Сегодня - позавчера 2 - Храмов Виталий Иванович. Страница 15

Последним я шел не специально, а из-за больного колена. Ещё несколько дней назад оно не болело, но три дневных перехода растеребили рану. За последний час со мной сровнялся коренастый штрафник. Конвоиры прикрикнули на него, но он сослался на сломанные рёбра и от него отстали. Он шёл, закусив губу, с болью в глазах. Похоже, что не врал.

- Как это тебя угораздило?

- Сопротивлялся.

- А-а, понятно. Потоптали. За что в штрафники угодил?

- За убийство.

- Во, как! И кто же лишним на земле был, по-твоему?

Боец бросил на меня злой взгляд:

- Он заслужил.

- Хорошо хоть так. Это лучше, чем по-пьяни, да случайно. Тебя как звать-то, коллега?

- Иван. А почему коллега?

- Я - Виктор, тоже душегуб.

- Я видел.

- Ты давящую повязку на грудь сделал?

- Зачем?

- Понятно. Не сделал. Вот и мучаешься. Я однажды тоже ломал ребро. Случайно. Ох, и мучился! А потом в больнице утянули - полегче стало. Даже на работу вышел. На вот, жевни.

Я достал из-за пазухи кусок отогретого сала, отхватил половину и дал Ивану. Он вцепился в сало, как неделю не евший. Того и гляди зарычит, как голодный пёс. М-да, нелегко ему пришлось.

- Откуда сам? - спросил я его.

Он опять посмотрел на меня злобно.

- Да мне по-барабану, если честно, можешь не отвечать. И чем я тебя так разозлил?

- А разве чекистам не положены отдельные штрафбаты?

Я рассмеялся:

- Какой же я чекист? Я - истребитель танков. Нас осенью в спешке сформировали, сгребли всех, кто был под рукой, одели и вооружили, чем смогли и под танки бросили. Милиционеров в нашем батальоне было большинство, вот и нашили петлицы войск НКВД. Да и паёк у них получше - тыловая сволочь не отворовывают, чекисты это чётко отслеживают. А в остальном - обычная пехота. У меня ротный был из чекистов, а комбат - армеец.

- А что ж тогда вертухаи хабар твой везут и лыбятся тебе.

- Так они тоже сало любят. Что не люди что-ли? И анекдот хороший.

- Всё-то у тебя легко получается, - буркнул Иван, пряча "обмылок" сала за пазуху.

- Держись меня и у тебя легко получаться будет.

Он посмотрел не меня внимательным "рентгеновским" взглядом. Ого, как ты можешь смотреть! Да ты не так прост, Ванёк! Ну, смотри, смотри.

До заката шлёпали молча. Иван так и шёл рядом.

- И откуда у тебя весь этот хабар? - наконец, не выдержал, спросил мой попутчик.

- Друзья собирали меня.

- Хорошие у тебя друзья.

- Ну, да, неплохие.

- И видимо большие шишки.

- Видимо.

- А что же не отмазали тебя?

- Так ведь я и правда виноват в том, за что меня осудили. Я, ведь, в самом деле занимался самоуправством и самосудом. И несколько человек лично осудил и лично расстрелял. Некоторые из них были сильно старше меня по званию.

Иван опять зыркнул на меня, отвернулся:

- Не настолько, значит, друзья твои важные. Не смогли?

- Да ведь и не в том дело! Я же тебе сказал - я на самом деле виноват. А виноват - надо расплатиться.

- Ты что, больной, что ли? Или издеваешься так? - зарычал Иван, отшатнувшись.

- Да как ты не поймёшь?! Под Богом же я хожу. Я согрешил - должен ответить.

- Да пошёл ты! Что ты тут лепишь? "Согрешил", "ответить"! У меня красные весь род вырезали - кто ответил? За расказачивание кто-нибудь ответил? Где твой Бог?

- Ответили. Или ответят.

- Да пошёл ты! - Иван уже кричал. Бойцы сопровождения соскочили с саней, взяли оружие наизготовку.

- Ответили они! Я лично видел как один всю мою семью из "маузера" расстрелял. И что? Ответил он? Я его нашёл - вся грудь в орденах, генеральские звёзды на воротнике. Где твой Бог?

- Это за него ты сюда угодил?

Иван сразу осёкся, быстро огляделся, насупился.

- Нет, - буркнул он.

- Он сейчас жив?

- Нет.

- Значит, ответил.

- Ага! - взвился Иван опять, но тут же осёкся, замолк.

- Пусть и твоими руками, но ответил. Бог как раз нашими руками и восстанавливает правду.

