Лунные драконы - Корсакова Татьяна Викторовна. Страница 12

– Как ты себя чувствуешь? – прохладная рука легла на лоб.

– Уже намного лучше. – Аристарх попробовал сесть.

– Лежи, я вызову врача.

– Зачем? – Ему вдруг стало страшно. – Это ведь банальный обморок. Ты сама говорила, что я много работаю.

– Это был не обморок, – она все еще улыбалась. Его даже немного обидела эта ее улыбка. А потом он понял, что она улыбается, чтобы не заплакать…

– А что же это было?

– У тебя случился приступ. – Улыбка поблекла, но не исчезла.

– Приступ? Какой еще приступ? Что-то вроде приступа эпилепсии?

Ядвига беспомощно пожала плечами:

– Я не знаю, милый. Лучше нам дождаться врача.

Врач приехал через полчаса. Вслед за ним примчался Поль.

Осмотр длился очень долго. Во всяком случае, так показалось Аристарху. Доктор выставил Поля за дверь. Ядвиге разрешил остаться лишь в качестве переводчика, Аристарх еще недостаточно хорошо знал французский.

Он лежал на кровати и отвечал на нескончаемые вопросы. Как-то так получилось, что врач вытянул из него все: и про головные боли, и про головокружения, и про «проваливания». Особенно его заинтересовали ауры, появившиеся перед приступом.

Через час после осмотра Аристарха госпитализировали в неврологическую клинику. Через двое суток бесконечных анализов и обследований ему выставили диагноз – опухоль головного мозга. Неоперабельная опухоль…

Тогда Аристарх еще не понимал, что означает неоперабельная. За время, проведенное в клинике, у него не случилось ни одного приступа, ни одного «проваливания», у него даже голова не болела. Он чувствовал себя абсолютно здоровым и жаждал поскорее вырваться на волю, добраться до мастерской. Мир изменился. Или это его видение мира изменилось? Все вокруг казалось неописуемо ярким и живым. Он во что бы то ни стало должен перенести это чудо на холст.

А опухоль? Подумаешь, опухоль! Профессор сказал, что она не злокачественная, значит, и волноваться не о чем. Его вылечат, современная медицина творит чудеса.

Внезапное решение Ядвиги лететь в Москву он воспринял в штыки. Вдруг это чудесное ощущение легкости, эта необычайная ясность видения исчезнут под хмурым российским небом? Нет. Он не может так рисковать!

Ядвига улетела одна. Впервые с момента их встречи они расстались…

– Марат, ты должен ему помочь! – Ядвига застыла у распахнутого настежь окна.

Если бы не пронзительно яркие, влажные от невыплаканных слез глаза, она была бы похожа на статую.

Ильинский поежился – от окна тянуло сыростью, – отложил в сторону привезенные Ядвигой результаты обследования, снял очки и устало потер переносицу.

Диагноз французских коллег не оставлял сомнений. У парня неоперабельная опухоль головного мозга, возможно, спровоцированная той злополучной черепно-мозговой травмой. Эффективного лечения таких опухолей не существует. Слишком плохая локализация. Можно, конечно, кое-что предпринять, но это лишь немного отсрочит конец. Он знал это наверняка, но он не представлял, как сказать об этом Ядвиге…

– Ядя, я не Господь Бог, – проворчал он сердито. Он всегда сердился, когда приходилось расписываться в своей беспомощности.

– Ты должен ему помочь, – упрямо повторила она. – Я знаю, ты сможешь.

– Ну что за женщина! – Ильинский в сердцах стукнул кулаком по столу, аккуратно сложенные бумаги слетели на пол. – Единственное, что я могу тебе обещать, это что я полечу с тобой в Париж и сам лично осмотрю твоего… мужа.

– Он говорит, что чувствует себя превосходно. – Ядвига всхлипнула. – Он говорит, что мир стал лучше…

Ильинский выбрался из-за стола, подошел к ней, осторожно обнял за плечи. Он хотел сказать, что человеческий мозг – штука тонкая, до конца не изученная, что изменившееся мировосприятие Аристарха может свидетельствовать не об улучшении, а о прогрессировании болезни, но вместо этого произнес:

– Мне понадобится два дня, чтобы уладить все дела. Ты подождешь меня?

