Дочери Лалады. (Книга 3). Навь и Явь - Инош Алана. Страница 113

– Ты – моя судьба, – выдохнула Лебедяна, что было сил стискивая Искру.

Та ответила столь же жаркими объятиями, и рассвет стал свидетелем их очередного поцелуя.

– Дай мне кольцо, которое ты выковала для Златы, – попросила Лебедяна. – Как ни сладок каждый миг с тобою, а пора мне идти.

Крошечная шкатулочка легла ей на ладонь, и Искра тёплым пожатием сомкнула пальцы княгини вокруг неё.

– Держи, лада. Верю, что моих родных пташек не удержат никакие стены, никакие клетки. Я жду вас обеих.

– Мы придём, – пообещала Лебедяна, на прощание скользнув пальцами по щеке женщины-кошки. – Так суждено, и так будет.

С потаённым вздохом попрощалась она с позолоченными зарёй елями, улыбнулась птицам и приласкала головки цветов, после чего перенеслась в свои покои.

…И окунулась в плотную, душную волну переполоха: вся женская прислуга бегала и причитала. Застывшая на пороге девушка-горничная всплеснула руками.

– Ах, государыня! Где же ты пропадала?! Князь-батюшка на исходе ночи домой вернулся – а тебя нет как нет!

– Гуляла я, родные места навещала, – сухо ответила Лебедяна, чувствуя, как смыкается на её груди привычный панцирь несвободы. Нет, нельзя было допустить, чтоб застёжки щёлкнули и сомкнулись!

– Ох и гневен, ох и сердит государь! – испуганно выпучив глаза, сообщила девушка. – В Престольной палате восседать изволит. – И, понизив голос до дрожащего шёпота, добавила: – Осторожнее с ним, госпожа! Вельми пьян князь возвернулся и до сего часа хмель свой зельем горьким подогревает.

– Мне не привыкать, – процедила Лебедяна.

Постылые дворцовые стены своей холодной роскошью давили на душу, которая рвалась в простой горный домик с цветником, к дорогой и желанной Искре, но шаги княгини твёрдо и гулко отдавались под мерцающими сводами.

Стражники застывшими глыбами стояли у входа в Престольную палату и не воспрепятствовали княгине. Жаркая волна ужаса на мгновение обожгла ей сердце, когда отголосок тяжкого, злого хмеля докатился до неё от угрюмо и сутуло восседавшего на троне Искрена. Знаком отпустив отрока, подливавшего крепкое зелье ему в кубок, князь молвил:

– Вот так, значит, ты блюдёшь свой долг, княгиня? Жена должна мужа встречать, даже ежели он нежданно прибыл… а ты?! Где шляешься ты?

– Прости, государь, что не встретила тебя, – сдержанно поклонилась Лебедяна. – Тоска по родным землям меня взяла; в Белых горах я гуляла, силушкой напитывалась, кручину развеивала.

– Опостылел тебе, выходит, дом твой супружеский? – Искрен сверлил её тяжёлым, немигающим взором, в котором застыла предгрозовая тьма. – А может, и муж тебе стал немил?! М? Скажи правду, не запирайся!

Лебедяна пыталась отыскать достойные слова под этим натиском плохо обузданной мужней ярости. Ей вдруг бросилось в глаза, как сильно Искрен в последнее время осунулся и сдал; он едва спал, мало ел, зато пил больше обычного, пытаясь заглушить хмелем овладевший его сердцем страх перед неизвестной угрозой. Месяцы ожидания измотали его, превратив из цветущего зрелого мужчины в старика. Сытое тугое брюшко растаяло, и широкий кожаный пояс обтягивал теперь почти по-юношески поджарую талию, на шее набрякли дряблые складки кожи и сильнее выпирал щетинистый кадык, румянец сменился восковой желтизной; князь начал сутулиться, чего раньше за ним не наблюдалось, а походка стала старческой, семенящей. То ли суставы донимали Искрена, то ли иная внутренняя боль…

