Дочери Лалады. (Книга 3). Навь и Явь - Инош Алана. Страница 54

Вернувшись с похорон, Светолика долго не могла заговорить: слова застыли ледяной коркой на охваченном скорбью сердце. Лишь тёплая вода из Тиши, которой её умыли ласковые руки Зденки, смягчила это окаменение горла.

– Мне очень тебя не хватало там, – только и смогла она вымолвить. – Знаешь, мне казалось, стоит тебе лишь коснуться её, и она оживёт, как оживали эти розы.

– Увы, людей воскрешать из мёртвых я не могу, – вздохнула Зденка. – Прости, что не пошла с тобой. Это… слишком тяжело и грустно для меня. Утешает лишь одно: твоя матушка теперь с Лаладой. Она счастлива там.

Кто-то топит грусть в хмельном питье, а Светолика, как всегда, окунулась в каждодневные труды с утра до ночи, дабы не оставалось времени для печали. Ей хотелось сделать для людей что-нибудь полезное, и она принялась строить снегоудерживающие приспособления на склонах, чтобы защитить горные селения от схода лавин. Выполнив расчёты и разметку на местности, она руководила строительством стены над селом Беловьюжное, а также ещё в нескольких местах; работа шла неспешно, а между тем уже веяло осенней прохладой, и следовало поднажать, чтобы успеть до первого снега. Солнечные деньки, впрочем, ещё стояли, но прощальная грусть сквозила в остывших лучах; стоя на возвышении, Светолика смотрела на работающих женщин-кошек и думала о том, как бы заставить их пошевеливаться. «Право слово, впору опять самой спускаться и хвататься за камни и раствор! Как сонные мухи», – думала она недовольно.

Работницы были из местных, многим супруги приносили на стройку обед, и те, рассаживаясь на травке, принимались неспешно трапезничать, а за едой любили вести длинные беседы. Эта неторопливость раздражала Светолику, её жажда деятельности клокотала в ней и выплёскивалась через край, заставляя княжну то и дело подгонять строительниц, а частенько и подавать им личный пример, засучив рукава и обдирая о камни холеные руки. Нрав у здешних жительниц был и вправду медлителен – может быть, в силу какой-то колдовской неги, разлитой в воздухе этих мест. Как сладкий хмельной мёд, этот воздух расслаблял и способствовал ленивой размеренности мыслей и движений, склонял задумчиво любоваться богатой на оттенки красотой горных склонов, наполняя грудь мягкой осенней прохладой. Работать беловьюжанки умели, клали стену на совесть, но делали это, по мнению Светолики, слишком уж нерасторопно.

– Для себя же самих делаете, едри вас лешие и домовые налево коромыслом через кривой плетень да в навозную кучу! – теряя терпение, сердилась княжна. – Чтобы снегом с гор ваши домишки не понакрывало зимой! Шевелитесь!

– Ты не гони, госпожа, – невозмутимо отвечали ей. – Поспешишь – людей насмешишь, как известно.

В общем, чем дальше шла работа – тем длиннее становились ругательства Светолики, а строительницы только уважительно качали головами и цокали языками:

– Эк ты, княжна, загибаешь!… Забористо! Красота…

Впрочем, они и сами умели возводить многоступенчатые ругательные сооружения, переговариваясь между собой, чем пополнили словарный запас Светолики на много лет вперёд. Однажды, когда селянкам их жёны принесли обильный обед, который, как всегда, затянулся на два часа, княжна собралась было их слегка поторопить, но вдруг услышала нежный, как дыхание яблоневого цвета вешним днём, голос:

– Ты, госпожа, на моё слово не серчай: коль все обедают, то им не докучай. Ведь помаленьку трудятся они, не бьют баклуши, а ты пока вот угощенья моего откушай.

