9. Волчата - Бирюк В.. Страница 76

Мы сдвинулись из города обозом в полтора десятка саней. Это была уже совсем не та скачка, как по пути сюда. Шагом, пешочком. Почти месяц, до середины марта мы добирались до дому. Некоторые из моих новых холопов умерли, была попытка сбежать. Но санобработка с полным острижением-обриванием добавила, к общей неприязни местных — к пришлым и нищим, ещё один уровень презрения и оскорблений. Что толкало их под мою защиту. Не смотря на некоторую убыль в личном составе, обоз дорогой разрастался за счёт беженцев, бедствующих в городках по всей Десне. Особенно — на границе Новгород-Северских и Вщижских владений. Здесь крестьяне попали в бюрократическую ловушку: их не пускали ни вперёд, ни назад.

Есть грустный рассказ о еврее, которому удалось, незадолго до начала Второй Мировой войны, получить визу на выезд из Третьего Рейха во Францию. Радостно улыбающийся эсэсовец в аэропорту отобрал у него паспорт: «Это — имущество нации». А французские пограничники не пустили в страну беспаспортного неизвестного и сунули его обратно в самолёт. Назад в Германию его тоже не пустили и отправили назад. На третий раз, к полной радости наблюдающих за процессом эсэсовцев, парень выбросился из двери взлетавшего самолёта.

Черниговским беженцам, оказавшимся между северскими и вщижскими гриднями, и выброситься было некуда. Только утопиться.

У нас… тоже были проблемы. Которые мы решали… по-людски.

Северцы нас выпустили без вопросов:

– Проваливаете? Ну и валите.

Вщижские заградители начали, было, шутки шутить да возы мои заворачивать. Взялись Ивашку подкалывать:

– Эй, дядя, где бороду-то потерял? А может и ещё чего лишился? Детей-то чем делать — осталося? На что скопцу сабля? Отдай, не смеши людей.

Ивашко каменел лицом, потом сорвался. Ухватил их десятника за грудки и зашипел в лицо:

– Ты что, сучий потрох, забыл, как я тебя под Брянском вытаскивал?! Как у тебя в обеих ногах по стреле берендеевской торчало? Что ты кричал тогда — помнишь? «Ивашко, миленький-родненький! Только не бросай меня! Век за тебя молиться буду!».

– Ё! Нихрена себе! Ивашко! Ты ли это?! Спаситель ты мой! Извини, без бороды не признал…

– Я-то бороду срезал, а ты, гляжу, свою честь воинскую в нужнике утопил!

Дальше были извинения, воспоминания, застолье и боевые песни. И сопровождающий до северной границы. Когда один из сильно шустрых погранцов намекнул своему начальнику, что, дескать, «велено не пущать», то получил внятный ответ:

– Нам велено черниговских не пускать на наши земли. А это — смоленские, идут насрозь. Или ты ещё чего не понял?

Как всегда: «кто хочет делать — тот делает, кто не хочет — ищет оправданий». Компетентное исполнение приказа позволяет решать все возникающие проблемы к всеобщему удовольствию. Только надо захотеть.

Мой обоз после этого удвоился. Толкать такую массу народа, саней, лошадей — было тяжко, но мы, снова через Словени, вытягивались в родимые края.

…

А на юге, тем временем, раскручивался очередной завиточек политической истории «Святой Руси».

В первых числах марта огромная Изина армия, полная энтузиазма и радостных ожиданий, двинулась из Киева к Белгороду. Киевские ополченцы весело строили под городком штурмовые лестницы, заранее делили великокняжеских служанок, коней, шубы и государеву казну. Обозлённые, успевшие за четыре недели выжечь все сёла в округе и расстрелявшие все стрелы по стенам детинца, половцы очистили место для предстоящего штурма.

Изя, который собирался наблюдать за предстоящим представлением издалека, одел парадный доспех. Капитуляцию противника надо принимать в приличном виде. А, поскольку в бой он идти не собирается, то обычно носимая им рубаха брата Николая-Святоши, осталась в сундуке.

Хан Боняк хмуро разглядывал предштурмовую суету. Вот, таран потащили. И стрелки с большими щитами выдвигаться начали. А дальше штурмовые отряды возятся со своими лестницами. Похоже, я ошибся. Похоже, у Изи ещё есть удача. Забрался же он на Киевский стол. А сейчас и Белгород возьмёт.

Как несправедливо получается: в Киеве на Подоле мы, кыпчаки, прорубили острог, мы зажгли дома, мы секли людей на улицах. А вся добыча досталась Изе. Что можно взять в сгоревшем посаде? Слёзы, мелочь. В город — не пустили, пограбить — не дали. Здесь — опять пепелище, русские сами выжгли, чтоб нам не досталось. Вокруг… Ну, было кое-что. Мелочь. Это что, плата? За четыре недели? Стеречь русских гридней, на снегу, в поле… Даже колчаны пустые — всё в стенах торчит. А толку?

Вчера Изя позвал ханов, подарки дарил. Богатые подарки. Но не мне. Не забыл князь моих слов под Черниговом. Не простил. И никогда не простит. Нового врага себе на старости нажил. Ну и ладно. Главное: есть у Изи удача или нет? Неужели я ошибся? Неужели чутьё Серого Волка — подвело?

Послал мальчика своего, Алу, а он пропал. А предчувствия беды — не было. На Изю гляжу — чую беду. А он вон, в золочёных доспехах. Если я потерял чутьё — лучше сдохнуть. А кому всё оставить? Алтану? Мой сын — дурак. Храбрый, сильный… дурак. Он угробит мой народ.

– Алтан, сынок, возьми полусотню и проскачи вон за тот перелесок.

– Кха… Ата, что там может быть? Зайцы по полям скачут…

– Сбегай, поймай парочку. Супчик хочу из зайчика. Уважь старого.

Мой сын — дурак. Знать всё, что вокруг тебя на день конского скока — азбука хана. Не знаешь — скоро умрёшь. А у нас никто разъездов не послал. Все хотят в городок, никто не хочет в поля. Ещё — сын наглеет. Раньше он сразу бросался исполнять каждое моё слово. Коба. Его слова, его ухмылки. Каменная гадюка.

Однажды в горах шёл по ручью. Русло — как лестница. Ступеньки — по колено. Вода чуть течёт. И по вертикальной стенке ступеньки-водопадика — подымается гадюка. Спокойно, неторопливо, по-хозяйски. Извивается и лезет вверх. Против течения воды, под взглядом стоящего рядом человека… Нагло, уверенно, наплевав на всех вокруг. Так и Коба — лезет вверх. На самый верх в Степи.

Подумай «шайтан» — и вот он уже. Прискакал змеёныш. Коба богатые дары от Изи получил. Чекмень дорогой напялил. Беру всё норовит рядом с ним быть. Гадюка и ишак. Друзья-союзники. «Сначала ты меня покатаешь, потом я на тебе поезжу».

Кха! Вот это уже интересно: Алтан сеунчея послал. Ишь как коня нахлёстывает. И — орёт. Ещё один дурак: кто же орёт своё послание за версту? А вот ещё интереснее: из перелеска вылетели люди Алтана и гонят коней что есть мочи.

Гонец подскакал к стоявшим группкой ханам и заорал во весь голос:

– Берендеи!

Кыпчаки сразу закрутили головами, начали привставать на стременах, чтобы увидеть своих заклятых врагов. Коба крутанулся на месте, задышал нервно, будто в этот же миг собрался кинуться в сабельную рубку. И поскакал к своим, бросив через плечо:

– Разворачивайте сотни! Ударим в лоб!

Хан Беру тоже задёргал повод своего коня. И удивлённо уставился на неподвижного Боняка.

– Знаешь ли ты, Берук-хан, что к старости глаза слабеют? Я плохо вижу блох на твоей кобыле. А вот вдаль я вижу хорошо.

– Эта… И чего?

– Того. За берендеями я вижу торков. Значит — пришла вся Рось. А за ними я вижу знамёна русских князей. Идут княжии дружины. Переяславльская, Пересопицкая, Волынская и сама Торческая.

– Эта… И чего?

– Кха. Это — разгром, хан Беру. Это смерть. Чутьё Серого Волка не обмануло — у Изи нет доли. Надо уходить.

– Но… а как же добыча?

– Лучше видеть головы моих людей на голых плечах, чем плечи в дорогих тряпках, но без голов. Впрочем, ты можешь остаться и умереть. За цацки, за Изю… Я ухожу.

Коба повёл своих «в лоб» на берендеев. Уже в сече, срубив первого противника, он, привстав на стременах, оглянулся. Отряды Боняка и Берука перестраивались в колонну и, обходя стороной лагерь русских, уходили на север. А из перелеска перед ним, вслед за берендеями выскакивали торки и печенеги. За их спинами весеннее солнце отблескивало на наконечниках копий княжеских дружин.

Коба визжал от злости, но нукеры прижали его к седлу, ухватили за повод его коня и вытащили из схватки. Закрывая своими телами молодого хана, в безумии своём рвущегося назад в бой, погнали коней на север. Туда, где старый хан Боняк давно ещё, в самом начале осады, углядел относительно пологий спуск к Днепру. Пристроились в спину серой колонне половцев Берук-хана, бросивших майно и заводных коней — лишь бы выскочить из начавшейся на Днепровской круче мясорубки.