Три товарища - Ремарк Эрих Мария. Страница 55

— А вашей жены разве нет? Он покачал головой

— Она у подруги. Слава богу, у нее теперь есть подруга, с которой она проводит много времени.

Он улыбнулся, беззлобно и удовлетворенно, и снова затопал. Я быстро провел Пат через коридор.

— Я думаю, нам лучше не зажигать свет, правда? — спросил я.

— Нет, зажги, дорогой. Совсем ненадолго, а потом можешь его спять выключить.

— Ты ненасытный человек, — сказал я, озаряя на мгновение ярким светом красное плюшевое великолепие моей комнаты, и тут же повернул выключатель.

От деревьев, как из леса, в открытые окна лился свежий ночной аромат.

— Как хорошо! — сказала Пат, забираясь на подоконник.

— Тебе здесь в самом деле нравится?

— Да, Робби. Здесь как в большом парке летом. Чудесно.

— Когда мы шли по коридору, ты не заглянула в соседнюю комнату слева? — спросил я.

— Нет. А зачем?

— Из нее можно выйти на этот роскошный большой балкон. Он полностью перекрыт, и напротив нет дома. Если бы ты сейчас жила здесь, ты могла бы принимать солнечные ванны даже без купального костюма.

— Да, если бы я жила здесь…

— А это можно устроить, — сказал я небрежно. — Ты ведь заметила, что оттуда выезжают. Комната освободится через день-другой.

Она посмотрела на меня и улыбнулась:

— А ты считаешь, что это будет правильно для нас? Быть всё время вместе?

— И вовсе мы не будем всё время вместе, — возразил я. — Днем меня здесь вообще нет. Вечерами тоже часто отсутствую. Но уж если мы вместе, то нам незачем будет ходить по ресторанам и вечно спешить расставаться, словно мы в гостях друг у друга.

Пат уселась поудобнее:

— Мой дорогой, ты говоришь так, словно уже обдумал все подробности.

— И обдумал, — сказал я. — Целый вечер об этой думаю. Она выпрямилась:

— Ты действительно говоришь об этом серьезно, Робби?

— Да, черт возьми, — сказал я. — А ты разве до сих пор не заметила этого?

Она немного помолчала.

— Робби, — сказала она затем чуть более низким голосом. — Почему ты именно сейчас заговорил об этом?

— А вот заговорил, — сказал я резче, чем хотел. Внезапно я почувствовал, что теперь должно решиться многое более важное, чем комната. — Заговорил потому, что в последние недели понял, как чудесно быть всё время неразлучными. Я больше не могу выносить эти встречи на час! Я хочу от тебя большего! Я хочу, чтобы ты всегда была со мной, не желаю продолжать умную любовную игру в прятки, она мне противна и не нужна, я просто хочу тебя и только тебя, и никогда мне этого не будет достаточно, и ни одной минуты я потерять не хочу.

Я слышал ее дыхание. Она сидела на подоконнике, обняв колени руками, и молчала. Красные огни рекламы напротив, за деревьями, медленно поднимались вверх и бросали матовый отблеск на ее светлые туфли, освещали юбку и руки.

— Пожалуйста, можешь смеяться надо мной, — сказал я.

— Смеяться? — удивилась она.

— Ну да, потому что я всё время говорю: я хочу. Ведь в конце концов и ты должна хотеть.

Она подняла глаза:

— Тебе известно, что ты изменился, Робби?

— Нет.

— Правда, изменился. Это видно из твоих же слов. Ты хочешь. Ты уже не спрашиваешь. Ты просто хочешь.

— Ну, это еще не такая большая перемена. Как бы сильно я ни желал чего-то, ты всегда можешь сказать "нет".

Она вдруг наклонилась ко мне.

— Почему же я должна сказать «нет», Робби? — приговорила она очень теплым и нежным голосом. — Ведь и я хочу того же…

Растерявшись, я обнял ее за плечи. Ее волосы коснулись моего лица.

— Это правда, Пат? — Ну конечно, дорогой.

— Проклятие, — сказал я, — а я представлял себе всё это гораздо сложнее.

Она покачала головой.

— Ведь всё зависит только от тебя, Робби…

— Я и сам почти так думаю, — удивленно сказал я. Она обняла мою голову:

— Иногда бывает очень приятно, когда можно ни о чем не думать. Не делать всё самой. Когда можно опереться. Ах, дорогой мой, всё, собственно, довольно легко, — не надо только самим усложнять себе жизнь!

