Не место для якоря (СИ) - Петроченко Евгения Александровна. Страница 6

  - Надо попробовать, - улыбается Татьяна, и тут вновь в комнату влетает Пират и начинает принюхиваться. Подходит ко мне, проводит шершавым языком по руке, а после, посчитав, что такого утешения достаточно, начинает вилять хвостом перед Таней, выпрашивая кусочек пирога. Та сдается и, аккуратно придерживая его вилкой и ножом, относит в угол, где стоят собачьи миски. Затем она выливает недопитую мной воду из кружки ему, и молча наблюдает, как он расправляется с пирогом и затем жадно пьет.

  Свистит на плите чайник. Таня заботливо спрашивает, что я буду пить, и опускает мне в кружку ложечку зеленого чая, пару стебельков чабреца и несколько листьев мяты, которые хранятся в жестяной коробке. Обычно летом я хожу в поле и рву ещё и зверобой, но в этом году, по всей видимости, придется обойтись без привычных трав.

  Татьяна ставит кружку рядом с моим креслом, на журнальный столик, чтобы я мог не вставать и не идти к столу. От кружки идет приятный аромат, и я улыбаюсь такой заботе. Дети вчера уехали, хоть и боялись меня оставлять одного, но Таня заверила, что сможет за мной поухаживать. Скоро они вернутся, привезут внуков и в доме снова станет шумно, а Пират перестанет просить с ним поиграть и будет прятаться даже от непривычно серьезного в десятилетнем возрасте Димки. Они - неразлучные друзья, и только пес может отвлечь внука от книжек, которыми тот зачитывается даже на каникулах.

  - Откуда вы его взяли? Это Головневых щенок, от их Белки? - интересуется Таня, отламывая чайной ложечкой кусочек оранжево-коричневого пирога.

  - Нет, я его из самого Мелитополя привез, - гордо заявляю я, а Пират тем временем укладывается спать в дверном проеме. - Мы всей семьей гуляли по парку Горького, время пролетело совсем незаметно, так что возвращались к моим затемно. Тут ещё и ветер разыгрался, и дождь стал накрапывать, а все в футболках да шортах. Идём быстро, Илья несет маленькую Соню на руках, а тут Дима вдруг шмыг в кусты. Все давай на него ругаться, Сонька плачет, а Димка появляется из-за сирени и держит в руках это чудо. Щенок был крошечный совсем, чумазый, глаза только-только открыл и жмется к внуку. Ира, жена Ильи, кричит "брось его, вдруг заразный", а Соня ещё сильнее реветь, только теперь из-за щенка. Дети родителей просят, чтобы разрешили Пирата оставить, а те ни в какую. И всё под дождем, даже молнии сверкали. Тут уж я вступился и сказал, что к себе в деревню заберу, только пойдемте в дом. Вот так он и появился.

  - Говорят, подобранные собаки самые верные, - улыбается Таня, и Пират, словно понимая, о чем мы болтаем, поднимает голову и смотрит на неё немигающим взглядом, свесив вбок язык.

  - Согласен. Когда-то у нас, ещё в Болгарии, тоже была дворняжка, Арджи, так он пятнадцать лет верно семье служил: и с детьми играл, и дом охранял, и никогда из своих никого не кусал. Когда умер, от старости уже, все вместе плакали. Я после него зарекся собак брать, вроде и неразумная животина, а когда подходит его срок, то как будто член семьи умирает. И в сердце такая боль, как не от всякого родича бывает, - я вспомнил своего верного Арджи, который всегда так был рад мне.

  Когда я получал плохую отметку в школе и боялся нагоняя от родителей, то обнимал его за теплую шею, вдыхал запах псины, и он казался мне самым успокаивающим запахом на всей планете. Вот и сейчас, спустя шесть десятков лет, не могу забыть его преданных глаз. Наверное, моё детство кончилось именно тогда, когда его не стало. Я вдруг резко повзрослел и словно другими глазами взглянул на мир. Все беды и неприятности стали казаться такими реальными, такими неподъемными, и все сказки вдруг утратили смысл, и тот Бог, которому молилась матушка, вдруг показался образцом несправедливости. Я вдруг отчетливо понял, что если абсолютно безобидное, доброе и любящее существо может умереть ни за что, то не всякое зло будет наказано по заслугам и не всякое добро получит помощь в нужный момент. В такой ситуации оставалось только верить, верить, что мой самый верный Арджи сейчас в лучшем месте и что все псы непременно попадают в рай.

4

Мири

Рассвет застал меня лежащей на кровати с открытыми глазами. За окном был сумрак, небо только-только начало светлеть. До звонка будильника оставалось ещё больше двух часов. Я знала, что мне нужно делать. Казалось, я всю жизнь только и нарушала родительские запреты, насколько четкий план созрел в моей голове. В этом не было ничего сложного, но это было настолько непривычно и вопиюще неправильно, что только новая волна радостно-тревожного волнения смогла заткнуть мою сварливую совесть. Противное чувство под ложечкой не отпускало, но на четкость действий никак не влияло.

  Я встала и первым делом подошла к планшету стола. Как всегда, мигали сообщения, пришедшие за ночь. Но я не стала их открывать. Обслуживающая система нашей квартиры давала человеку пятнадцать минут на бодрствование среди ночи и попытку заснуть самостоятельно, затем сон наступал в принудительном порядке под воздействием безвредного снотворного, распыляющегося в воздухе временно изолированной комнаты, после чего воздушный баланс восстанавливался, а человек засыпал. Такие строгие меры мама ввела из-за Натана, который, как и все люди с микрой, просыпаясь ночью, стремился выйти в сеть. Дома на него действовал родительский контроль, а режим сна, еды и воспитания детей, которого придерживалась мама, не позволял ему делать это среди ночи. Так что нам с ним приходилось мириться. Уверена, в спальне родителей другие правила.

  Справиться с системой очень просто. Нужно было лишь отключить планшетную поверхность на столе, которая являлась частью общей системы квартиры, и комната становилась изолированной. Мне никогда и в голову не приходило этим заниматься, ведь родительский режим был абсолютно целесообразен и просчитан до мелочей, поскольку это время сна было необходимо для нашей нормальной жизнедеятельности. Натан тем более не нарушал режим, поскольку для него это было совершенно бесполезно: вместе с отключением от системы комната изолировалась и от сети, а микра становилась ненужной безделушкой.

  Я провела рукой по той стороне стола, что граничила со стеной, и нашла выступ, которым они соединялись, а там и обычный сенсорный включатель. Одно движение - и стол обесточен, а вместе с ним и комната. Хорошо, что не забыла открыть жалюзи, а то осталась бы сейчас в кромешной тьме.

  Так как света всё равно было очень мало, я практически наощупь нашла стандартный школьный комбинезон. Его надеть было проще, чем школьную форму из двух вещей. Стальной цвет материала в полумраке казался черным, понять, где верх и низ, можно было лишь по белому воротничку и белым манжетам. Красно-желтая эмблема нашей школы слилась с цветом всей ткани и практически не выделялась.

  С обувью дело обстояло значительно сложнее. В темноте шкафа она была совершенно неразличима, и только наведя приличный разгром в нижнем отделении, я нашла искомое и кое-как напялила на ноги. Остается надеяться, что носки внутри были одинакового цвета.

  Свои волнистые волосы до плеч я только расчесала, найти резинку сейчас представлялось героическим подвигом, к тому же в ушах шумело от страха, а сердце стучало, словно у загнанной лошади, и каждую секунду казалось, что кто-то войдет в комнату и разрушит все мои планы. Консилер по зубам, ручной планшет в сумку, туда же электронный лист паспорта. Кредитов у меня нет, но пока я в своей стране, мне они и не нужны.

  Зачем-то на цыпочках подкравшись к двери, я взялась за ранее неиспользовавшуюся мною ручку, слегка выступающую над поверхностью, и открыла дверь. Естественно, в коридоре никого не было. Мягко ступая, я дошла до входной двери и вышла. Лишь когда она закрылась за моей спиной и тихо щелкнула, наглухо запечатавшись для посторонних, я вздохнула с облегчением. Пустой стеклянный лифт довез меня от нашего сто пятого этажа до уровня третьего сектора. Выйдя в холл, я прошла метров двадцать до транспортной площадки. С трех сторон она примыкала к нашему дому. Одна сторона выходила в холл, две боковые были наполовину врезаны в стены и наполовину выглядывали на улицу, позволяя сквозь стеклянные стены видеть оживающий город и одновременно защищая от ветра, который вечно пронизывал насквозь на такой высоте. Четвертая же сторона была ничем не отгорожена и именно здесь, на немного выступающей вперед из массива здания площадке, останавливались пассажирские флаеры.