Аэропорт - Лойко Сергей Леонидович. Страница 52

В этот августовский вечер он выпивал со своим приятелем Сашей Филимоновым в маленьком потаенном чулане. Дверь в чулан открывалась через стенку шкафа в диспетчерской гостиницы «Спутник», где Саша, его однокурсник, по здоровью откосивший от лагерей, подрабатывал дежурным менеджером.

Саша отлучился на время по каким?то делам (бегал за портвейном; в те былинные советские времена портвейн не только являлся самым популярным напитком передовой советской молодежи, но и имел обыкновение неожиданно кончаться на самом интересном месте). Сидя в зашкафье, он принял несколько телефонных звонков за Сашу и, сам того еще не понимая, стал обладателем информации, которая уже через несколько минут перевернет всю его жизнь и жизнь других людей.

Вскоре Саша вернулся, возлияние продолжилось, и вот уже забегал-было-заскользил нестойкий палец по Раям, Наташам, Ленам и Ольгам в засаленной записной книжке, но тут в главной комнате вдруг образовалось чье?то присутствие в виде стука двери, шелеста шагов и платья.

Саша вышел из шкафа и включился в разговор с неизвестной девушкой, которую интересовало время прилета группы немецких туристов из ФРГ. Саша не имел об этом ни малейшего представления.

Его друг, обладающий той самой информацией, почерпнутой в ходе короткой телефонной беседы с неустановленным лицом, громко крикнул из шкафа: «У них отменился рейс из Иркутска. Они завтра прилетают, в то же время».

«Ой, а кто там у вас в шкафу?» — живо, с неподдельным интересом спросила гостья.

«Это у нас собачка говорящая в шкафу живет», — заплетающимся языком пошутил Саша.

«А эту вашу собачку случайно зовут не Алеша Молчанов?» — настойчиво и с некоторой надеждой в голосе продолжила девушка.

Заинтригованный Алеша, пошатываясь, вышел из шкафа. После выкриков, полных удивления, восторга, упоения, предвкушения и обещания, крепких объятий и дружеских, но по ходу дела перерастающих в нечто новое взаимных поцелуев девушка-гид-переводчик, а по совместительству писаная красавица, дальняя родственница Льва Толстого и просто комсомолка-спортсменка, которую звали Таня, была затащена в шкаф. И после того, как Саша еще разок сгонял за портвейном, банкет продолжился.

Таня с Алексеем ходили в один детский сад (она даже помнила, как он возглавлял в саду гонки на горшках, исторический эпизод, совершенно выпавший из его памяти), а потом учились шесть лет в параллельных классах, пока его семья не переехала в другой район. Однажды, лет в тринадцать, они двумя классами ходили в поход. Там, у костра, Алеша пел подряд все песни Высоцкого, пока не сорвал голос на «Парусе», который «порвали». «Каюсь, каюсь, каюсь...» — хрипел Алеша, и все девчонки, включая Таню, смотрели на него взволнованными, если не влюбленными глазами. Каждой из них в этот момент хотелось нырнуть рукой в его богатую, курчавую шевелюру...

И по воле случая и волею судеб, после долгой разлуки Тане было суждено узнать в трех словах, донесшихся из шкафа, знакомые хриплые нотки Алешиного голоса.

Спустя три часа, две бутылки портвейна, двадцать поцелуев, тысячу анекдотов и море воспоминаний Таня и Алеша неслись с Юго-Западной, одни, в темном салоне интуристского автобуса. Его выписал для этой цели Саша незадолго до полной потери своего сознания. Мчались они сквозь темную дождливую Москву, на улицу Правды, в дом с идиотским, но невыносимо символическим номером — 1/2, где для Алексея навсегда и бесповоротно кончалась первая пьяная половина его жизни и начиналась вторая, не более трезвая, конечно, но совсем другая, полная любви, счастья и всяческих сопутствующих проблем.

Танина строгая мама, вдова, преподаватель в Горном институте, была в отпуске в Крыму. Танина сестра Ксюша, двумя годами моложе ее, тоже была в отпуске, в Абхазии. А Танин трехлетний сын от первого скоротечного брака, Егорка, отдыхал и лечил слабые легкие в санатории в подмосковном Звенигороде. Таким образом, в распоряжении вновь обретенных, но бурно меняющих статус друзей детства была трехкомнатная... кровать, горячая вода, три бутылки портвейна и две «Кассиса», — и вся оставшаяся ночь, которая длилась еще два или три дня.

