Ангелология - Труссони Даниэль. Страница 72

Как будто подтверждая слова Габриэллы, второй человек, такой же высокий и белокожий, как первый, вышел из черного «мерседеса» и присоединился к товарищу. Вдвоем они пересекли улицу и направились к дому Верлена.

— Вы правы, — сказал Верлен. — Они идут.

Отвернувшись от окна, он схватил спортивную сумку, сунул под одежду бумажник, ключи и ноутбук. Затем вытащил папку с письмами Инносенты, положил ее в книгу репродукций Ротко, аккуратно спрятал в спортивную сумку и застегнул молнию.

— Что мне надо делать? — спросил он у Габриэллы.

— Погодите немного. Я их хорошо вижу. Просто следуйте моим указаниям, и все будет отлично.

— Может, позвонить в полицию?

— Ничего не делайте, — сказала Габриэлла до жути спокойным голосом, странно звучащим на фоне шума крови в ушах Верлена. — Они пока стоят у входа. Если уйдете сейчас, они вас увидят. Послушайте меня, мистер Верлен. Не выходите, пока я не скажу. Это очень важно.

Верлен поднял оконную раму. Порыв морозного воздуха ударил в лицо. Высунувшись из окна, он увидел мужчин у подъезда. Они разговаривали низкими голосами, а потом вставили что-то в замок, открыли дверь и вошли в здание. Тяжелая дверь хлопнула, закрываясь за ними.

— Письма у вас? — спросила Габриэлла.

— Да, — ответил Верлен.

— Тогда идите. Сейчас же. Вниз по пожарной лестнице. Я буду вас ждать.

Верлен положил трубку, повесил сумку через плечо и вылез из окна в объятия ледяного ветра. Металл прилип к теплой коже ладоней, когда он схватился за ржавую лестницу. Изо всех сил он дернул. Лестница загремела. Руку пронзила боль — это открылась рана от изгороди из колючей проволоки. Не обращая внимания на боль, Верлен спустился по ступенькам, скользя кедами по обледенелому металлу. Он услышал оглушительный треск. Дверь его квартиры взломали.

Верлен спрыгнул на тротуар, убедившись, что сумка надежно висит на плече. Как только он оказался внизу, к обочине подъехал белый джип. Дверца открылась, и миниатюрная черноволосая женщина со строгой стрижкой паж, с ярко-красной помадой на губах поманила Верлена.

— Садитесь, — сказала Габриэлла и потеснилась. — Быстрее.

Верлен залез в джип и сел около Габриэллы. Водитель рванул машину с места, свернул за угол и помчался в сторону окраины.

— Что, черт побери, происходит? — воскликнул Верлен и оглянулся через плечо, боясь увидеть преследующий их «мерседес».

Габриэлла положила тонкую, затянутую в перчатку руку на его холодную дрожащую ладонь.

— Я приехала, чтобы помочь вам.

— Помочь в чем?

— Мой дорогой, вы даже не представляете, какие серьезные неприятности навлекли на всех нас.

Пентхаус Григори, Верхний Ист-Сайд,

Нью-Йорк

Персиваль велел задернуть шторы, чтобы защитить глаза от света. Он пришел домой на восходе солнца, от вида бледного утреннего неба болела голова. Когда в комнате стало достаточно темно, он стянул одежду, бросил на пол смокинг, запачкавшуюся белую рубашку и брюки и вытянулся на кожаном диване. Без единого слова служанка-анаким расстегнула ремни вокруг его тела. Персиваль терпеливо вынес эту утомительную процедуру. Она смазала ему ноги маслом и стала массировать от лодыжек до бедер, разминая мышцы, пока они не начали гореть. Служанка была очень симпатичным и очень молчаливым созданием — это сочетание он считал подходящим для анакимов, особенно для женщин, которых находил исключительно глупыми. Персиваль смотрел, как ее короткие жирные пальцы движутся вверх и вниз по его ногам. Нестерпимая боль в горящей голове перекликалась с жжением в мышцах ног. Безумно утомленный, он закрыл глаза и попытался уснуть.

Точного происхождения его недомогания не знали даже самые опытные врачи, лечившие его семью. Персиваль нанимал лучших докторов, они прилетали в Нью-Йорк из Швейцарии, Германии, Швеции и Японии, но все, что они могли сказать ему, было давно известно — опасная вирусная инфекция, распространившаяся через поколение европейских нефилимов, атакует нервную и легочную системы. Они предлагали лечебные процедуры для заживления крыльев и восстановления ослабленных мускулов, чтобы ему было легче дышать и ходить. Массаж был одной из самых приятных процедур. Персиваль каждый день по нескольку раз вызывал к себе анакима, чтобы массировать ноги, и ее постоянное присутствие было для него так же важно, как виски и болеутоляющие препараты.

В обычных обстоятельствах он никогда не позволил бы презренной служанке входить в свои личные апартаменты — и многие сотни лет так и делал, пока не заболел. Но в прошлом году боль стала невыносимой, судороги были настолько сильными, что ноги скрючивались самым неестественным образом. Анаким вытянула каждую ногу, чтобы расслабились сухожилия, и массировала мышцы, останавливаясь всякий раз, когда он вздрагивал. Он наблюдал, как ее руки прижимаются к бледной коже. Она успокаивала его, и за это он был ей благодарен. Мать забросила его, считая инвалидом, а Оттерли выполняла работу, которую должен был сделать Персиваль. Кроме анакима, некому было помочь ему.

Расслабившись, он погрузился в дремоту. На краткий момент он вспомнил удовольствие, которое получил во время ночной прогулки. Когда девушка умерла, он закрыл ей глаза и смотрел на нее, проводя пальцами по ее щеке. После смерти кожа приобрела алебастровый оттенок. В восхищении, он отчетливо видел Габриэллу Леви-Франш, ее темные волосы и напудренную кожу. В этот миг он снова обладал ею.

Габриэлла явилась ему, подобно светящемуся ангелу-посланнику. Во сне она просила его вернуться к ней, говорила, что все простила, что они начнут с чистого листа. Она сказала, что любит его. Этих слов ему никто раньше не говорил — ни люди, ни нефилимы. Это было слишком больно, и Персиваль, должно быть, говорил во сне — вздрогнув и проснувшись, он увидел, что служанка-анаким пристально смотрит на него, ее большие желтые глаза сверкали от слез, как будто она понимала, в чем дело. Она стала массировать более нежно и сказала несколько утешительных слов. Он понял, что служанка жалеет его, и вероятность такой близости возмутила Персиваля. Он приказал существу немедленно удалиться. Она покорно кивнула, закрутила крышку на бутылочке с маслом, забрала грязную одежду и ушла, оставив его в коконе мрака и отчаяния. Он лежал без сна, чувствуя, как горит кожа после массажа.

Вскоре анаким вернулась и принесла на лакированном подносе стакан виски.

— Ваша сестра здесь, сэр, — сказала она. — Если желаете, я скажу ей, что вы спите.

— Зачем же лгать? Я вижу, что он проснулся.

Оттерли прошмыгнула мимо служанки и села рядом с Персивалем. Махнув рукой, она отправила анакима прочь. Взяв массажное масло, Оттерли открыла крышку и налила немного в ладонь.

— Перевернись, — сказала она.

Персиваль повиновался приказу сестры и перевернулся на живот. Пока Оттерли массировала ему спину, он думал, что случится с ней и с их семьей, когда болезнь унесет его. Персиваль был их надеждой, его величественные сильные золотые крылья обещали, что однажды он окажется на вершине власти, вытеснив даже алчных предков отца и благородных родственников матери. Теперь же он был бескрылым и немощным, семейным разочарованием. Он представлял себя великим патриархом, отцом бесчисленного количества детей-нефилимов. Его сыновья росли бы с разноцветными крыльями — наследием семьи Снейи, и великолепное оперение принесло бы Григори почет. У его дочерей были бы качества ангелов — они стали бы экстрасенсами, выдающимися созданиями, обучались бы небесным наукам. Но болезнь превратила его в ничто. Он понимал, как глупо потратил сотни лет в погоне за удовольствиями.

Оттерли тоже не принесла утешения семье, и от этого его недомогание становилось еще более роковым. Оттерли не позаботилась родить семье Григори наследника, а Персиваль не смог стать ангельским существом, чего так сильно желала его мать.

— Скажи, что пришла с хорошими новостями, — попросил Персиваль, вздрогнув, когда Оттерли провела по обнаженной кровоточащей плоти рядом с остатками крыльев. — Скажи, что ты вернула чертежи и убила Верлена и больше не о чем волноваться.