9. Волчата - Бирюк В.. Страница 24

А Свояк гонит гонцов в Киев:

– Есть у нас, мать вашу, Великий Князь? И будет ли мать наша, в смысле — мать городов русских, эти города защищать?

Ростик, Великий Князь, с дружинами на Низ, за пороги ушёл. В Киеве оставлен его третий сын Рюрик. Славный воин, за что его в «Слове о полку Игореве» и вспоминают. Но — не дипломат. А тут надо не полки туда-сюда по полю двигать, а ополчение собирать.

Я уже говорил: у киевлян со Свояком — «любовь до гроба» — кто кого первый туда уложит. Рюрику сразу сказали:

– Хрен ему, а не подмога. Пусть сдохнет, гадина.

– Как же так? Русский князь, славный город Чернигов, люди православные мирные… Отдать язычникам?

– Во-во. И хай вони подавятся.

В Киеве — разговоры разговаривают, в Чернигове — в осаде сидят, вокруг Чернигова — половцы людей в полон ловят. Все при деле. Некому повторить из Мономаха: «пожалел я христианских душ, и сел горящих, и монастырей и сказал: „Пусть не похваляются язычники“»…

Ну, так он же мудрый! Его же посмертно святым назначили! То есть — редкость, эксклюзив. А мы — люди простые, русские, типические — не пожалеем.

Свояк, пытаясь закончить эту бесконечную столичную бузу, отправляет в Киев заложником старшего своего сына Олега. Заложником к киевлянам — не Рюрику.

– Ну, теперь-то вы мне верите, теперь соберёте ополчение?

Ага, про Изю забыли.

Многолетняя благотворительность Изи Давайдовича по выкупанию русских пленников из числа вятших из половецкого плена обеспечивала его мощной агентурно-диверсионной сетью во всех южнорусских городах и, особенно, в Киеве.

«На третий день явился к княжичу один киевский боярин, который сказал ему: „Князь! Есть у меня до тебя важное дело; поклянись, что никому ничего не скажешь“; Олег поклялся, и боярин объявил ему, чтоб он остерегался, потому что хотят его схватить».

Просто боярин, просто зашёл, просто поболтали, к слову пришлось…

Молодой парень — поверил и побежал.

В Чернигов — нельзя. Там осада, да и батя так приложит… Куда бедному княжичу податься? А в Курск, туда регулярно местные князья бегают. Там — Степь. Там вольница, ковуи, кыпчаки… Оттуда фиг выковыряешь.

Но по дороге парня перехватили Изины послы. Или просто сидели-дожидались: «когда ж этот дурачок из Киева побежит?».

– А давай к нам! Твои двоюродные братья, князья Северские — с нами. Троюродный Магог — с нами. И вообще — мы не с папашкой твоим воюем, а за возвращение нашего исконно-законного Киева.

Изя, безусловно, был очень обаятельным человеком. Милейшим. Как здесь говорят: добрый князь, ласковый. Верили ему все. Ну, почти все. Олег… ему деваться некуда — поверил. Что сказал Свояк, когда увидел с городских стен во вражеском стане знамя своего старшего сына… Карамзин даёт очень литературный перевод: «сильно опечалился».

Рюрик в Киеве прочухался. А главное — с Волыни и Галичины подошли союзные князья со своими дружинами. Киевлян стало возможным… проигнорировать.

Половцы под Черниговом уже набили все свои торбы, старый хан Боняк поглядел издалека на подходящие полки княжеские… Высказался эдак… философски. Но — на тюркском. И все быстренько свалили в Степь.

Свояк обругал прибывшего Рюрика за задержку с помощью и послал далеко. Типа:

– А иди-ка ты… назад, в Киев. Врагов-то уже нет, а округа разорена, кормить вас нечем.

Рюрик развернул полки и пошёл. Он же — полководец! Его дело — полки водить. Туда-сюда…

Всё? Нет, это же Изя Давайдович!

«На дороге нагнал его гонец от черниговских приятелей, которые велели сказать ему: „Не уходи, князь, никуда; брат твой Святослав болен, а племянник его пошел в Новгород-Северский, отпустивши дружину“. Получив эту весть, Изяслав немедленно поскакал к Чернигову, а Святослав Ольгович ничего не знал и стоял спокойно перед городом в палатках с женою и детьми, как вдруг пришли сказать ему, что Изяслав уже переправляется через Десну, и половцы жгут села».

И зачем же пожилому, едва начавшему выздоравливать князю, вылезать «в чисто поле», в палатки? Да ещё со всем семейством? Он бы и не вышел с города, но есть причина — кошечек прогулять надо…

Свояк, кажется, единственный в эту эпоху на «Святой Руси» князь, который разводит барсов.

Вокруг больших кошек на Руси довольно много накручено. Но в диком виде водятся только рыси. И не под Черниговом, а значительно севернее.

В Иране используют на охоте гепардов — они и охотятся гоном, как волки, и дрессируются легче. А вот Свояк держит именно кавказских барсов. Вроде того, с которым так насмерть подрался Мцыри. Похоже, это от детских воспоминаний князя из Тмутараканского периода жизни. Свояк — последний живой Тьмутараканский князь. Конечно, правителем, по малолетству, он не был, но хоть родился там.

Годом раньше Свояк дарит одного из своих барсов только что коронованному Ростику. Регламентная встреча по случаю принесения присяги новому государю. Но подарок — выдающийся. Ростик отдаривается дорогими мехами: соболями, чёрными куницами, песцами, полярными волками… И тут же понимает — уникальности в его дарах нет. Дальнейший разговор идёт уже без лишнего гонора.

Два этих опытных, битых, очень упрямых мужика, которые четверть века между собой воевали, которые несколько раз гоняли друг друга в сече, хоронили своих друзей, порубленных друг другом, настолько находят общее взаимопонимание, что летописец специально и несколько удивлённо отмечает: «Они пообедали по-простому и говорили между собой безо всяких изветов».

Ещё одна странная фраза в летописи об этом половецком набеге: «Князь крепко стоял в поле с женой».

Когда русские князья «стоят в поле крепко», то занимаются этим — с полками, или с союзниками, или с братьями. Со светлыми иконами, с честными хоругвями, с именем божьим… Но не с бабой же в чистом поле стоять! А что ещё написать политкорректному летописцу? «Крепко стоял с кошками»?

Тут гонцы княжии — Рюрика с дружинами догнали и с полдороги вернули. Его берендеи — «с марша — в бой» — начали резать кипчаков. Изя задумчиво поглядел на тонущих в Десне союзников, спросил выразительно (цитирую):

– А чтобы это значило?

Послушал ответ… и снова ушёл в Степь.

Уже можно кричать «Ура!»? Уже всё?

Да вы что! Это же Изя! Он прощается и не уходит. Точнее — уходит и сразу возвращается. Забыл чего-то… наверное.

«С толпами половцев, из Черниговской прошел в Смоленскую волость и страшно опустошил ее. Половцы повели в плен более 10000 человек, не считая убитых».

Я думаю, что летописец несколько не точен. Так просто из Черниговских земель в Смоленские — не пройти.

Надо или идти на северо-восток, подниматься по Десне к Елно, а там по дороге Новгород-Северский и Вщиж. Тамошние князья, конечно, Изе — племянники разных степеней родства. И союзники в общем деле — «против Свояка». Но не настолько. Пустить половцев в свой удел… потом зимой кушать нечего будет.

Или надо идти, как я сам в прошлом году выбирался — на северо-запад, к устью Сожа. А это всё земли Черниговские. Хотя временно управляемые смоленцами. Получается, что половцы «страшно опустошили» родной Изин удел.

К западу от Чернигова стоит на Днепре городок Любеч. Мономах там княжеские съезды проводил. Славный городок, древний, богатый… Был. С этого года летописец называет Любеч — «опустошённый город».

И ещё: я очень надеюсь, что, говоря о взятом половцами полоне, летописец приврал обычным образом — в десять раз. Потому что, при здешних нормативах, на одного полонённого из гражданских — десять мёртвых. Убитых при захвате, сгоревших при пожаре, утонувших при бегстве, раненых и дорезанных, старики, больные, беременные, калечные, убогие…

Дети маленькие. Они просятся «на ручки» и утомляют в дороге своих мам. Их вырывают из рук и рубят саблей. Обычно — на земле, но, бывает — на лету. Упражнение такое есть в искусстве сабельного боя.

Дети совсем маленькие. Которые совсем ходить не умеют. Их просто выкидывают. Если попал в воду или в болото — хорошо — захлебнулся, быстро умер. Если в снег зимой — чуть хуже — несколько минут для замерзания. Если, как здесь, летом — час-два заходящегося крика, хрипа…