- А его руками кто?

- Бога или генерала?

- Генерала.

- Противник Бога и рода человеческого, человеконенавистник.

- Тьфу на тебя, болтун. Да, пошёл ты! Не хочу с тобой больше говорить. Я думал ты серьёзный человек, а ты - балаболка. Или дурачёк блаженный.

- Слышь, Иван, - позвал я его шёпотом, - А как ты сделал, что никто не догадался, что это ты?

- Он в реке утоп. Я-то тут при чём?

- Утоп, говоришь, - я усмехнулся, - а Бог тут не при чём? А ты молодец. А в штрафники как попал?

Тот зло зыркнул на меня и прибавил ходу, догнав последний ряд.

- По малолетке за поножовщину сел. Не успел откинуться - опять его повязали над телом. Прошлой весной. В лагере вскрыл двух политических. От расстрела в штрафники бежит. Ты поаккуратнее с ним - отчаянный душегуб.

Это сержант из конвоя догнал меня. Я поблагодарил его и спросил:

- Ты про всех знаешь?

- Нет, конечно. Только самых опасных. Должен же я знать - от кого чего ждать.

- Про меня тоже собрал сведения?

- Обязательно. Ты у нас считаешься самым непредсказуемым и опасным. И неуправляемым.

- Во как! А что же вы тогда якшаетесь со мной?

- Тут, во-первых, соображения безопасности - друга держи вблизи, врага ещё ближе. Да и ошибочно мнение о тебе. Ты очень предсказуем. Действуешь не по общеустановленным правилам, не по уставу, но вполне понятно, предсказуемо.

- В тебе психолог умер.

Сержант рассмеялся:

- Почему умер? Живёт, растёт и развивается. Это у меня - работа.

- Значит, я уже не в списке опасных?

- На первом месте. Только угрожаешь ты не нам, а всем, кто вокруг тебя. Ты уже убил одного потенциального бойца, они будут мстить. Опять кровь и потери. Может, грохнуть тебя сейчас? Больше людей до фронта доведу.

Предлагает убить меня с улыбочкой на лице. Изверг! Кровавая гэбня! Питьсот-мильонов-невинно-убиенных!

- А смысл? Для чего эти упыри в законе на фронт идут? Они воевать будут? Не смеши мои валенки! Или ты довёл - а там и трава не расти?

Конвоир хмыкнул, развернулся, через плёчо процедил:

- Ночью спи в полглаза. Эта порода очень подлая. А одно твоё присутствие им мешает больше, чем весь конвой. Одним фактом твоего существования. Или они тебя сегодня режут, или завтра будут резать за тебя.

Сержант ушёл. Вот это да! Сержант! Он просчитал всю подковёрную партию! Быстрее меня.

Ладно, будем поглядеть.

В гостях у "Шурочки".

1942г.

Особенности ночёвки штрафников.

Уже в сумерках снежный туннель дороги вывел нас к какой-то деревне. Политрук согнал нас с дороги на "обочину". Мы пропустили мимо себя крупнокалиберную батарею на механической тяге со всеми сопутствующими. Только после этого вошли в село, и политрук распределил нас по строениям, назначив старших. Я даже не удивился, оказавшись старшим над дюжиной штрафников.

Ввалились в ещё не остывшую избу. Хозяев не было, топили пушкари. Все попадали на застланный соломой земляной пол. Я подошёл к печи, открыл, заглянул. И стал пинками поднимать людей:

- Ты и ты - вычистить печь от золы! Вы трое - обеспечение дровами!

- Где мы их возьмём?

Я навис над спрашивающим. Совсем пацан. Не из сидельцев. Как попал сюда? Постучал ему пальцем в лоб:

- Что это у тебя такое? Там есть внутри чего или один сквозняк меж ушами? Напряги свою бестолковку. Приказ получил - исполняй! Найди, добудь, роди - мне пох! Пшёл! Остальные! Всю эту коллекцию блох на полу - на мороз. Натаскать свежей соломы - там стог недалеко стоит. Работаем! Я пойду пожрать пробью. К моему приходу не будет готово - жевать будет нечем!

Распределением сухпая занимался политрук, выдавал один из конвоиров. Замёрзший до состояния камня хлеб, махра и заварка - насыпью. Каждый получал за себя. За группу получал только я и шнырь от лагерной "аристократии". Шнырь зло буравил меня взглядом. Получил своё, прижал к сердцу "сокровище". Проходя мимо меня, прямо испепелял меня взглядом. Я не удержался от подобной провокации, резко дёрнулся в его сторону: