Дочери Лалады. (Книга 3). Навь и Явь - Инош Алана. Страница 138

Пока сердце и разум пребывали в немом оцепенении, язык уже по привычке болтал что-то в своём обычном духе: дескать, знала б я, что в гости пожаловало такое дивное существо – несла бы его от самой границы на руках. Берёзка (так звали гостью), еле двигая помертвевшими губами, пролепетала:

– Государыня Лесияра… Мы пришли просить о помощи нашему городу…

Светолика объяснила гостье её ошибку и предложила изложить дело, с которым та прибыла к княгине, но девушка зашаталась, безжизненно закатив глаза.

– Боги, что с ней? – пробормотала княжна, подхватывая Берёзку на руки.

– Натерпелась она в дороге, госпожа, – подал голос молодец с лихими усами. – Во время натиска навиев на Гудок у неё выкидыш случился, кровь долго не утихала. Думали, не довезём её живой. К тому же, овдовела она: в тот же самый день супруг её от стрелы вражеской в ледяную глыбу обратился.

Светолика уже видела у Берёзки признаки острого малокровия, а сердце переполнилось восхищением и грустноватым уважением: столько горестей и тягот легло на эти хрупкие плечи, но они не сломались, не повисли безвольно, их обладательница рвалась в борьбу. Последнее обстоятельство особенно радовало: значит, не весь воронецкий народ безропотно и бездумно принимал навиев, и можно было рассчитывать на западного соседа как на союзника.

Опустив Берёзку в лучшей из гостевых опочивален на широкое и мягкое перинное ложе, Светолика осторожно её разула, с трепетной нежностью поражаясь размеру её ножек: ступня гостьи вся умещалась у княжны на ладони. Для удобства и облегчения дыхания Светолика расстегнула брошку у неё под подбородком и сняла вдовий платок, и пепельно-русые косы, выскользнув из-под повойника, разметались по постели. Веки Берёзки тем временем затрепетали: она пришла в себя и вцепилась в платок.

– Что ты делаешь, госпожа…

– Прости, – смутилась княжна. – Я думала, так будет удобнее. По-моему, этот платок душит тебя.

Пальцы Берёзки судорожно замерли, сминая ткань. Она стискивала концы платка, кутая им плечи, но на голову не спешила его возвращать. Её взгляд туманно скользил по роскошному убранству опочивальни, по золотой бахроме и мягким тяжёлым складкам занавесей.

– Прости мне мою слабость, госпожа, – наконец проговорила Берёзка, по-видимому, собравшись с мыслями и силами. – Сама не знаю, что на меня накатило. Нас ведь привело в Белые горы дело чрезвычайной важности, и чем скорее мы его обсудим, тем лучше.

– А ты уверена, что способна сейчас что-либо обсуждать? – с задумчивой полуулыбкой спросила Светолика. – Что-то глядя на тебя, мне думается иначе.

– Мне уже лучше, госпожа, – заверила Берёзка с дрожью волнения в голосе.

– Давай сделаем так: чтобы не терять времени, ты вкратце объяснишь суть вашего дела, а я передам это моей родительнице, и она примет решение, – предложила княжна, любуясь Берёзкой с тёплой дрожью в сердце.

– Если коротко, то нашему городу нужна военная помощь дочерей Лалады, – ответила девушка, теребя угол своего чёрного платка. – Мы отразили первый натиск навиев своими силами, но долго защитники города не продержатся, хоть я и оставила им свою пряжу и масло для вспышек.

Светолика присела на край постели, заинтересованно потирая подбородок.

– Хм… А что за пряжа и что за масло? – спросила она, при слове «пряжа» вздрогнув от отголосков снов.