Голос принадлежал девушке с двумя корзинками, стоявшей в двух шагах от Светолики и улыбавшейся во все тридцать два крепких белых зуба. Волосы этой прелестницы, распущенные по плечам и схваченные очельем через лоб, были столь насыщенного и тёмного красно-рыжего цвета, что невольно закрадывалось подозрение: а не выдержали ли их в густом отваре луковой шелухи? Живым осенним огнём они струились до самого пояса незнакомки, чьё лицо покрывала россыпь светло-охряных веснушек, а прозрачные, бирюзово-зеленоватые глаза весело поблёскивали. Всего одна тягучая, как мёд, улыбка ягодно-красных губ – и Светолика ощутила жаркое биение в низу живота, а душу накрыл лёгкий и светлый, золотистый хмель.

– И чем же угостить меня ты пришла, красавица? – не в силах сдержать ответной улыбки, спросила она.

А девушка уже расстелила на траве чистую белую скатёрку, на которой разложила снедь из одной корзинки: калач, сладкую печёную репу, пироги с грибами и какой-то отвар в кувшинчике. Другая корзинка была полна совершенно белых ягод размером не крупнее рябины.

– Угощайся, госпожа: вся ядомь [7] моя свежа. Вот, отведай-ка калач: съешь его – помчишься вскачь! Вот и пареная репа – силам добрая укрепа. Есть в корзинке пироги – и румяны, и туги! Не с горохом да бобами, глянь-ка – с белыми грибами. А целебный мой отвар снимет у?стали угар.

Светолика зачарованно слушала складный поток её речи, дивясь напевности и доброй, приветливой и душевной глубине голоса, произносившего слова, будто заклинания… Заклинания осенних чар.

– А что за ягоды? – полюбопытствовала она, с улыбкой присаживаясь у края скатерти.

– То белоягода целебная – бодрящая она, волшебная, – убаюкивающе-ласково прожурчал ответ незнакомки.

Поддавшись очарованию девушки и погожего осеннего денька в горах, Светолика принялась с наслаждением уплетать эту простую еду, будто редкие праздничные разносолы на княжеском пиру. Рыжую незнакомку, как выяснилось, звали Лугвеной, и была она дочкой местной травницы – матери-одиночки. Она и сама в травах знала толк, и доказательством тому стало ощущение окрыляющей бодрости, заструившееся по жилам Светолики после нескольких глотков терпкого духовитого отвара. А ещё княжну охватила искрящаяся, радужно-светлая весёлость, когда она бросила в рот несколько белых ягодок. На вкус они были вполне ничего – сладковатые с выраженной кислинкой, а пахли неописуемо – щемяще, свежо, с оттенком яблочной проникновенности и земляничной солнечности. Обвела Светолика вокруг себя взглядом, и подумалось ей: что за места здесь чудесные, красками осени дивно расцвеченные и благостно озарённые нежарким солнышком! А посмотрела на девушку – чудо как хороша… Конопатая колдунья с влекущими, сочными, как малина, губками.

– А я вот, княжна, тут сижу и гадаю: с избранницей ты аль ещё холостая? – придвигаясь к Светолике и шаловливо накручивая на пальчик травинку, спросила Лугвена.

– И откуда ты только взялась на мою голову, такая смелая? – рассмеялась Светолика. И ответила, невольно подражая песенно-складной речи своей собеседницы: – Свободна я, как ветер – вольная, ношусь средь гор, как… э-э… малахольная!

– Что малахольна ты – приму легко на веру, – дерзко и насмешливо заметила Лугвена. – Живёшь в шатре, хотя кругом жилья – без счёта и без меры!

– А я волю люблю, – не обижаясь, пояснила Светолика. – Воздух, землю… Слушай, а может, этот отвар с ягодками нашим работницам дадим? А то совсем не шевелятся! Может, хоть так дело быстрее пойдёт, а? А то ведь с такой скоростью и до зимы не успеем закончить. Нельзя ли их тоже угостить?

– Нельзя? Ну отчего же? Легко мы это можем, – подмигнула девушка и, подхватив кувшин и корзинку с ягодами, прыгучей козочкой помчалась к обедающим у недостроенной стены кошкам. Снизу донёсся светлый звон её голоса: – Эй, вы, сони, эге-гей! Оживайте побыстрей! Уймись скорее, сытая икота! Нужна усердная и спорая работа! А чтоб работалось легко и дружно, отвара чарочку принять всем нужно! А белоягода чудесная прогонит лень – за это отвечаю честно я!