Ангелология - Труссони Даниэль. Страница 40
Позже, когда я вернулась в квартиру, Габриэлла сидела на кухне. На столе перед ней лежали ножницы и белые бинты. Я подошла к ней, чтобы помочь. В солнечной атмосфере квартиры ожоги выглядели просто ужасно — кожа почернела, из ран сочилась прозрачная жидкость. Я отмотала бинт.
— Благодарю, но я справлюсь сама, — проговорила Габриэлла.
Она взяла у меня бинт и стала перевязывать рану. Мгновение я разочарованно смотрела на нее, а потом спросила:
— Зачем ты это сделала? Что случилось?
Она улыбнулась, словно я сказала что-то смешное. На миг мне показалось, что она смеется надо мной. Но она, продолжая накладывать повязку, ответила:
— Ты не поймешь, Селестин. Ты слишком хороша и чиста, чтобы понять, что случилось.
В последующие дни чем больше я пыталась понять тайну действий Габриэллы, тем более скрытной она становилась. Она не ночевала дома, и я терзалась мыслями, где она и все ли с ней в порядке. Она возвращалась только тогда, когда меня не было в квартире, и я узнавала, что она была здесь, по одежде, которую Габриэлла вешала в шкаф или доставала оттуда. Я находила стакан с водой с отпечатком красной помады на краю, прядь темных волос, чувствовала слабый аромат «Шалимара» от одежды. Я поняла, что Габриэлла меня избегает. Мы сталкивались только днем, когда вместе работали в атенеуме в окружении коробок с блокнотами и разбросанных бумаг. Но даже тогда она вела себя так, словно меня рядом не было.
Хуже того, я начала думать, что, пока меня нет, Габриэлла изучает мои бумаги, читает мои записи и проверяет закладки в книгах, сравнивая мои успехи со своими. Она была хитра, и я никогда не находила в своей комнате доказательств ее присутствия, но я стала очень тщательно следить за тем, что оставляю на столе. Я не сомневалась, что если она найдет что-то, то воспользуется этим, хотя она и не обращала на меня внимания в атенеуме.
Вскоре я потеряла счет времени в ежедневной рутине. Наши задания вначале были довольно скучными — мы читали записи и выуживали из них информацию, которая могла оказаться полезной. Габриэлла выполняла работу, связанную с мифологическими и историческими аспектами ангелологии, а моя задача была более близка к математике — систематизировать пещеры и ущелья, где могла быть спрятана лира.
Однажды октябрьским днем Габриэлла сидела напротив меня, склонив голову, ее черные локоны закрывали подбородок. Я вытащила из какой-то коробки блокнот и стала внимательно его осматривать. Это был необычный блокнот, короткий и довольно толстый, с твердым потертым переплетом. Кожаная ленточка, закрепленная золотой застежкой, связывала обложки. Рассмотрев застежку ближе, я увидела, что она сделана в виде золотого ангела размером с мизинец, с голубыми сапфирами на месте глаз, развевающейся туникой и парой серповидных крыльев. Я провела пальцами по холодному металлу и сжала крылья ангела. Механизм поддался, я несказанно обрадовалась. Блокнот открылся, и я положила его к себе на колени, расправляя страницы. Я взглянула на Габриэллу — она была поглощена чтением и, к моему облегчению, не видела красивый блокнот в моих руках.
Я сразу же поняла, что эта тетрадь из тех, которые вела Серафина на старших курсах, ее наблюдения, записанные мелким почерком. Действительно, здесь содержалось намного больше, чем простые конспекты лекций. На первой странице золотом было напечатано слово «АНГЕЛОЛОГИЯ». Листы были заполнены замечаниями, предположениями, вопросами, возникавшими во время лекций или при подготовке к экзамену. Было видно, как расцветала любовь доктора Серафины к допотопной геологии — в тетрадь были тщательно перенесены карты Греции, Македонии, Болгарии и Турции, как будто она проследила точные контуры границ каждой страны. Здесь было все — каждая горная цепь, каждое озеро. Названия пещер, перевалов и ущелий написаны греческими буквами, латиницей или кириллицей, в зависимости от того, какой алфавит использовался в этой области. На полях, почерком еще мельче, были записаны примечания. Очевидно, эти чертежи создавались при подготовке экспедиции. Доктор Серафина готовилась к ней со студенческой поры. Я поняла, что, возобновив работу доктора Серафины с этими картами, я сама могу раскрыть географическую тайну экспедиции Клематиса.
