Рацухизация - Бирюк В.. Страница 72

— Сапоги тебе… да. Только это не дело, а так, приделье. Дело в Рябиновской вотчине у всех мастеров одно. Одно-единственное. Очень простое. Делать по слову моему. Это — дело. Остальное — мелочь, придельце, забавка. Вот этот хрен гороховый — волю мою не исполнил. Поэтому — уже не мастер. Уже так… скотинка прямоходящая. Пока — ходящая. Поднимай дядя, задницу, и топай на кирпичи. Немедля.

Ничего нового: примат личной преданности над профессиональной пригодностью. Хороший сапожник — плохой сапожник… какая разница? Это интересно только для верного сапожника. А неверный сапожник — мёртвый.

Сапожник глазками — на Акима. Аким… цапнул рушничок и в рот. Тогда дядя сам понёс:

— Смотри, боярич, босым останешься. Вся вотчина в моих сапогах ходит. Сапожки-то по-обтреплются — они куда побегут? Ух и погрызут твои бабы твою головушку лысую.

— Ты об моей голове не печалуйся — об своей погрусти. Которая из моих баб мне плешь грызть начнёт — моей быть перестанет. В сапогах ли вотчина ходить будет или босая — уже не твоя забота.

Дядя так и не понял. Это для нормальных людей — обутый/босой — важная дилемма. А у меня счёт идёт иначе — выберусь живым или нет. Я как сюда вляпался, так и привык по такой мерке мерить. Уж больно сильное было это потрясение — «вляп».

Сапожника увели к Христодулу. А ко мне притащили его старшего сыночка.

— Сапожное дело знаешь? Кожи делать умеешь?

— Ну… эта… батяня всех секретов… которые от отца к сыну… не, не сказывал…

— Теперь и не скажет. Теперь — ты сам. Либо ты делаешь работу сапожную. Учеников учишь, писарю про всё рассказываешь. Либо идёшь к папашке в напарники. Вижу, что не хочешь. Тогда делай дело да присматривай себе отчима. На всякий случай.

Аким так и не получил своих «особенных сапог». Я волновался — дед обижаться будет. Но он вытащил старые:

— Яша, глянь — совсем как новые. А помнишь как я в них по Угличу? Тихохонько, на носочках…

Тема сапожника оказалось закрытой.

Изобретение бумаги и чернил резко — в разы! — сократило трудоёмкость перевода информации из формы устной речи в письменную. А это позволило на порядок интенсифицировать информационные потоки.

Взамен получасового выслушивания лепета очередного «вольного сына лесов и полей»:

— Тама… эта… ну… коровка моя… вчерась… а пастух наш… такой… хрен вредный… я ему, слышь, говорю… да… а он, стал быть… видать бельма с утра заливши… вот те хрест!… а баба евоная — завсегда…

Я получал короткую записку:

— Сдохла корова. Объелась клевера.

Это меняло стиль общения: от эмоционального я всё более переходил к рациональному. Это отсекало массу подробностей. Нужных, но куда более — ненужных. Это ограничивало меня в восприятии и понимании людей. Важных, но более — неважных. Резко, рывком увеличило мои возможности в части переваривания событийной, фактической информации. Что позволило включить в рассмотрение новые информационные массивы. Давало мне время для их восприятия и осмысления.

Это — бумага. Это — документооборот.

Стандартизированная канцелярская скоропись позволила восстановить привычную мне практику скорочтения. Отказаться от обычной здесь манеры побуквенного, послогового, пословного чтения. Просматривая по 100–200 страниц в час, я впитывал информацию в огромных, по здешним меркам, объёмах. И учил этому своих ближников.

Вот смотри, девочка, как забавно получается: были у меня вода да дрова, глина да известняк, железа чуток да людей малость. На Руси в какое место не ткни — такое везде есть. Из этого, «везде-естного» понаделал я кучу всяких полезняшек. Которых допрежь не было. Не только тут, но и вообще. Чего я добавил? — Мозгов капельку. Ни папоротников волшебных, ни камней редкостных, ни мощей святых… Всё — вот оно, перед глазами! Только собери правильно.

Почему прежде такое сделано не было? Ведь не дураки ж у нас на Руси живут! Почему?! Мозги есть да не в ту сторону развёрнуты? Думать про сиё не хотят, не умеют? «Как с дедов, прадедов», «что было — то и будет», «на всё воля божья», «просите и обрящите». Просите, молитесь, а не — думайте, делайте?

Не сделано — ибо не надобно, спроса нету. Не надобно, не желаемо — ибо неведомо. «Свобода желать» — нетути. «Делать» — можно научить. Но как научить — «желать»? Все веры человеческие учат — «не возжелай». А уж — «возжелай неведомого»…

Мне интересно — новое сделать, своё. Русским людям здешним — прежнее повторить, отеческое. Мне таких русских людей — не надобно. Нелюдь я. И от этого — тоже.

Ещё: чтобы новое чего сделать — надобны инструменты, материалы, работа. Вложиться надо. На «Святой Руси» вклады вкладывают только в церкви да в монастыри. Чуть у человечка под шкуркой жирок нарос — власть сдирает. И шкуру, и сало. Под страхом государевым. А у кого не всё содрали — сам в церкву несёт. Под страхом божьим. С чего новизны-то делать? Ни ума на то, ни денег.

Вложенное в новизны мои в Рябиновке вскорости вернулось мне стократно. Перейдя во Всеволжск, оказался я вынужден сводить во множестве тамошние леса дремучие. Ибо негде было пахарю с плугом ходить, негде было хлеб растить да скот пасти. Желая изо всякой нужды получить наибольшую пользу, велел я ставить во многих местах поташные заводы. Производили мы сего продукта немалое количество. А из него — разные вещи делали, которые немалую прибыль давали. Так дебри лесные, людям мешающие, превратились в выгоду немалую.

Глава 286

Упоминал ли я о законах Паддера? Всякому попаданцу надо их знать и ежедневно повторять. Ибо эти законы касаются причинно-следственных связей — той материи, с которой мы, собственно говоря, и пытаемся работать.

Цель попадизма: изменить начало потока исторических событий так, чтобы конец выглядел лучше.

Я не буду вдаваться сейчас в обсуждение вопросов: что такое «лучше»? Бывает ли «конец», который выглядит «хорошо»? Где находится начало того конца, которым оканчивается начало?

Просто запомним два принципа:

Законы Паддера вполне реализовались при запуске парового котла. Начиналось всё «хорошо», а закончилось… «плохо». Сам же процесс был настолько… мучительным, что даже стало забавно.

Ещё в конце августа, когда в кузнице схлынул поток заказов, связанных с жатвой, мы с Прокуем стали городить паровую машину. Начали, естественно, с котла. Прокуй неделю издевался над молотобойцами, но относительно ровный лист 3х3 аршина они выковали. Согнули в трубку, склепали шов. По методу «Глухаря» из «передвижников».

Странно: в «Святой Руси» все шайбы под заклёпки — ромбовидные. Ни — квадратных, ни — круглых. Я спрашивал — почему? — никто не знает. «Как с дедов-прадедов заведено». Ну и ладно — им так привычнее, а мне — без разницы.

Сам внутрь слазил — обушок при клёпке подержать. Мда… В наушниках на голове и с молотом в зубах… можно. Но лучше чего-нибудь придумать.

Вспомнил, как мы на узкоколейке рельсы к шпалам пришивали. Там же тоже всё на весу! Ставишь рычаг, один конец подпирает висящую шпалу, на другой — чудак с толстой задницей усаживается. Путейский молоток — 4 кг. При навыке — костыль с одного удара забивается.

Здешние молоты — лёгкие. Ручники — меньше 1 кг, здоровые кузнечные кувалды — 1.5–2 кг. Сделал приспособу. С колёсиками для удобства перетаскивания: клепай — не хочу!

Тут дырки кончились. Факеншит! Только приспособишься, только настропалишься, только уелбантуришь правильно, эффективно, удобно… Штучное производство. А тут «штука» нового типа пришла. В этом конкретном случае: давай теперь днища приклёпывать.

Хотя, если подумать… той же приспособой, перекатывая эту трубу железную… Днища к котлу — конусом с юбкой. Юбка и клепается. Нижнее — конусом наружу, верхнее — внутрь. А иначе ж не подлезть!