– Если такой нитью обнести какое-либо место, навии через неё не смогут переступить некоторое время, – объяснила Берёзка. – Я отдала людям всю пряжу, которую изготавливала много месяцев. Хватит, чтобы обнести город несколько раз. А масло… Я вложила в него свет, и если его поджечь, оно вспыхнет так ярко, что навии ослепнут: их глаза привычны к сумраку, и они наслали на наше небо плотный полог туч, который не пропускает солнечные лучи. Потом, конечно, их зрение восстановится, но вспышка их отпугнёт и задержит. А ещё необходимо закрыть Калинов мост…

Она умолкла испуганно и озадаченно: Светолика, завладев её рукой, ласково изучала пальцы – без сомнений, те самые пальцы, которые видела в снах и которым было под силу вплести в пряжу свет луны, солнца и всех звёзд. Осталось проверить только последний образ-знак.

– Паук, – сказала Светолика. – Это слово для тебя что-нибудь значит?

– При чём тут это? – В глазах Берёзки тревожной зеленью проступило удивление, но княжна видела: судя по тому, как девушка вздрогнула, пробный камень попал в цель.

– Надо проверить одну догадку, – уклончиво ответила Светолика.

– Мой муж называл меня паучишкой, – пробормотала Берёзка. – Оттого что я много пряду.

– Вот и сбылись мои сны, – само собой вырвалось у Светолики, чьё сердце будто провалилось в сладкую, медово-вязкую глубину счастья.

Губы Берёзки задрожали, а глаза распахнулись, будто окна, ведущие в светлый летний день. Её пальцы похолодели в руке Светолики, и княжна дохнула на них, согревая.

– К-какие сны? – пролепетала гостья с запада.

– Думаю, и тебе кое-что должно было сниться, – улыбнулась Светолика. – А что до твоего дела… Полагаю, тут нужен чрезвычайный военный совет. Постараюсь убедить мою родительницу созвать его, и на нём ты всё изложишь подробно. Вопрос очень непростой.

Берёзка открыла глаза навстречу золотому осеннему дню, полному яблочно-медового света. Первая же мысль, которая кошачьи-мягко закралась в голову, согрела душу: встреча случилась. У голоса из вишнёвого сада появилось лицо, тёплые сильные руки и лучистая, чарующе-клыкастая, колдовски-притягательная улыбка. Из всех прекрасных женщин-кошек княжна Светолика была самой-самой… Берёзка не могла подобрать слово, которое выразило бы тот горячий, мучительный и сладкий комок чувств, что мячиком вертелся под рёбрами, заставляя сердце биться чаще, а язык – заплетаться.

Чёрный платок, сложенный на застеленной алым бархатом лавке, печальным ветром ворвался в мысли юной вдовы. Прошло так мало времени со дня гибели мужа, а она уже загорелась страстью… Хмурясь, Берёзка пристыдила себя, но от правды нельзя было отмахнуться, как от надоевшей мухи: Первуша был славным парнем, но выходила она за него без любви, молча страдая по Цветанке-Зайцу. Она покорно жевала пирожок под названием «стерпится-слюбится», и тот ложился в желудок, не затрагивая сердца. А оно, измученное и усталое, уже не ждало ничего нового, светлого и живительного – просто тихо тлело, вместо того чтобы сиять.

Нет, нельзя сажать в землю, которую Первуша напоил талой водой, семя нового солнца. «Вода должна высохнуть, а боль – отпеть свою песню», – шептал чёрный платок, заковывая душу в ледяные кандалы скорби. С тоской Берёзка устремила взор на блюдо с румяными яблоками, стоявшее на столике в луче света; и хотело бы солнышко откусить кусочек от наливного бока, да не могло, только блестело на гладкой кожице, точно воском натёртой. В одной сорочке, с распущенными косами, в которых засеребрились первые зимние ниточки горя, Берёзка подошла к столику и взяла красивый и соблазнительный плод. Все они были как на подбор крупные, тяжёлые, источавшие щемяще-светлый, сладкий дух. Хрум… Сок брызнул во все стороны, а белая рассыпчатая мякоть таяла во рту.