– Нет, я улетаю сегодня вечером. Через два дня я тебя встречу. – Ядвига потерла покрасневшие глаза.

– Хорошо, я сообщу тебе номер рейса.

Они попрощались холодно, как едва знакомые люди. Она мыслями была уже в Париже со своим несчастным мальчишкой. Он сражался с поднимающимися в душе обидой и ревностью. Он завидовал этому обреченному на скорую и мучительную смерть парню. Если бы Ядвига любила его самого так же неистово, он бы с радостью поменялся с соперником местами. Но Ядвига его не любила. Оставалось утешаться тем, что она в нем нуждается…

Четыре месяца…

Это был смертный приговор с отсрочкой в четыре месяца. Или, если повезет, в пять-шесть месяцев. Ильинский не смог им ничем помочь, он лишь очертил временные рамки. Эти рамки изменили жизнь Ядвиги, положили конец ее цветочно-кофейному счастью.

Аристарх прожил год, восемь месяцев и пять дней.

Он так неистово боролся за каждый день жизни, что смерть сделала ему одолжение.

Он сильно похудел. Его мучили боли, головокружения, галлюцинации и припадки. Другой не стал бы цепляться за такую жизнь. Для другого смерть казалась бы избавлением, а он продолжал жить. Он поделил оставшееся ему время на две части. Одна часть принадлежала работе, вторая – Ядвиге.

– Я хочу, чтобы после меня осталась память – мои картины. А еще я хочу сделать тебе подарок.

Ядвига никогда раньше не позировала мужу – боялась увидеть свое постаревшее лицо его глазами, – а сейчас согласилась. Это давало ей возможность проводить с ним больше времени.

Он назвал картину «Черный ангел». Ядвига не видела и не хотела видеть, какая она там, на холсте. Она часами неподвижно сидела на неудобном стуле с высокой спинкой. Аристарх говорил, что она идеальная натурщица. Она не возражала, только бы он писал своего «Черного ангела» как можно дольше…

В день, когда картина была закончена, Аристарх умер. Поставил свою подпись, смешную, размашистую закорючку в углу холста, поцеловал Ядвигу и медленно осел на пол. Он смотрел на жену застывшим кристально-прозрачным взглядом и улыбался. Он казался абсолютно счастливым. Ядвига не смогла заплакать.

…Она подошла к картине только на сороковой день, задыхаясь от боли, прижимая к груди своих единственных утешителей – лунных драконов. Чтобы снять покрывало с холста, ей понадобилось несколько часов.

Черный ангел смотрел на нее пронзительно-синими глазами и загадочно улыбался. Его трепещущие крылья были не черными, а пепельно-золотистыми.

На портрете она была молодой…

Ядвига смотрела в глаза Черному ангелу целую вечность, а потом заплакала. Впервые после смерти Аристарха…

Поразительно, как быстро ветшает жилище, когда его покидает хозяин. Ядвига не жила в своем доме чуть больше двух лет, а он уже выглядит больным и заброшенным. Даже кусты сирени цветут не так буйно, как раньше. Полина в нерешительности замерла посреди подъездной дорожки.

Ядвига вернулась из Франции месяц назад. Все знали – она похоронила своего молодого мужа, и теперь ее сердце разбито. Семья поспешила ее утешить, ведь никто не должен оставаться в такие скорбные минуты один. Ядвига выставила всех утешителей вон, в который раз наплевав на семью и устои. Ядвига больше никого не хотела видеть.

Борясь с неловкостью и нерешительностью, Полина поднялась по каменным ступенькам и нажала на кнопку звонка. Может быть, и ее Ядвига выставит за дверь. Когда у тебя горе, ты имеешь право на одиночество. Полина, несмотря на свою молодость, понимала это гораздо лучше остальных родственников. Когда погиб папа, ей никого не хотелось видеть, даже маму.

Сегодня у нее было лишь одно оправдание. Она пришла не для того, чтобы утешать. Она сама нуждалась в утешении, и только Ядвига могла ее понять.

Две недели назад отчим снова заговорил о замужестве. Полина попыталась отмахнуться от этой бредовой идеи, как отмахнулась от нее два года назад, но на сей раз ей это не удалось. Если раньше разглагольствования отчима носили рекомендательный характер, то теперь они приобрели приказной оттенок.