Хозяйка Серых земель. Люди и нелюди - Демина Карина. Страница 9
И вот все на Нюсю глядят, шепчутся, дивятся тому, как она, перестарок, сумела этакого мужика найти. Хотя, конечно, в примаки, да зато ученый… про упырей небось знает больше, чем тятька про своих коров…
— А шо… — Нюся подобралась еще ближе, и в глазах ее появилось хорошо знакомое Себастьяну выражение. Этак кошки дворовые глядели на воробьев, прикидывая, как бы половчей ухватить… воробьем себя Себастьян и ощутил.
И сглотнул, приказывая Сигизмундусу не паниковать.
Чай, храмы далече и жрецов поблизости не наблюдается, и, значит, честь Сигизмундусова пока в относительной безопасности.
— А шо, — повторила Нюся, томно вздохнувши. Вспомнились маменькины наставления, что, дескать, мужик страсть до чего поговорить охочий, а как говорит, то и глохнет, будто бы глухарь токующий… главное, вопросу верного задать. И Нюся нахмурилась, пытаясь понять, каковой из всех вопросов, что вертелись на ее языке, тот самый, правильный, поспособствующий воплощению простой девичьей ее мечты. — А шо… упырь в нонешнем году жирный?
Маменька, правда, не про упырей тятьку пытала, но про свиней, так то и понятно. Тятька за своими-то свиньями редкой аглицкой породы душою болеет, волю дай, так и жил бы в свинарнике… упыри, вона, не хужей. У них же ж тоже привес важный.
Сигизмундус от этакого неожиданного вопроса слегка оторопел.
Сглотнул.
И всерьез задумался над глобальной научной проблемой: имеет ли жирность упыря значение для науки, а если имеет, то какое.
— В прошлом-то годе, помнится, споймали одного, так тощий, смердючий, глянуть не на что. — Нюся приспустила маменькин цветастый платок, который накинула на плечи для красоты.
Платок был даден для знакомства с будущим женихом, а следовательно, использовался по прямому назначению. Ярко-красный, в черные и желтые георгины, он был страсть до чего хорош, и Нюся в нем ощущала себя ни много ни мало королевною.
— Всем селом палили… ох и верещал-то…
— Дикость какая, — пробормотал Сигизмундус, в глубине души считавший себя гуманистом.
Палить… живое разумное существо… хотя, конечно, существовали разные мнения насчет того, следует ли считать упырей разумными. Находились и те, кто полагал, будто бы все так называемые проявления интеллектуальной деятельности, которые упырям приписывают, есть всего лишь остаточные свойства разума…
Себастьян мысленно застонал.
Какие упыри, когда вот-вот оженят? И сие напоминание несколько охладило Сигизмундусов пыл.
— Так а шо? — Нюся подобралась настолько близко, что протянула руку и пощупала край Сигизмундусового пиджачка. — У нас народ-то простой, вот ежели б вы были, то вы б упыря научили…
Она задумалась, пытаясь представить, чему эту косматую нелюдь, которая то выла, то скулила по-собачьи, да только от того скулежа цепные кобели на брюхо падали да заходилися в тряске, научить можно.
— …дом стеречь, — завершила Нюся.
И представила, как бы хорошо было, ежели б на цепи и вправду не Лохмач сидел, который старый ужо, глухой и лает попусту, но взаправдашний упырь…
— Или еще чему… А пиджачок вы где брали?
— На рынке. — Себастьян сумел заставить Сигизмундуса сделать шажок к свободе, сиречь к проходу.
— В Брекелеве? — поинтересовалась Нюся, назвавши самое дальнее место, из ей ведомых.
В Брекелев тятька за поросями аглицкими ездил. На подводе. Оттудова петушков сахарных привез красного колеру и рукавицы из тонкой шерсти.
— В Познаньске…
Нюся подалась вперед, тесня Сигизмундуса к стеночке — чуяло сердце девичье, трепетное, что уходит кавалер.
— В Познаньске… — Она вздохнула тяжко, как корова при отеле. — Вот, значит, чего в столицах носют…
— И-извините. — Сигизмундус изо всех сил старался не глядеть ни на лицо девицы, ни на выдающуюся ее грудь, которая прижимала его к стене поезда. — Мне… мне надобно… выйти надобно… по нужде…
Сигизмундус разом покраснел, потому как воспитанный человек в жизни не скажет даме о подобном, но иной сколь бы то ни было веский предлог в голову не шел.
