Триумфальная арка - Ремарк Эрих Мария. Страница 13

– Посуди сам, только теперь она до конца почувствовала свое одиночество. До сих пор рядом с ней был мужчина, пусть даже мертвый. Но он был на земле. Теперь же он под землей… ушел… его больше нет. А вот это,

– Морозов показал на Мадонну, – не благодарность. Это крик о помощи.

– Я спал с ней, – сказал Равик, – не зная, что у нее случилось. Я хочу об этом забыть.

– Чепуха! Как раз это – самая пустяковая вещь на свете, если нет любви. Одна моя знакомая говорила мне, что легче переспать с мужчиной, чем назвать его по имени. – Морозов наклонился вперед. Свет лампы отражался в его крупном лысом черепе. – Я тебе вот что скажу, Равик: будем подобрее, если только можем и пока можем, ведь нам в жизни еще предстоит совершить несколько так называемых преступлений. По крайней мере, мне. Да и тебе, пожалуй, тоже.

– Верно.

Морозов обхватил рукой кадку с чахлой пальмой. Она слегка покачнулась.

– Жить – значит жить для других. Все мы питаемся друг от друга. Пусть хоть иногда теплится огонек доброты… Не надо отказываться от нее.

Доброта придает человеку силы, если ему трудно живется.

– Ладно. Зайду завтра к ней.

– Вот и прекрасно, – сказал Морозов. – Этого-то мне и хотелось. А теперь хватит разглагольствовать. Кто играет белыми?

V

Хозяин отеля сразу узнал Равика.

– Дама у себя в номере, – сказал он.

– Вы не предупредите ее по телефону, что я пришел?

– В комнате нет телефона. Можете спокойно подняться наверх.

– Какой номер?

– Двадцать седьмой.

– Я запамятовал ее имя… Как ее зовут?

Хозяин не выказал и тени удивления.

– Маду… Жоан Маду, – уточнил он. – Не думаю, что это ее настоящее имя. Вероятно, артистический псевдоним.

– Почему артистический?

– Когда въехала, записалась актрисой. И имя вроде такое, звучит по-актерски. Не правда ли?

– Не уверен. Я знал одного актера, который выступал под именем Густав Шмидт. А на самом деле его звали граф Александр Мария фон Цамбона. Густав Шмидт – его псевдоним и, как видите, звучит совсем не по-актерски, не правда ли?

Хозяин не сдавался.

– В наши дни много чего случается, – заявил он.

– Не так уж много. Обратитесь к истории, и вы увидите, что мы живем в относительно спокойное время.

– Благодарю, с меня хватает.

– С меня тоже. Но нужно искать себе утешение в чем только можно… Двадцать седьмой, вы сказали?

– Да, мсье.

Равик постучал в дверь. Никто не откликнулся. Он постучал снова и услышал невнятный ответ. Он открыл дверь и увидел на кровати у стены женщину. Она медленно подняла на него глаза. На ней был синий английский костюм, тот же, что и в первый раз. Она казалась бы менее одинокой, если бы лежала на постели непричесанная и в халате. Но она оделась неведомо для кого и для чего, просто по привычке, потерявшей уже всякий смысл, и у Равика защемило сердце. Это было ему знакомо – он видел сотни людей, эмигрантов, заброшенных на чужбину, – они сидели так же. Крохотные островки призрачного существования, они сидели, не зная, что делать, и только сила привычки поддерживала в них жизнь.

Он прикрыл за собой дверь.

– Надеюсь, не помешал, – сказал он и тут же почувствовал всю бессмысленность своих слов. Что, собственно, могло помешать этой женщине? Ей уже ничего не могло помешать.

Он положил шляпу на стул.

– Вам все удалось уладить? – спросил он.

– Да. Хлопот было немного.

– Обошлось без трудностей?

– Да.

Равик сел в единственное кресло, стоявшее в комнате. Пружины заскрипели, и он почувствовал, что одна из них сломана.

– Вы собирались куда-нибудь уходить? – спросил он.

– Да. Не сейчас… попозже… В общем, никуда… Просто так. Что мне еще делать?

– Ничего. На первых порах так и надо. У вас нет знакомых в Париже?

– Нет.

– Никого?

Женщина устало подняла голову.

– Никого… кроме вас, хозяина отеля, кельнера и горничной. – Она невесело улыбнулась. – Не так уж много, правда?

– Да, немного. А мсье… – Равик силился вспомнить фамилию покойного. Он забыл ее.

– Нет, – сказала она. – У Рачинского в Париже не было знакомых, а может быть, я просто ничего о них не знала. Он заболел сразу после нашего приезда.

Равик не собирался засиживаться у нее. Теперь, увидев ее состояние, он изменил свое намерение.

– Вы ужинали?

– Нет. Я не голодна.

– Вы сегодня вообще что-нибудь ели?

– Да. Днем. Днем это проще. А вот вечером…

Равик осмотрелся. От маленькой пустой комнаты веяло безнадежностью, тоской и ноябрем.

– Вам пора выбираться отсюда, – сказал он. – Пойдемте. Поужинаем вместе.

Он ожидал возражений. Женщина выглядела совершенно равнодушной ко всему. Казалось, ничто не способно ее расшевелить. Но она сразу встала и взяла свой плащ.

– Этого недостаточно, – сказал он. – Плащ слишком тонок. Нет ли чего-нибудь поплотнее? На улице холодно.

– Днем шел дождь…

– Он и сейчас идет. Но все равно холодно. Наденьте что-нибудь под плащ

– легкое пальто или хотя бы свитер.

– Свитер у меня есть.

Она подошла к большому чемодану, – Равик заметил, что она почти ничего не вынула из него, – достала оттуда черный свитер и, сняв жакет, натянула на себя. У нее были прямые красивые плечи. Потом взяла берет, надела жакет и плащ.

– Так лучше?

– Намного.

Они спустились по лестнице. Хозяина внизу не было. Перед доской с ключами сидел портье и сортировал письма. От него разило чесноком. Рядом неподвижно сидела пятнистая кошка и глядела на него.

– Еще не захотели есть? – спросил Равик на улице.

– Не знаю. Разве что чуть-чуть…

Равик подозвал такси.

– Хорошо. Тогда поедем в «Бель орор». Там можно быстро поужинать.

В этот поздний час ресторан «Бель орор» был почти пуст. Они выбрали столик на втором этаже, в узком зале с низким потолком. Кроме них, за столиком у окна сидели мужчина и женщина и ели сыр, а неподалеку от них тощий мужчина уплетал целую гору устриц. Подошел кельнер, критически оглядел клетчатую скатерть и, поразмыслив, решил заменить ее свежей.

– Две рюмки водки, – сказал Равик. – Похолоднее. – И, обратившись к своей спутнице: – Мы немного выпьем и приналяжем на закуски. Думаю, для вас это будет лучше всего. «Бель орор» славится своими Hors d'oeuvres. [5] Да тут вряд ли и есть что-либо еще. Во всяком случае, начав с закусок, ничего другого уже не захочешь. Их здесь уйма – горячие и холодные, и все очень хороши. Давайте попробуем.

Кельнер принес водку и достал блокнот.

– Графин Vin rose, [6] – сказал Равик. – Есть у вас «анжу»?

– «Анжу» разливное розовое, Слушаюсь, мсье.

– Большой графин на льду. И закуски.

Кельнер ушел. В дверях его едва не сбила с ног быстро взбежавшая по лестнице женщина в красной шляпке с пером. Она оттолкнула его и подошла к тощему мужчине, истреблявшему устриц.

– Альбер, – сказала она. – Ты подлец…

– Тсс… – прошипел Альбер, оглядываясь.

– Никаких тсс!

Женщина положила мокрый зонтик поперек стола и с решительным видом уселась. На Альбера это не произвело особого впечатления.

– Cherie [7]… – начал он и перешел на шепот.

Равик улыбнулся и поднял рюмку.

– Давайте выпьем до дна. Салют!

– Салют! – сказала Жоан Маду и выпила. Появился кельнер с закусками – они доставлялись к столикам на маленьких тележках.

– Что будете есть? – Равик посмотрел на Жоан. – Самое простое – взять всего понемногу. Он наполнил ее тарелку.

– Не беда, если не понравится. Прикатят Другие тележки. Это только начало.

Равик набрал и себе различных закусок и, не обращая на нее внимания, принялся за еду. Вдруг он почувствовал, что она тоже ест. Он очистил небольшого омара и подал ей.

– Попробуйте. Это вкуснее, чем лангусты… А теперь Pate Maison. [8] С корочкой белого хлеба… Вот видите, как хорошо… Еще немного вина. Легкого, терпкого и холодного.