Старое кладбище - Романова Марьяна. Страница 21

Угрожал ему: либо дочке моей лицо прежнее вернешь, либо со свету сживу тебя.

Вся деревня на стороне мужика-лекаря была, все ему сочувствовали. Но председатель как-то сумел за несколько месяцев их на свою сторону аккуратно перетянуть. Работал грамотно и методично. Тут слушок пустит: вон в крайнем доме корова сдохла, а почему, как думаете? Правильно, колдун ваш у хлева за день до смерти животины стоял да бормотал что-то себе под нос. Спрашивается: откуда сила-то у него, чьей силой он людей лечит? Не бог же его даром таким наделил. А если не бог, то кто, спрашивается? А? А разве дьявол делает что-то бескорыстно, разве потом не приходится втридорога переплачивать? Помните, старой Федоре он сначала подагру вылечил, а потом у нее в городе сын погиб? Почему молодой парень душу небу отдал ни с того ни с сего? Замерз на улице пьяным, говорят? Слабо что-то верится, а то у него дома не было, где ему пьяным спать. Бесы его в сугроб привели, а всё потому, что мать у дьяволопоклонника подагру свою окаянную лечила. Ну и как тебе, Федора, без подагры той живется теперь – поди, счастливо?

Так постепенно всю деревню и накрутил. Уже все и забыли, с чего всё началось, забыли о личной неприязни председателя. Перестали обращаться к лекарю, а иные больше с ним и не здоровались – как видят его, на другую сторону улицы перебегают и спешат домой. Все неприятности стали ему приписывать. Дождь пошел – колдун виноват. Овцы сбежали – тоже. Великое дело, что пастух спал вместо того, чтобы их охранять! Колдун виноват, ведь до того, как он в деревне появился, не было подобных происшествий!

И вот как-то местная баба младенца мертвого родила. Тут деревенские не выдержали. Роды сложные были – двенадцать часов как будто черти бедную женщину рвали изнутри, она уж словно полумертвая была. Вместо дыхания только хрип из горла ее вырывался. Муж под утро уже в отчаянии предложил за колдуном-соседом сбегать: может, тот руками поводит и поможет как-нибудь. Но роженица так испугана дурной славой соседа была, что отказалась, хотя дела ее были плохи. И когда наконец младенец на свет появился – тихий, вялый, как кукла тряпочная, почерневший какой-то, с личиком раздувшимся, стало понятно – не жилец, – мужик осерчал и тут же соседушку вспомнил. Это он на семью беду наслал! Намедни ведь спрашивал, как себя жена чувствует, не пора ли ей уже родить? Волновался как будто бы, а сам, поди, сглазил несчастную.

Пошел мужик к председателю, мыслями поделиться своими черными. Тот, конечно, односельчанина поддержал – водки ему налил и шепнул на ухо: «Если в доме колдуна пожар случится, никто не пострадает, вся деревня подтвердит, что свечи он жег в доме постоянно, сам виноват».

Сказано – сделано. Гневом ведомый, дождался ночи мужик, и когда свет во всех окошках погас, пошел с братьями к дому лекаря. Братья дверь вдвоем держали, а тот избу подпалил – с четырех сторон, чтобы наверняка. Осень сухая выдалась, пламя быстро дом охватило. Лекарь заметался внутри, из окна выскочить пытался, да мужик его вилами обратно в дом затолкал. Так и задохнулся, потом на полу тело его обгорелое нашли.

А ведь ничего дурного и не сделал никому – просто всё непознанное страх людям внушает, даже если во благо его использовать.

Еще была история известная, в наших же краях случилась лет за десять до моего рождения, из уст в уста ее передавали полушепотом, как мрачную сказку.

Старуха жила древняя, не пойми как душа в ней держалась. Однажды январским утром прогуливаясь по замерзшей реке, провалилась в прорубь, ушла под лед да и утопла насмерть. Подводным течением тело ее куда-то утащило – только весной и нашли, почти в пятидесяти километрах ниже по реке, с лицом, водяными крысами объеденным. Смерть, конечно, как несчастный случай оформили. Еще и вздыхали: зачем понесло гулять такую старую, за каким поперлась спозаранку на реку? Соседи бабкины помалкивали, друг друга прикрывая, – вся деревня знала, что на самом-то деле никуда старуха не ходила, это за ней на рассвете пришли, одеться заставили, за волосы из дома выволокли, к проруби подвели да столкнули в нее, а она сопротивлялась.

