Таня Гроттер и колодец Посейдона - Емец Дмитрий Александрович. Страница 29

– Я не люблю Валялкина?

– Зайдем с другого бока, – примирительно сказала Склепова. – Любишь и люби. А почему ты его любишь?

– Он мне жизнь сколько раз спасал! В Дубодам из-за меня попал.

– В Дубодам он, положим, попал из-за Пуппера. А что жизнь тебе спас… Получается, что ты ему обязана и любишь его по обязанности. Он тебя своим великодушием мертвой хваткой держит. Ты его даже бросить не можешь, – заметила Склепова.

Таня слушала и удивлялась, зачем вообще слушает.

– Вот тупой пример, – продолжала Гробыня. – Вообрази, завтра на тебя нападет спятивший циклоп. А Душимышкин твой окажется рядом и спасет тебя, но циклоп его ранит. Не смертельно, но тяжело. Слезы, кровь ручьем. По твоей логике, тебе придется немедленно влюбляться в Дубасьжирафова? Из благодарности… Сидеть рядом с его кроватью, протирать тряпочкой потный лобик…

– Чушь! – сказала Таня, невольно ловя себя на том, что рука ее тянется смачивать тряпку и опускать ее на лоб Глеба. Будь оно неладно, это слишком живое воображение!

Гробыня тоже все заметила и, расхохотавшись, бросила в Таньку подушкой.

– А, замечталась! Знаю, что замечталась! Вот он, ключик к сердцу любой Гроттерши!.. Дай только посострадать, помучиться и чего-нибудь за кого-нибудь додумать! – воскликнула она, очень довольная.

Таня закрыла глаза. Голос Склеповой, продолжавшей что-то доказывать, мотонно гудел, постепенно отдаляясь. Вскоре Тане казалось, что это шумит океан. Чешется волнами о гальку, как лохматый пес о дерево.

Подбрасывая зудильник, подошла Пипа.

– Эй! Ты видела? Она нагло дрыхнет на моей кровати!

Склепова недоверчиво повернулась к Таньке.

– Ну да, спит!.. А я-то умиляюсь, что Гроттерша в кои веки не перебивает, когда я на нее бочки качу. Пипенция! Давай кровать поближе к окну переставим! Пускай Черные Шторы сны Гроттерши подзеркалят!.. Охота мне посмотреть, как Пуппер с Ванькой в ладушки играют и Бейбарсов бамбуковой тростью кильку ловит. А где-то за заднем плане Ург тащит украденный контрабас.

Гробыня смотрела на Черные Шторы, нетерпеливо покусывая длинные ногти. Она караулила уже второй час, а Таньке упорно не снилось ничего интересного. На Шторах мелькали какие-то крылатые собачки, карта созвездий, высокие ботинки, ораторствующий Сарданапал, с усами, которые, как стрелки, показывают полдвенадцатого. Никакого компромата. Здесь и Фрейду не к чему было бы прицепиться.

Пипа, некоторое время из любопытства торчавшая рядом с Гробыней, недавно уснула, растянувшись на животе поперек кровати. Ее ноги свешивались на пол. Черные Шторы немедленно бросили подзеркаливать Гроттершу с ее заурядными снами и занялись Пипой.

Пипе снился Генка Бульонов в очочках, как у Пуппера, в его модном плащике и с метлой. Образы Пуппера и Бульонова смешивались, перетекали, и невозможно было определить, где заканчивается Пуппер и где начинается Бульонов. Мечты о Пуппере плавно переходили в бытовые думы о Бульонове.

– Опс! А Пипенции тоже не чужды фантазии! – прокомментировала Гробыня.

Внезапно дверь, которую они с вечера так и не заговорили, распахнулась, и в комнату влетел малютка Клоппик. За Клоппиком мчался Кузя Тузиков. На заднем плане, как башенный кран, маячил Бульонов.

– Вы еще ничего не знаете? – задыхаясь, крикнул Тузиков.

– Преподы… все… – выдохнул Бульонов и замолчал, изумленно разглядывая свое отражение на Шторах. – Ой, а чего это там такое?

– Отвлекись от Штор, дружок! Там нет ничего интересного! Обычная выставка дураков в женских снах. Что «преподы все»? Финала жажду! – с терпением психиатра сказала Склепова.

– Плеподы иссезли! С консами! – жизнерадостно добавил малютка Клоппик.

– Конкретно, майор! С какими концами? Что вы лопочете? – не поняла Склепова.

– Мы обосли весь Тибидохс. Все пловелили. Все плеподы иссезли. Все взлослые. В Тибидохсе остались одни усеники, – пояснил Клоппик.

– Бред какой-то! Может, они на совещании на Лысой Горе? И вообще, с какой это радости вы стали обшаривать Тибидохс? – не поняла Гробыня.

– Мы шли к циклопам играть в карты, – стал рассказывать Тузиков. – Заглядываем в караулку – никого. Спускаемся к Жутким Воротам – тоже никого. Никакой стражи. Обратно пробираемся по коридору мимо кабинета Сарданапала, хотим поскорее проскочить, и вдруг видим – на дверях НЕТ СФИНКСА. Как вам такое? Клоппик зачем-то толкает дверь. Он уверен, что она заговорена, но она почему-то сразу открывается. Мы ждем, видим, что ничего не происходит, и осторожно заглядываем.

– В кабинет Сарданапала? Без приглашения? – не поверила Гробыня.

– Некому приглашать. Никаких охранных заклинаний. Все нараспашку. Смотрим в кабинете. На столе горит свеча, рядом с ней открытая книга – и никого… Такое чувство, что Сарданапал только что вышел. Мы кидаемся к Великой Зуби, к Медузии, наконец, к Поклепу, и везде то же самое! Нигде и никого! Говорю вам: все преподы и циклопы пропали! В Тибидохсе одни ученики! – крикнул Тузиков.

– Вы полезли даже к Медузии? Ночью? Совсем без башни народ пошел. А если они полетели куда-то? Скажем, случилось что-то экстренное: ну там, лешаки с водяными сцепились. Преподы взяли с собой толпу циклопов и помчались разнимать! – предположила Гробыня.

– Н-никуда они не помчались. Они просто исчезли – каждый на том месте, где был. Сарданапал за столом. Медузия и Зуби в кроватях. Поклеп – в засаде на лестнице, ведущей от коридора третьего курса в Зал Двух Стихий. Если предположить, что часы Поклепа упали и остановились тогда же, когда все произошло, было без десяти четыре утра, – сказал Бульонов, задумчиво поглядывая то на спящую Пипу, то на Черные Шторы.

– Но откуда такая уверенность, что они исчезли, а не ушли? И как у вас вообще хватило наглости полезть к Поклепу и Зуби? – не унималась Склепова.

– Я нашел вот это! Первый, между прочим! Другие не заметили! – с гордостью сообщил Генка.

На его большой ладони, там, где галочкой смыкались линии жизни и ума, лежали золотые зажимы с усов Сарданапала и его перстень повелителя духов. Представить, что академик расстался с перстнем по доброй воле, было так же невозможно, как, обнаружив у лисьей норы птичьи крылья, решить, что сама птица не съедена, а отлучилась по делам.

– А вот исе три кольса: Суби, Мезузии и Поклепа. По ним мы и уснали, кто где быль, когда все случилось, – добавил малютка Клоппик, гремя чем-то в кармане.

Полностью размер катастрофы стал ясен во время завтрака, когда в Зале Двух Стихий собралось несколько сотен учеников. Все толпились у пустых столов, не понимая, почему не несут скатерти-самобранки и почему нет преподавателей. Несколько минут было тихо – все ждали, что вот-вот в зал ворвется коротконогий гневный Поклеп, но время шло, а он все не объявлялся.

А потом в зал вошла Верка Попугаева, шепнула одному, шепнула другому, по-кошачьи повела маленькой головой, по-вороньи взмахнула длинными темными рукавами, и за несколько минут, точно вирус, по залу распространилось известие, что все преподаватели пропали. То, что было предположением, стало явью.

Лиза Зализина тонко улыбнулась и, вскинув кликушеские глаза к потолку, пылавшему звездным небом, сказала вкрадчиво и неопределенно:

– Я всегда знала, что этим все закончится… А все кто?.. Все она, сладкая наша! Ути-пусеньки!

– Зализина, отстань от Гроттер! Только твоих истерик тут не хватало! – поморщилась Рита Шито-Крыто.

– О, ты даже знаешь, о ком я? Я же ее имени даже не произносила! Все дороги ведут к Гроттер и заводят в тупик! Где она, наша светленькая? Я хочу просто посмотреть ей в глаза! Понять, есть ли у нее хоть капля совести! – сказала Зализина кротким голосом.

Это был верный признак того, что по залу сейчас начнет летать сгоряча проклятая мебель, а сама Лиза будет рыдать в голос, кусая себе руки. Причем сколько-нибудь значительных ран она себе не нанесет.

Гробыня посмотрела на Гуню Гломова. Тот подошел к Зализиной сзади, мягко взял ее за локти, приподнял и вынес из зала. В руках у Гломова Лиза вела себя тихо и смирно, сохраняя на лице выражение оскорбленной праведности.