Валерий Харламов - Макарычев Максим Александрович. Страница 46

Харламов в этот момент отбывал двухминутный штраф. Старовойтов спустился к игроку и передал ему слова Иглсона. «Лучшим, говорите, признали. Да я сейчас такое сделаю!» — расплылся в своей обворожительной улыбке Валерий Борисович. И, выскочив на лед, начал феерить. «Только его выпустили на поле, как он подхватил шайбу и минуты полторы гонял ее по площадке, не отдавая даже своим, а чужие ничего сделать не могли. Стадион был потрясен таким дриблингом…» — вспоминал Старовойтов.

«С мистера Харламова, когда он был на льду, нельзя было спускать глаз ни на секунду. Я понял это после первой же встречи осенью семьдесят второго года, когда он забил мне два гола. Он бросал шайбу сильно, точно и, что опаснее всего, часто неожиданно», — скажет позже вратарь канадцев Кен Драйден.

В конце игры стадион еще раз взорвало. «Форум» бурлил как вулкан, только не от ликования, а от негодования. Болельщики стали бросать на лед всё, что у них было под рукой. Зонтики, сложенные вчетверо газеты, даже курительные трубки. Дело в том, что в то время, как советские игроки стали стягиваться в центральный круг, чтобы обменяться рукопожатиями с соперниками, как они к этому привыкли, канадцы, понурив головы, словно нашкодившие школьники, тихо ушли со льда через открывшуюся у борта калитку.

«Никогда не забуду, как зрители улюлюкали нам вслед, — писал в книге «Гром и молнии» Фил Эспозито. — Они материли нас буквально с трибун. Такого позора в своей жизни я больше никогда не переживал. Я тогда откровенно сказал на всю Канаду: не наша вина, что русские играют так хорошо. О том, что у них есть сильные игроки, мы ни черта заранее не знали. Мы думали, что эти комми только идеологически накачаны. А у них оказались мускулы, быстрые ноги и острые клюшки». Уход со льда без традиционного рукопожатия — этот некрасивый жест канадцев — потом критиковали и симпатизировавшие им до игры местные журналисты. Мол, если проигрываете, то не грубите, не теряйте своего достоинства. На следующий день после матча, 3 сентября, вся Канада сникла, будто погрузившись в национальный траур.

А когда игроки сборной СССР остались на льду одни, грянули аплодисменты. Искушенные канадские болельщики признали талант советских хоккеистов. Наши вернулись в раздевалку счастливые, едва не падая с ног. «Ребята не обращали внимания ни на ушибы, ни на травмы, а после игры все едва дышали, едва добрались до раздевалки. Но были счастливы, и потому к следующему матчу, к сожалению, нами проигранному, готовились так, как будто трудная победа потребовала не слишком много сил», — признавался Валерий Харламов.

После матча в раздевалку советской сборной забежал взволнованный от счастья посол СССР в Канаде: «Спасибо за всё, что вы сделали сегодня, — я такого и за 20 лет бы не сделал. Мы сегодня договорились с канадцами о поставках пшеницы на пять лет вперед!»

Тогда на свитерах хоккеистов не писали фамилии. Более того, болельщики не знали советских игроков в лицо, а диктор на монреальской ледовой арене всякий раз, когда называл фамилии, неизменно их «коверкал». Журналист Владимир Дворцов, в ту пору спецкор ТАСС, освещавший серию, вспоминал, что из всего советского состава «более или менее правильно именовали лишь одного Анисина, и то потому, что в Северной Америке было довольно распространено лекарство под названием “Энисин”». Но после матча в Монреале советских хоккеистов узнавали на каждом шагу, где бы они ни появлялись. Для них было непривычно, что к ним сразу бежит толпа людей, всем им были нужны автографы, причем каждый непременно хотел поговорить с Харламовым.

Канадские хоккеисты были ошеломлены его игрой. «То, что он делал с канадскими игроками, было для них очень пугающим. Канадцы всегда смотрели на Харламова с открытыми ртами. Они просто не могли принять его. По их меркам он был просто тощий парень. Но на льду он становился фокусником», — писал живущий за океаном известный историк хоккея Артур Шидловски. «Клянусь, что теперь все до одного в Канаде знают, что отчество Валерия Харламова — Борисович, а Владислава Третьяка — Александрович. Всё было приготовлено для великого торжества канадского хоккея. Но приехали русские и всё испортили, показав 60 минут такой игры, какая нам никогда не снилась», — писал вратарь канадской сборной Кен Драйден в вышедшей спустя год после суперсерии книге «Хоккей на высшем уровне».