Среди узких столбцов слов были рассеяны, как сокровища, рисунки доктора Серафины. Нимбы, трубы, крылья, арфы и лиры — то, о чем думала мечтательная студентка на лекциях тридцать лет назад. Между конспектов обнаружились иллюстрации и выдержки из ранних работ по ангелологии. В середине тетради я наткнулась на несколько страниц, заполненных числовыми квадратами, или магическими, как их обычно называли. Они состояли из рядов чисел, сумма которых была одинаковой в каждом ряду, каждой диагонали и каждой колонке — неизменное волшебство. Конечно, я знала историю магических квадратов — они были известны в Персии, Индии и Китае, а в Европе прежде всего появились на гравюрах Альбрехта Дюрера, художника, работы которого меня восхищали, — но у меня никогда не было возможности исследовать хоть один из них.
Рукой доктора Серафины бледными красными чернилами было написано:
«Один из самых известных квадратов, который чаще всего используется для наших целей, — квадрат SATOR-ROTAS. Самое древнее его изображение было найдено в Геркулануме, современном Эрколано, итальянском городе, частично разрушенном во время извержения Везувия в 79 году нашей эры. SATOR-ROTAS — латинский палиндром, акростих, который можно прочитать множеством способов. По традиции квадрат в ангелологии обозначал наличие модели. Квадрат не код, за который его часто ошибочно принимают, а символ, предупреждающий ангелолога о том, что он располагает важным, макросхематическим значением. В определенных случаях квадрат указывает на то, что неподалеку что-то спрятано — может быть, какое-то послание. Магические квадраты всегда применяли во время религиозных обрядов, и этот не исключение. Такие квадраты использовались с древних времен, и наша группа не приписывает себе заслугу их создания. Квадраты находили в Китае, Аравии, Индии и Европе, и в восемнадцатом веке в США их даже составлял Бенджамин Франклин».
На следующей странице был изображен квадрат Марса.
Под ним Серафина писала:
«Символ Михаила. „Символ“ происходит от латинского „sigillum“ — „печать“ или древнееврейского „segulah“ — „слово духовного воздействия“. Во время обряда каждый символ изображает духовную сущность, светлую или темную, которую может вызвать ангелолог. Чаще всего это ангелы и демоны высших иерархий. Вызов совершается с помощью магии, символов и ряда симпатических обменов между духом и вызывающим агентом.
Примечание: вызов с помощью магии — чрезвычайно опасное действие, часто трагически заканчивающееся для медиума, и должно использоваться только как самое крайнее средство призвать ангельских существ».
Перевернув страницу, я нашла многочисленные наброски музыкальных инструментов — лютню, лиру, тщательно прорисованную арфу. Подобные картинки я видела на первых страницах тетради. Эти изображения мне ни о чем не говорили. Я не знала, как звучат эти инструменты, не знала нотной грамоты. Я всегда была сильна в цифрах, изучала математику и другие точные науки, но почти ничего не понимала в музыке. Небесное музыковедение, в котором так хорошо разбирался Владимир, ангелолог из России, было для меня чем-то непостижимым, я терялась в тональностях и гаммах.
Занятая этими мыслями, я наконец оторвалась от тетради. Габриэлла пересела на диван рядом со мной и, подперев рукой подбородок, лениво листала страницы какой-то книги. Она была одета в незнакомые мне вещи — блузу из шелкового твила и широкие брюки, которые были сшиты будто специально для нее. Под прозрачным рукавом на левой руке едва виднелся бинт — единственное свидетельство травмы, полученной неделю назад после лекции доктора Рафаэля. Казалось, передо мной совершенно другой человек, а не та до смерти испуганная девочка, которая сожгла себе руку.