Сильная была старуха, руки цепкие – уже вся ушла в ледяную темную воду с головой, а желтые руки за края проруби уцепиться пытаются, ногтями она лед царапает. Убийцы стоят вокруг проруби и молча смотрят. Вечность целая, показалось, прошла, пока не ушла наконец целиком в воду, но когда один мужик к проруби наклонился, рука старухина вынырнула и за горло его ухватила, с собою утянуть попыталась.

А почему казнили старуху? Да потому что годами изводила она жителей деревни. Был у нее мрачный дар смерть чужую предсказывать. Иногда придет к кому-нибудь, сядет на завалинку и начнет бубнить: «Вижу ее, стоит уже за тобою, близенько, крылья у ней перепончатые, как у огромной мыши летучей, раскинула их и обнять тебя пытается. Поостергся бы ты, милок, посидел бы дома дня три, авось и забыла бы о тебе смертушка». Проходит день, и погибает тот, кому старая смерть накликала.

Она еще перед односельчанами оправдывалась: «Я же не призываю смерть, я просто ее близость чувствую. Обо мне говорят – глаз черный. А я просто вижу. Им бы меня послушать вместо того, чтобы злиться».

Ну, вот и договорилась однажды. Извести решили проклятую. И ведь вины никто за собою не чувствовал – это была будто бы братская, объединяющая борьбы со злом.

Колдун, конечно, тоже о таких историях слышал, но за себя не волновался. В дом свой спокойно людей пускал, хотя слухи о нем по округе ходили самые мрачные. Людей страх держал – боялись они его. И уважение, которое внушал Колдун, на страхе росло, им питалось. Плевать всем было и на слова его, которыми он, надо сказать, попусту и не разбрасывался, и на книги, им прочитанные, и на силу, ему дарованную.

Колдун разным людям помогал.

Бывали истории очень занимательные.

Однажды привели к нему девочку-лунатика, которая ночью заколола ножом кота, а проснувшись, ничего об этом не помнила. Ее родители хотели не лезть на минное поле официальной психиатрии, а помочь ребенку. Уберечь самих себя от участи кота. Вид у родителей был болезненный, сон у них был некрепкий и прерывистый – видимо, пробуждались от каждого шороха, боялись, что у дочери снова случится приступ, и она подкрадется к ним с мясным тесаком.

Устроившись в сугробе под окном, я слушал их историю как страшную сказку.

В крошечном городке за Полярным кругом, почти у самого Ледовитого океана жила-была одна семья – отец, мать и дочь двенадцати лет от роду. Дочь с младенчества была слабенькой – хилый северный цветок. Диатез, анемия, почечные колики, низкое давление. Ее жизнь была набором строгих ограничений – на сквозняке сидеть нельзя, есть что-нибудь, кроме пресной каши, вареного мяса и жидкого супа, нельзя, долго находиться в общественном месте – ни в коем случае. Даже в автобусе она ездить не могла, в толпе и духоте с ней случались обмороки. Из школы ее пришлось забрать на домашнее обучение. Родители уже и надежду потеряли, что с возрастом она окрепнет, перерастет все недуги, хотя и у врачей лучших консультировались, и каждое лето возили ее в Евпаторию. Отец на несколько месяцев уезжал на вахту, мать оставалась дома, но очень этим обстоятельством тяготилась. Она была еще совсем молодой женщиной – ранний брак, почти сразу же беременность. И опомниться не успела, как началась жизнь, к которой она готова не была. Зимой в городе царила вечная ночь, летом солнечный диск никогда не садился за горизонт, климат располагал к нервным заболеваниям.

Однажды ночью, придя на кухню выпить воды, мать застала дочку, которой тогда было десять лет, в странном состоянии – ребенок сидел на подоконнике, на корточках, сгорбившись, светло-серые прозрачные глаза широко раскрыты, на лице никаких эмоций. Распущенные светлые волосы, босые ноги торчат из-под длинной ночной рубашки. Как будто бы она была не живой девочкой, а странным могильным памятником, ангелом из серого гипса.