Рассказы веера - Третьякова Людмила. Страница 24

Само собой разумеется, что разрыв отношений с Францией повлек запрет любого вида торговли для «нашего купечества». Русским подданным запрещалось «какое бы то ни было сообщение с французами в отечестве их до специального разрешения». Прекратилась доставка в Россию периодических изданий. Из указа неясно, как обстояли дела с частной перепиской, но перлюстрация становилась делом совершенно естественным.

Этот указ Екатерины ударом погребального колокола прозвучал для княгини Шаховской и ее семьи. Положение Варвары Александровны сделалось безвыходным – ей пришлось рассказать дочери и зятю всю печальную правду: предстояло возвращение в Россию.

...– Элиза, мы не расстанемся. Это невозможно. Я еду с вами.

– Нет, Луи, нет. Ты же знаешь – это смерть, немедленная смерть. Тебя схватят если не на выезде из Парижа, то на границе.

– Но всегда есть шанс! Хотя бы один.

– Не убивай меня такими словами. Что такое один шанс?

– Я боюсь потерять тебя. Как только ты уедешь, мир обернется пустыней. Что мне здесь делать?

– Послушай, не говори так. Это не годится. Сейчас мы должны быть тверды как никогда.

– Ты не любишь меня. Кто может рассуждать так здраво и холодно, тот не любит, – с отчаянием говорил Аренберг, садясь в кресло и обхватив голову руками.

Елизавета опустилась на пол рядом с ним, стараясь разжать его руки.

– Луи, мы должны сберечь друг друга. Казни, кровь – это не может продолжаться долго. Наша разлука лишь на время, поверь мне! Я твоя жена, ты мой муж – это уже свершилось, мы дали Богу обет, и Он принял его. Надо пережить это испытание.

...Вещи, которые предполагалось взять в Россию, были уже уложены. Мебель, зеркала, ковры, все тяжелое и громоздкое оставлялось на произвол судьбы, то есть на неминуемое разграбление.

Княгиня Варвара Александровна в последний раз обходила комнаты и по-хозяйски плотно прикрывала за собой двери. Возле лестницы, ведущей на второй этаж, где была спальня Лизы, она увидела ее горничную-француженку, молоденькую девушку, недавно взятую в услужение. Через ее руку был переброшен так знакомый княгине наряд – платье Розины.

Перехватив удивленный взгляд хозяйки, девушка смущенно сказала:

– Это подарок мадам Элизы. Какое красивое! Я не верю своим глазам. – Со счастливой улыбкой она приложила платье к плечам и добавила: – Совсем как по мне сшито. Мадам Элиза сказала, что оно ей не нужно. Да, да, сударыня, так и сказала: я его больше никогда не надену.

...В карете Аренберг сидел рядом с женой, держа ее руки в своих. Лиза высвободила одну руку и провела по волосам мужа.

– Ты начал седеть, Луи. Боже мой, а я этого даже не заметила, – сказала она с безмятежной улыбкой, будто они ехали на прогулку. – Не забывай навещать могилу нашей малютки. Как мы договорились, посади куст шиповника. Знаешь, он очень неприхотлив, у тебя не будет с ним хлопот. Я так люблю запах этих цветов, нежный и неуловимый.

Аренберг опустил голову на колени жены, пряча лицо в складках ее платья. Лиза поняла, что он плачет, и принялась успокаивать его, как мать расстроенного ребенка:

– Луи, дорогой мой, не надо. Как мне объяснить тебе, что я всегда буду с тобой рядом. Да-да, каждое мгновение! Ты почувствуешь это – поверь мне. Ах, если бы люди знали, какое счастье слышать звук родного голоса, иметь возможность говорить, смеяться, смотреть на небо, обедать, даже ссориться с тем, кого любишь. Мы не ценили этих мгновений, Луи, да-да, не ценили! Нам казалось, что это навсегда. Но теперь мы все поняли и будем жить по-другому, оберегая друг друга и радуясь каждой минуте, проведенной вместе. Мы с тобой никогда не расстанемся.

Показались ворота Сен-Мартен. Карета остановилась. Было договорено, что Аренберг выйдет из нее чуть раньше – чтобы не показываться на глаза страже у пропускного пункта. На этом настояла Лиза и была права: Луи могли заподозрить в попытке бегства из Парижа.