В какой?то редкий момент просветления посреди алкогольно-тестостеронового опьянения, когда Алеша, пошатываясь, выбрался в длинный коридор, он вдруг и повстречал там грациозно застенчивую тень рыжеволосой девочки, которая вжалась в стену, словно пытаясь пройти сквозь нее спиной и навсегда исчезнуть из его жизни, как гений мимолетного виденья. Так состоялась первая встреча Алеши с Ксюшей, той самой Таниной младшей сестрой.

Через пару дней после окончательного пробуждения Таня сообщила Алеше, что она уезжает в командировку, и попросила его в ее отсутствие навестить Егорку, томящегося в санатории под Москвой. К слову сказать, пылкий Алеша к тому моменту уже успел сделать Тане предложение руки и сердца, и Тане предстояло выбрать между ним и десятком других женихов, обивающих пороги дома первой красавицы Москвы.

Выбор она, конечно, уже сделала, и понятно какой, но заявила, что сообщит о своем решении через неделю, по возвращении из поездки. Признаться, в этом «конкурсе», конечно же, отсутствовал принцип fair play, поскольку Алеша уже некоторое время безвылазно находился, так сказать, внутри дома и имел неоспоримое преимущество практически своего поля перед теми соискателями руки, кто маялся от неопределенности снаружи.

В момент их разговора и передачи судьбоносных инструкций на кухню неслышно вошла, а точнее, вплыла по воздуху, словно в режиме замедленной съемки, легкая, грациозная, хоть и несколько заспанная, ботичеллиевская Ксюша, состоявшая преимущественно из веснушек, огненно-рыжих волос и подслеповатых глаз за толстыми стеклами очков.

И тут Таня совершила роковую ошибку: она недооценила степени коварства Алеши, ее родной сестры и Судьбы. Она спросила Ксюшу, которая обожала Егорку и в частое отсутствие Тани воспитывала его как родного сына, не хочет ли та составить Алеше компанию в поездке в Звенигород. Ксюша, с которой моментально слетел сон, сменившись при этом, правда, некоторым трепетом, не раздумывая, согласилась.

Таня, не чувствуя подвоха, не колеблясь и не думая о последствиях, милостиво расцеловала обоих и исчезла за дверью, дыша духами и туманами.

Алеша, наконец, уехал домой в Тушино, где сказал маме, что женится. Мама перекрестилась и сварила ему пельмени. Утром следующего дня жаркий пьяный август сменился прохладным трезвым сентябрем. Ксюша и Алексей, как и договаривались, встретились у Белорусского вокзала (оба пришли минута в минуту), откуда и отправились на пустой электричке в сторону Звенигорода, предварительно запасшись газетами и журналами с кроссвордами в привокзальном киоске «Союзпечати».

По дороге Алексей демонстрировал образованность, а Ксюша, не поднимая глаз, вписывала неровные буковки в ровные клеточки. А за «пыльным поцарапанным стеклом» тем временем мелькали станции с дурацкими названиями — Рабочий Поселок, Тестовская...

В звенигородском детском санатории объявили карантин, и Егорку можно было увидеть только через высокое окно на первом этаже обшарпанного старинного здания ядовито-салатного цвета. Ксюша стояла, взобравшись на Алешину коленку, и общалась с Егоркой через стекло. Алеша, в свою очередь, бережно поддерживал Ксюшу за талию и другие части спины для устойчивости конструкции, и они оба уже начинали чувствовать эти все нарастающие вольты и амперы электрических разрядов, соединяющих их тела, жизни и судьбы в тот прохладный сентябрьский полдень.

Через полчаса они уже сидели в какой?то звенигородской стекляшке. Смеялись, пили теплое «Советское шампанское» на Алешины последние карманные (других у него отродясь не водилось) деньги и были счастливы. Так же, как и все следующие двадцать семь лет.

Когда спустя неделю, которая промелькнула в один миг, Таня вернулась, Ксюша честно поведала ей о случившемся.

Таня строго посмотрела ей в глаза и сказала тоном взволнованно-красивого гида-переводчика: «Ксюша, ты с ума сошла! Посмотри на него! У него ведь в голове одни женщины и выпивка! Он же тебя через неделю бросит!».