно подвела, ибо старик-то как раз и оказался мужем, а молодой человек — всего лишь кузеном внезапно заболевшей дамы. Последний справился у хозяина, где живет местный доктор, и кинулся за ним со всех ног, а вскоре они появились вместе, причем казалось, что беспокойство кузена передалось доктору, который поспешно подошел к больной. Супруг дамы пожелал присутствовать при осмотре, ну а любопытный хозяин припал к известной только ему щелочке между панелями, так что мог слышать все происходящее и видеть почти все.

Из-за ширмы, где стояла кровать дамы, доктор вышел с нахмуренным лбом и поджатыми губами. «Плохо дело!» — подумал хозяин, мысленно утирая слезу, и тон доктора подтвердил его опасения.

— Так сказать, дела у нашей больной не очень хороши. У нее… э-э… delirium tremens [88].

Старый муж, услышав о таком диагнозе, чуть не упал со стула и не сразу смог пробормотать:

— Белая горячка?! Слава Богу, что не черная оспа!

— Слава Богу! — с жаром отозвался кузен. Доктор же насторожился:

— Вы не чужды латыни?

— В некоторой степени, — сухо отозвался старик. — Но медицинская латынь — не мой конек. Поэтому я вам вполне доверяю.

Надо полагать, латынь доктора тоже небезупречна, потому что после этих слов нотариус заметно приободрился, и трактирщик заметил, как старик и кузен дамы обменялись понимающими взглядами. «Par nobile fratrum!» [89] — подумал бы трактирщик, если бы тоже знал латынь, однако он-то точно был ей чужд, а потому чуть не уснул на своем наблюдательном пункте, пока слушал, что при такой болезни, как у мадам, si gravis brevis, si longus levis [90], но если следовать рекомендациям, больная очень скоро опять будет in optima forma [91].

— Они вам скажут по-латыни, что ваша дочь больна, — буркнул старик, как пишут в пьесах, «в сторону».

Затем трактирщик услыхал:

— Позвольте, сударь, я чего-то не понял… Значит, эта дама — все-таки ваша дочь?

— Эта дама — моя жена. А это — Мольер [92], — рассердился старик, так двинув подбородком, словно показывал на кого-то, стоявшего в углу.

Лекарь оглянулся — в углу никого не было. Трактирщик отшатнулся от щели, ибо испугался, что его заметили. Но ни тот, ни другой не обнаружили человека по имени Мольер и с испугом посмотрели на молодого кузена. Тот сделал очередной энергично-успокоительный кивок, и оба вернулись к своим прежним занятиям: трактирщик — к наблюдениям, а доктор — к рассуждениям, по-прежнему сводившимся к abstractium pro concreto [93], как сказал бы всякий, кто тоже не чужд латыни. Все-таки можно было понять, что болезнь дамы (та самая delirium tremens) проистекает от дорожной усталости и угнетенного душевного состояния…

— …и беременности, — подсказал супруг, и доктор едва не выронил свою слуховую трубку.

— Ах, да она еще и беременна? Поздравляю вас, друг мой, поздравляю! — проговорил он с жаром, обращаясь к старику. — Ну, коли госпожа беременна, так и говорить не о чем! Для нее optimum medicamentium quies est! [94] Успокоится ее нервическая усталость — излечится и болезнь.

— Да? — удивился муж. — А я полагал, что mens sana in corpore sanop [95]…

— О, да вы матерьялист, сударь! — снисходительно улыбнулся врач. — Очень может быть, что так. А вообще-то все мы, когда здоровы, легко даем хорошие советы больным.

— И здоровым тоже, — согласился супруг. — Итак, понадобятся какие-то лекарства?..

— Я принесу их позже. Они не столь необходимы, как спокойный сон. Как говорится, лечит болезни врач, но излечивает природа. Я рекомендовал бы оставить госпожу одну. Нет, конечно, ей нужен присмотр, однако я… меня призывают дела… прочие больные… — Он замялся, даже не подозревая, что привел в полное смятение хозяина постоялого двора. «Милосердный Боже, — думал тот, — да не эпидемия ли у нас?! Отродясь не было двух больных кряду за один месяц?» — Я хотел бы знать только одно: кто из вас особенно крепко любит госпожу? — Врач кивком указал на ширму, а потом пристально воззрился на оторопевших от такой неприличной прямоты мужчин.

— Я нахожу ваш вопрос оскорбительным, сударь! — заявил наконец кузен. — Конечно же, родственные чувства гораздо сильнее чувств супружеских…

— Позвольте! — воскликнул муж дамы. — Но ведь брак освящен церковью, а это означает связь любви земной и небесной.

— Всякий брак может быть расторгнут, в то время как узы крови нерасторжимы, — возразил молодой человек.

— Узы крови обусловлены происхождением, они могут связывать и людей равнодушных друг к другу, даже ненавидящих друг друга. История знает подобные примеры: возьмите хотя бы Каина и Авеля. Брак же означает рождение сердечной склонности, гораздо более сильной, нежели склонность друг к другу дальних родственников, — заметил не без ехидства старик. — Сказано в Писании: «Остави отца и мать свою и прилепися к нему«, то есть к супругу.

— Я вот к чему спрашиваю, господа, — пояснил врач, явно забавляясь этой перепалкою. — Современная наука признает лучшим способом лечения delirium tremens (при очередном произнесении диагноза супруг закашлялся, и трактирщик понял, что это очень заразная болезнь) — мысленное воздействие на больного. Actio in distans [96], — уточнил он, наблюдая, как вытянулись лица кузена и супруга. — Поэтому я предлагаю, чтобы один из вас, чьи чувства менее горячи, остался с дамой, пока она отдыхает, а другой, кто любит ее особенно сильно, отправился бы до вечера прогуляться по окрестностям, направляя к больной все свои помыслы и все свое сердечное биение, всем существом своим желая ей скорейшего выздоровления. Вам, господа, предстоит решить, кому быть сиделкою, а кому истинным врачевателем.

— Вон вы как повернули, — пробормотал кузен. — Ну, коли так… разумеется, сударь, вы — супруг, ваши чувства — глубже, а значит… значит…

— Значит, вам и осуществлять actio in distans, — подхватил врач, беря упомянутого супруга под руку и настойчиво увлекая за дверь. — Заодно следует обсудить вопрос о моем гонораре.

Старик попытался возразить, но врач был неумолим. Супруг хотел воротиться хотя бы за цилиндром, однако кузен оказался проворнее и нахлобучил на него головной убор уже в дверях, которые тут же закрыл, и не просто закрыл, а запер, надо полагать, чтобы никто не помешал отдыху больной.

Постояв некоторое время у окна и убедившись, что кареты врача и супруга отъехали (трактирщик услышал стук их колес по булыжнику даже в своем укрытии), молодой человек потрогал свою голову, грудь, руки («У него жар! Он тоже заразился!» — испугался трактирщик) и пробормотал:

— Нет, он ошибся, этот доктор. Все-таки чувства кузена к своей кузине очень горячи. Иногда просто обжигающе горячи!