Аренберг вышел и затворил дверь кареты, которая тут же тронулась. Он сделал вслед за ней несколько шагов. Но та поехала быстрее и, завернув за угол, вовсе исчезла.

Шаховская с дочерью чрезвычайно медленно добирались до России. Имея на руках свидетельства врачей о приключившемся с ней ударе, княгиня, как ей думалось, имела право на это промедление. Она написала императрице очередное письмо о том, что пытается воспользоваться целебной водой и грязями знаменитых европейских курортов, дабы окончательно встать на ноги. И действительно, лечение в Марианских Лазнях дало свои результаты. Варвара Александровна сначала ходила с палочкой, а потом и без нее, лишь едва заметно припадая на больную ногу.

Верная себе, она везде искала поддержки местных влиятельных особ, чтобы с помощью их ходатайств изменить отношение к себе Екатерины.

Однажды, казалось, ей очень повезло. В Карлсруэ, столице маленького немецкого княжества, где она остановилась на несколько дней, находился граф Николай Петрович Румянцев. Княгиня поспешила с ним встретиться и как со старым знакомым, и как с человеком, которого Екатерина очень ценила.

Румянцев был в прекрасном расположении духа: он выполнил деликатную миссию – выбрать среди немецких принцесс невесту для Александра, любимого внука Екатерины. Сразу две юные претендентки, родные сестры, были готовы отправиться в Россию.

Поздравив графа с удачей, Шаховская рассказала ему о своей беде и о покаянных письмах, которые писала государыне. Однако дошли ли они до нее – об этом ничего не известно. И тут вся надежда на него, добрейшего Николая Петровича. «Княгиня умоляла его, – читаем в «Знаменитых россиянах» , – при личной встрече донести императрице о ее болезненном состоянии».

Румянцев, видимо, пообещал Варваре Александровне выполнить ее просьбу. Несомненно, посулила содействие и мать девушек, которые собирались в Россию, – владетельная принцесса Баден-Баденская была хорошо знакома с обаятельной русской дамой и ее дочерью по их прежним посещениям Карлсруэ.

Увы! Судя по тому, как далее развивались события, эти ходатайства успеха не имели. На границе путешественниц ждали известия, которые окончательно перечеркивали все надежды и упования на милость судьбы.

Возмущение Екатерины тем, что ее подданные – да еще такой громкой фамилии – пренебрегли правилами, не испросили дозволения на брак с иностранцем, было, несомненно, подогрето немаловажным обстоятельством: свадьба княжны Елизаветы Шаховской свершилась как раз в разгар революции. И где свершилась! В самом логове якобинцев, там, где убивали королей, – в Париже.

Однако с момента, когда императрица узнала об этом, прошло изрядно времени: Варвара Александровна, как мы уже знаем, всеми правдами и неправдами старалась отсрочить возвращение на родину. Очевидно, одна из причин – дать возможность остыть гневу государыни. Тут княгиня тоже выказала свою отменную дальновидность: все знали, что Екатерина отходчива и быстро меняла гнев на милость.

Но в случае с бедной женой принца Аренберга эта привлекательная черта характера совершенно изменила императрице. Екатерина, умевшая сочувствовать женщинам в их несчастьях, не приняла во внимание, что перед ней жертва первого увлечения сердца, которое не разбирает, кто бунтовщик, а кто человек благонамеренный. Что «якобинская свадьба» не состоялась бы, не попустительствуй тому так необдуманно сама княгиня. Что, наконец, Елизавета – молодая мать, недавно потерявшая своего первенца...

Но нет, императрица в данном случае была неумолима и действовала, как и обещала, решительно.

Дважды она напоминала митрополиту петербургскому и новгородскому о необходимости признать брак принцессы Аренберг незаконным. Стараясь все-таки не нарушать закон, Екатерина тем не менее требует от отцов церкви быстрейшего рассмотрения вопроса о браке урожденной Шаховской, «толико ея отягощающем». Разумеется, в последних словах – вердикт самой Екатерины, с которым Синод не посмеет не считаться. И наконец, императрица спешит сообщить – это тоже выглядит приказом! – о своем «позволении» Елизавете Шаховской «вступить в брак новый, роду и состоянию ея приличный».