– Знаю я, что не ко времени всё это приключилось, – проговорила Лебедяна с усталым вздохом. – Но долее молчать я не могу, княже, ибо это и меня тяготит, и на тебя налагает незримый груз. Прими правду, какой бы горькой она ни была…

Печальным осенним ручьём полился её рассказ об ошибке, которую невозможно было выявить светом Лалады, поскольку в святилища мужчины не допускались; о встрече с Искрой и о страсти, вспыхнувшей между ними с опустошительной мощью погребального костра; о разбивающем сердце расставании и о нежданном подарке судьбы – Злате. Лебедяна не щадила себя, стараясь взять всю ответственность на свои плечи, когда поведала мужу тайну своего выздоровления: она сказала, что сама всё придумала, а Искра и Лесияра только исполнили её замысел. Искрен выпивал сверкающими, по-ястребиному пронзительными глазами её душу, свистя ноздрями и поджимая нервно дрожащие губы, но не перебивал.

– Прости, государь мой, что несвоевременно преподнесла тебе правду – теперь, когда тебя одолевают тревоги и заботы, – заключила Лебедяна. – Но нарыв созрел. Всё, о чём я прошу тебя – это отпустить меня и Злату с миром. Мы прожили с тобою долгую и хорошую жизнь, княже, вырастили прекрасных сыновей, но… это не моя стезя. Я безвременно увядаю на ней, я гибну вдали от Белых гор без живительной силы Лалады, которую может мне дать только моя возлюбленная. Я взываю к твоему благородству, господин мой Искрен: не держи меня около себя, я задыхаюсь здесь. Я отдала тебе всё, что могла, и сверх этого уже ничего не могу дать.

С этими словами Лебедяна приникла к коленям мужа, согбенная горечью и виной, но получила яростный толчок в грудь и упала на ковровую дорожку. Исполненный негодования Искрен поднялся с престола и двинулся на неё, намереваясь то ли забить ногами, то ли ударить кулаком – так показалось княгине, и она в ужасе поползла: встать на ноги у неё не выходило, она всё время наступала на собственный подол.

– Ошибка?! – взревел Искрен раненым кабаном, с молниями во взоре надвигаясь на княгиню. – Все эти годы – ошибка? И наши дети – тоже ошибка? И как ты хочешь, чтобы я объяснил это людям? Мол, ошиблись, с кем не бывает? А то, что ты покрыла меня, князя Светлореченского, позором измены – это как ты предлагаешь преподнести? Как, я тебя спрашиваю?!

Лебедяне наконец удалось встать на ноги и вернуть себе достойный вид.

– Всей правды людям можно и не говорить, – сказала она, ненавидя себя за изобретение лживых объяснений, но всё-таки вынужденная их изыскивать. – Можно объявить, что моё здоровье пошатнулось, и я не могу жить вдали от Белых гор: это отчасти действительно так. Коли тебя столь беспокоит, что подумают о тебе люди, выдумай что угодно, и они это примут. И ежели в тебе есть хоть капля великодушия и любви ко мне, ты не дашь мне иссохнуть прежде времени и умереть на твоих глазах.

– Лучше бы ты умерла… Клянусь громами и молниями Ветроструя, лучше бы тебе умереть, чем так поступать со мной! – надломленно вскричал Искрен, потрясая стиснутыми кулаками. – Мне было бы во сто крат легче оплакивать твою кончину, нежели изгнать тебя и похоронить заживо в своём сердце, предательница!

Резкая бледность превратила его лицо в мраморную маску мучения, а рука невольно прижалась к груди.

– Что с тобою, княже? – испугалась Лебедяна, пытаясь поддержать пошатнувшегося мужа.

– Не трожь меня, – прокряхтел тот, оседая на пол. – Не желаю видеть ни тебя, ни это… кошачье отродье! Я чувствовал… Сердце мне подсказывало, что она чужая, но разум не желал слушать, боясь позора…