На мгновение я стиснул зубы. Услышать от нее такое! Потом я сказал:

— Правильно, Пат. Правильно!

И совсем это не было правильно.

Мы постояли еще немного у окна.

— Все твои вещи перевезем сюда, — сказал я. — Чтобы у тебя здесь было всё. Даже заведем чайный столик на колесах. Фрида научится обращаться с ним.

— Есть у нас такой столик, милый. Он мой.

— Тем лучше. Тогда я завтра начну тренировать Фриду.

Она прислонила голову к моему плечу. Я почувствовал, что она устала.

— Проводить тебя домой? — спросил я.

— Погоди. Полежу еще минутку.

Она лежала спокойно на кровати, не разговаривая, будто спала. Но ее глаза были открыты, и иногда я улавливал в них отблеск огней рекламы, бесшумно скользивших по стенам и потолку, как северное сияние. На улице всё замерло. За стеной время от времени слышался шорох, — Хассе бродил по комнате среди остатков своих надежд, своего брака и, вероятно, всей своей жизни.

— Ты бы осталась здесь, — сказал я. Она привстала:

— Сегодня нет, милый…

— Мне бы очень хотелось, чтобы ты осталась…

— Завтра…

Она встала и тихо прошлась по темной комнате. Я вспомнил день, когда она впервые осталась у меня, когда в сером свете занимающегося дня она точно так же прошлась по комнате, чтобы одеться. Не знаю почему, но в этом было что-то поразительно естественное и трогательное, — какой-то отзвук далекого прошлого, погребенного под обломками времени, молчаливое подчинение закону, которого уже никто не помнит. Она вернулась из темноты и прикоснулась ладонями к моему лицу:

— Хорошо мне было у тебя, милый. Очень хорошо. Я так рада, что ты есть.

Я ничего не ответил. Я не мог ничего ответить.

Я проводил ее домой и снова пошел в бар. Там я застал Кестера.

— Садись, — сказал он. — Как поживаешь?

— Не особенно, Отто.

— Выпьешь чего-нибудь?

— Если мне начать пить, придется выпить много. Этого я не хочу. Обойдется. Но я мог бы заняться чем нибудь другим. Готтфрид сейчас работает на такси?

— Нет.

— Ладно. Тогда я поезжу несколько часов.

— Я пойду с тобой в гараж, — сказал Кестер.

Простившись с Отто, я сел в машину и направился к стоянке. Впереди меня уже были две машины. Потом подъехали Густав и актер Томми. Оба передних такси ушли, вскоре нашелся пассажир и для меня. Молодая девушка просила отвезти ее в «Винету», модную танцульку с телефонами на столиках, с пневматической почтой и тому подобными атрибутами, рассчитанными на провинциалов. «Винета» находилась в стороне от других ночных кафе, в темном переулке.

Мы остановились. Девушка порылась в сумочке и протянула мне бумажку в пятьдесят марок. Я пожал плечами:

— К сожалению, не могу разменять.

Подошел швейцар.

— Сколько я вам должна? — спросила девушка.

— Одну марку семьдесят пфеннигов.

Она обратилась к швейцару:

— Вы не можете заплатить за меня? Я рассчитаюсь с вами у кассы.

Швейцар распахнул дверцу машины и проводил девушку к кассе. Потом он вернулся:

— Вот… Я пересчитал деньги:

— Здесь марка пятьдесят…

— Не болтай попусту… зелен еще… Двадцать пфеннигов полагается швейцару за то, что вернулся. Такая такса! Сматывайся!

Были рестораны, где швейцару давали чаевые, но только если он приводил пассажира, а не когда ты сам привозил ему гостя.

— Я еще недостаточно зелен для этого, — сказал я, — мне причитается марка семьдесят.

— А в морду не хочешь?.. Ну-ка, парень, сматывайся отсюда. Здешние порядки я знаю лучше тебя.

Мне было наплевать на двадцать пфеннигов. Но я не хотел, чтобы он обдурил меня.

— Брось трепаться и отдавай остаток, — сказал я. Швейцар нанес удар мгновенно, — уклониться, сидя за рулем, было невозможно, я даже не успел прикрыться рукой и стукнулся головой о рулевое колесо. Потом в оцепенении выпрямился. Голова гудела, как барабан, из носа текла кровь. Швейцар стоял передо мной: