Хозяйка Серых земель. Люди и нелюди - Демина Карина. Страница 57
— Разве…
Вялый взмах руки. Пальцы тонкие. А ногти синюшные, как у покойника.
— Себастьян, полагаю, подойдет вам лучше… и уважьте хозяев, милейший князь. Примите свое истинное обличье…
— Вы…
Гарольд поднял руку.
— Не тратьте наше общее время на глупые игры. Или вы и вправду столь наивны, что полагаете, будто здесь вас не знают?
— И чем обязан этакой славе?
Нельзя давать волю раздражению.
— Вы расстроили одну чудесную женщину, а у женщин долгая память… итак, я жду.
Себастьян пожал плечами: почему бы и нет? Он прав, этот человек или нечеловек, — сейчас не самое лучшее время для игр. А забавно выходит… второй раз уж маска подводит.
— Здесь все видится несколько иным, — произнес Гарольд и смежил веки. — Со временем и вы привыкнете…
— А очки вам все равно не идут. — Вильгельмина отступила на шаг.
— Дорогая, ему это прекрасно известно, но наш дорогой гость имеет все основания опасаться… все же у него нет… естественной невосприимчивости к некоторым твоим талантам. Дамы, не стойте в дверях… панна Евдокия, премного рад вас видеть. Яслава…
Церемонный поклон.
Протянутая рука, которую Евдокия сочла за лучшее не заметить.
— И вы опасаетесь… — Данное обстоятельство, похоже, хозяина дома не столько смутило, сколько развеселило. — Что ж, это должно бы польстить… прошу… клянусь остатками души, что в нашем доме вам ничего не грозит.
— А у вас этих остатков… осталось? — уточнила Яслава, которую местная живопись тронула до глубины души.
— Вполне, милостивая сударыня. Хватит, чтобы не рискнуть нарушить подобную клятву… — Он обвел рукой зал. — Мне ли не знать, что происходит с клятвоотступниками.
— И что же?
— О, если вам действительно, — он подчеркнул это слово, — любопытно, то я могу устроить… экскурсию. Кажется, это называется так. Убедитесь, как говорится, воочию…
Убеждаться воочию у Яськи желания не было.
У Евдокии тоже.
Но руку хозяина она проигнорировала, наплевав на все этикеты разом, — все же место не располагало к проявлению избытка манер.
— Что ж… в таком случае предлагаю начать ужин… Мина, где девочки? Сколько раз можно повторять, что нельзя настолько…
— Ах, папа, — дверь отворилась, на сей раз, разнообразия ради, беззвучно, — перестаньте… кому здесь нужны ваши правила?..
Девушку, скользнувшую в комнату — ступала она неслышно, тенью, — несомненно, можно было назвать красивой. Высока. Стройна… и старомодного кроя платье с фижмами лишь подчеркивало тонкую талию ее. Обнаженные плечи были белы, впрочем, как и шея с красной атласной лентой. Лента была узенькой, и Евдокия не могла отделаться от мысли, что это и не лента, но рана.
Голову красавице отсекли, а после передумали, приставили к телу…
Круглое личико, обильно напудренное.
Нарисованный румянец.
Алые губы.
Мушка на щеке… этаких красавиц Себастьяну случалось видеть на придворных портретах двухсотлетней давности. Они вот так же забривали лоб, носили пышные парики, которые щедро украшали что перьями, что драгоценными камнями.
— Эмилия. — Мина представила дочь, и та присела в реверансе.
Кукольный поклон. И сама она — куколка, сломанная, но наспех починенная. Оттого и движется неловко, рывками. И тянет приглядеться к рукам, не осталось ли на них следов от веревочек.
— А это — Генриетта…
— Прошу прощения, папа, мама…
Голос тихий.
Взгляд в пол.
Платье черное, строгое, такое пристало носить вдове средних лет, но уж никак не молодой девушке. И странным образом платье это лишь подчеркивает юный возраст Генриетты.
Бледность кожи.
Печаль в синих очах. И Себастьян вдруг понимает, что не способен отвести взгляд от этих очей…
— Прекрати, дорогая, — произнес Гарольд. — Это наши гости…
— Конечно.
Темные губы. Черные почти, будто измазанные не то в варенье вишневом, не то в крови, которая успела застыть.
— Нет, дорогая, ты не поняла. Это именно гости, а не… извините, князь, сюда действительно гости заглядывают нечасто. Но присаживайтесь… Где ваш братец?