Гарри Синден, который был тренером канадской команды в 1972 году, сразу же после первой игры понял, что Харламов, с его «глубиной мастерства», является ключевым элементом российской атаки. «Он был нашей главной мишенью. Каждую ночь меня терзали сомнения, как же справиться с этим парнем. Он был настоящий динамит», — признавался годы спустя Гарри Синден. И добавлял: «Тот факт, что Харламов никогда не играл в НХЛ, ничего не значил. Доказательство его ценности состояло в том, что в качестве игрока он преуспел против самых лучших защитников в мире. Серж Савар, бывший игрок “Канадиенс”, полагал, что Харламов — один из величайших игроков, которых он когда-либо видел, и это мнение было достаточно показательно для меня».

К советской делегации во время матчей в Канаде был прикреплен канадский тренер, медик, механик, знаток русского языка, словом — мастер на все руки Рик Нунан. Он был единственным канадцем, который имел регулярный доступ к советской раздевалке. «Я стоял позади российской скамейки, — вспоминал Нунан. — Когда счет стал 2:0, я посмотрел на канадскую скамейку, они держались довольно высокомерно. При счете 2:1 они были всё еще довольно дерзкими. Когда на табло загорелось 2:2, они задались вопросом, что происходит. Затем были 5:3, 6:3, 7:3».

«После окончания матча “Форум” молчал. Вы могли слышать писк мыши. Люди были в шоке», — лаконично, но вместе с тем предельно достоверно передал Рик Нунан атмосферу, царившую на монреальской арене. По его словам, после этой впечатляющей игры советские хоккеисты выпили все оставленные в раздевалке 72 бутылки кока-колы, а за ужином радостные, с хорошим «молодецким» аппетитом попробовали стейки, салаты, мясное ассорти, томатный сок и минеральную воду.

В Советском Союзе эта историческая победа была воспринята как полет Юрия Гагарина в космос. Народное единение, восторг и радость, неимоверная радость обуяли всех собравшихся у телевизоров. И накрывались столы на Сахалине и Кавказе, и некоторые советские болельщики, еще до трансляции знавшие о нашем громком успехе, готовились праздновать эту, безусловно, выдающуюся победу…

Впрочем, впереди были еще семь трудных матчей.

На следующее утро в гостиничный номер Валерия Харламова постучали. В дверях стоял агент одного из клубов НХЛ с переводчиком. Попросив разрешения пройти в номер, он, заметно волнуясь, с ходу приступил к делу. «Предлагаю вам контракт на один миллион долларов», — заявил скаут (это примерно семь миллионов долларов по нынешнему курсу). При том что самый высокооплачиваемый в ту пору игрок в Канаде Горди Хоу в год получал 800 тысяч долларов!

Как выяснилось позже, контракт предлагал владелец клуба «Торонто Мейпл Лифс» Гарольд Баллард. Естественно, ни о каком договоре, подписанном между клубом НХЛ и советским игроком, речи идти не могло. Харламову надо было как-то выходить из этой непростой ситуации, не обидев гостя. Все-таки он был воспитанным и учтивым человеком. И тогда Валерий Борисович, понимая, что сделке не суждено состояться, но все-таки «ноблесс оближ» («честь обязывает»), сказал, что никуда не поедет без своих партнеров по звену Владимира Петрова и Бориса Михайлова. Канадцы покачали головами. Ушли, серьезно обещав подумать. Правда, больше не приходили.

По словам Мальцева, он тогда прямо ответил канадцам, предлагавшим ему также внушительный контракт: «Если я останусь, то меня наш народ не поймет». «Валера потом эти слова почти в точности повторил, — признался Александр Николаевич. — Если бы мы хотя бы раз дали знак в сторону канадцев, дали тем малейший повод, не поздоровилось бы нам по возвращении на родину. Хотя какие суммы там назывались! Заоблачные по тем и нынешним временам».