Впрочем, дама не обиделась.
— До ветру, что ль? — с пониманием произнесла она.
И отступила.
Проводив будущего супруга — а в этом Нюся почти не сомневалась — взглядом, она обратила внимание уже на вещи, каковые полагала почти своими. Конечно, путешествовал дорогой ее Сигизмундус — имечко Нюся у свахи вытянула, хотя та и норовила замолчать, да только зазря, что ль, Нюся характером в мамку пошла? — так вот, путешествовал Сигизмундус не один, но со сродственницей, каковая Нюсе не по нраву пришлась. Сразу видно — гонорливая без меры. И что толку от этакого гонору, ежели до сей поры в девках ходит?
Нюся присела на лавочку будто бы невзначай.
Нет, от этакой сродственницы избавляться надобно, да только как?
А просто… замуж ее выдать, за того самого жениха, которого для Нюси сготовили. От и ладно получится! Все довольные будут…
С этой мыслью, в целом довольно здравой, Нюся принялась осматривать вещички. Книги, книги и снова книги… куда их девать-то опосля свадьбы? Небось в избе тятькиной и без них тесно… разве что на чердак, но там чеснок мамка сушит, лук…
Или сразу на растопку определить?
Бумага-то с легкого загорается…
Сигизмундус, не ведая, на счастье свое, что судьба его и бесценных книг, купленных Себастьяном на познаньском книжном развале достоверности ради, уже решена, выбрался на перрон. Он глотнул воздуха, который после спертого духу вагона и Нюсиных телесных ароматов показался на редкость свежим, сладким даже.
Потянулся.
Поднял руки над головою, покачался, потворствуя Сигизмундусовым желаниям, а такоже рекомендациям некоего медикуса Пильти, утверждавшего, будто бы нехитрое сие упражнение, вкупе с иными упражнениями древней цианьской гимнастики, способствует прилитию крови к мозгу и зело повышает умственные способности.
— Что вы делаете? — осведомилась панна Зузинская, появившаяся будто бы из ниоткуда.
— Зарядку. — Сигизмундус поднял левую ногу и застыл, сделавшись похожим на огромного журавля. Руки он вытянул в стороны, а голову запрокинул, стремясь добиться максимального сходства с картинкой в брошюре.
— Как интересно. — Панна Зузинская почти не лукавила.
Выглядел ее клиент, который, правда, и не догадывался о том, что являлся клиентом, преудивительно. С другой стороны, не настолько удивительно, чтобы вовсе забыть о деле, которое и привело ее сюда.
— У меня к вам выгодное предложение, — сказала она и отступила на всяк случай, поскольку Сигизмундус руками взмахнул.
Он вовсе не имел намерения причинить панне Зузинской ущерб, но лишь попытался повторить движение, каковое в брошюре именовалось скромно — «дрожание вишневой ветви, растущей над обрывом скалы».
— К-какое?
Сигизмундус с трудом, но удержал равновесие, а ветви его рук, как и описывалось в брошюре, сделались легкими, почти невесомыми. Правда, остальное тело еще требовало приведения его в состояние высшей гармонии, после достижения которого медикус обещал чудесное исцеление ото всех болезней, а также открытие третьего глаза и высшей истины.
До гармонии, скажем так, было далеко.
— Двадцать пять злотней, — сказала панна Зузинская, отступив еще на шаг, поскольку гармонии Сигизмундус добивался очень уж активно.
Он раскачивался, то приседая, то вдруг вскакивая со сдавленным звуком, будто бы из него весь воздух разом вышибали. Панне Зузинской были неведомы азы дыхательной гимнастики, а оттого все происходившее на перроне было для нее странно, если не сказать, безумно.
— Я дам вам двадцать пять злотней за вашу кузину. — Она выставила меж собой и Сигизмундусом сумочку. — Подумайте сами… вы, я вижу, человек свободный, не привыкший к обязательствам подобного толку… вы живете мечтой…
Пан Сигизмундус присел и резко развел руки в стороны. Сия поза называлась менее романтично: «жаба выбирается из-под илистой колоды». От усилий, страсти, с которой он выполнял упражнения, очки съехали на кончик носа, а шарф и вовсе размотался.