— В городе. — Эмилия дернула плечиком. — Третий день уже… почему все время он? Или вот она…
Она указала на Генриетту, которая уже заняла место по правую руку Гарольда.
— Я тоже хочу поехать! И мама…
— Мама не может никуда поехать, дорогая. — Гарольд указал на свободные стулья. — И давай поговорим обо всем позже…
— Отчего? — Себастьян помог Евдокии, которая явно не была настроена на тихий семейный вечер. Яслава и вовсе закаменела. — Прошу вас, не стоит стесняться…
— Действительно. — Эмилия потянула себя за накрахмаленный локон. — Их ведь все равно убьют…
— Эмилия!
— Что, папа? — Невинный взгляд, и томный взмах ресниц. — Ты же сам говорил, что она своего не упустит, а значит, их убьют. Тогда к чему все эти игры…
— К тому, что пока они живы. — Гарольд подчеркнул это слово — «пока».
Что ж… не то чтобы у Себастьяна имелись иные варианты развития событий, но все же ныне был редкий случай, когда собственная прозорливость не доставляла радости.
— Кстати, рекомендую вино… триста двадцать лет выдержки… и девочек не слушайте. Они здесь несколько…
— Одичали, — с милой улыбкой завершила фразу Эмилия. — А вы и вправду князь?
— Да.
— Как мило… послушайте… — Она наклонилась, почти легла на стол, и глубокий вырез ее платья стал еще глубже, а грудь почти обнажилась. Но вид ее, аккуратной, совершенной даже, почему-то не вызывал у Себастьяна никаких эмоций. — Зачем вам умирать?
— Совершенно незачем…
Гарольд более дочь не одергивал. Он самолично разлил вино по бокалам. Евдокии поднес:
— Прошу вас, не стоит опасаться. У меня нет намерения вас отравить… или каким-то иным образом воздействовать на ваши разум и волю… она бы не одобрила.
— А вам нужно ее одобрение?
Прозвучало почти оскорбительно, но Гарольд склонил голову:
— Жизненно необходимо…
— Видите ли, деточка, — Мина вино пила из бутылки, пыль с которой отерла подолом черного своего платья, — жизненно — это в данном случае не эвфемизм…
— Мама, давай хотя бы сегодня…
— Брось, Генри, чем сегодняшний день отличается от вчерашнего? Или позавчерашнего… ото всех этих клятых дней. Ваше здоровье, милочка. — Мина подняла бутылку. — Пейте. Не стесняйтесь. Он и вправду не станет вас травить… а в остальном… в остальном здесь можно жить, если притерпеться.
— У мамы расстроены нервы, — сказала Генриетта, она вино лишь понюхала, и Евдокии показалось, что запах пришелся Генриетте не по вкусу.
— Не только у мамы. — Эмилия дотянулась до Себастьяновой руки, которую поглаживала ныне нежно, с явным намеком. — В этом захолустье, князь, такая тоска нечеловеческая… но все лучше так, чем смерть… а я могу замолвить за вас словечко… женитесь на мне.
— Прямо сейчас?
— Можно после ужина, — милостиво дозволила Эмилия. — В конце концов, это будет справедливо… нас осталось так мало…
— Простите, но…
— Оставьте. — Черные коготки царапнули столешницу. — Хотите сказать, что не готовы сочетаться браком?
— Именно.
— Она вас убьет. Или изменит… она сильна… папочка вон на что храбр, а все равно ее боится…
— Эмилия!
— И сестрица… правда, она наивно полагает, что сможет стать такою же… не знаю… она у нас умница. Талантливая. И колдовка первостатейная… только вот, — коготки в столешницу впились, а глаза Эмилии полыхнули чернотой, — только разве ей конкурентки нужны?
— Лина! — Генриетта вскочила, но быстро совладала с собой. — Не слушайте мою сестру. Она такая фантазерка… и вовсе я не колдовка. Во мне силы — капля…
— Капля за каплей… — Мина перевернула бутылку.
Красные капли вина на черном столе почти и не видны.
И странный ужин.
Безумный.
— Колдовка, — осклабилась Эмилия. — Как есть колдовка… и она тоже… позволяет помогать, но как у Генри сил станет слишком много, так ей и конец придет…
— Всем нам рано или поздно придет конец, — философски заметила Мина. Она сидела, закинув ногу на ногу, в позе вальяжной, бесстыдной даже. И опустевшую бутылку вина, взявши за горлышко, покачивала.