Алтарь Эдема - Роллинс Джеймс. Страница 18

– Хотите поесть? – прозвучало рядом, и она подскочила от неожиданности, вырванная из своих мыслей. Потом выпрямилась, ощущая в воздухе приятный аромат каких-то пряностей, примешавшийся к запаху болотной плесени.

К ней подошел Джек – одной рукой он прижимал к себе шлем, а в другой держал пластиковую миску.

– Гумбо [10] из лангуста. Надеюсь, вы любите бамию [11].

– Я южанка, как же я могу это не любить?

Лорна с благодарностью приняла миску и с удивлением обнаружила несколько pain perdu [12], плавающих в вареве. Ее мать готовила их каждое воскресенье по утрам: всю ночь вымачивала черствый хлеб в молоке с цикорием, а потом жарила его на сковороде. Этот запах заполнял весь дом. Но чтобы pain perdu подавали с гумбо – такого она еще не видела.

Она неуверенно зачерпнула ложкой.

– Рецепт моей grand-mere [13], – с иронией заметил Джек. – Попробуйте.

Она откусила кусок напитанного жидкостью хлеба и закрыла глаза от удовольствия.

– Ой, какая вкуснотища. – Смесь тепла от гумбо и сладость корицы – от этого сочетания она чуть не лишилась чувств.

Теперь та же ирония отразилась на лице Джека:

– Мы, кейджны, понимаем толк в кулинарии.

Он сел рядом, поглядывая, как она уплетает гумбо. Они молчали, и неловкость между ними медленно нарастала. Слишком многое отягощало их общие воспоминания – призраки прошлого в тишине и темноте плавней обретали почти физическую реальность.

Наконец Джек разрушил напряжение: словно пытаясь рассеять темноту, он выкинул вперед руку и схватил огонек, пролетавший мимо. Когда он разжал пальцы, на ладони оказался потемневший светлячок – волшебство исчезло, он снова стал всего лишь маленьким крылатым жучком.

– Если моя grand-mere была хорошей кухаркой, то мой grand-pere [14] был кем-то вроде врача. У него имелась масса всяких домашних способов лечения. Вываляться в перечной траве, чтобы прошли боли. Если у вас лихорадка – спите под кроватью. Он делал бальзам из давленых светляков, смешанных с чистым пшеничным спиртом, и уверял, что это лечит ревматизм.

Джек подул на жука, и тот полетел, снова ярко засветившись в воздухе.

– Я до сих пор помню, как он в нижнем белье бродит по дому, а колени и плечи у него светятся от этой мази.

У нее вырвался добродушный смешок.

– Ваш брат когда-то рассказывал об этом. Говорил, что один раз до смерти испугался.

– Я помню. Grand-pere умер, когда Тому было всего шесть. Он был слишком маленький – ничего еще толком не понимал. Когда мы видели болотный огонь в дельте, я ему говорил, что это дух grand-pere пришел за ним. Он ужасно пугался всякий раз.

Лорна улыбнулась: воспоминания обоих, оттолкнувшись от Тома, нанизались друг на друга. Тишина снова обволокла их. В обществе Джека эта проблема неизменно возникала. О чем бы они ни говорили – перед ними обязательно появлялись призраки прошлого.

В этот момент тишина могла бы сокрушить их, разъединить, но Джек не позволил этого и остался сидеть. Между ними жило столько недосказанного, оставленного на долгие годы необъясненным. Голос его перешел на шепот, но она все равно слышала в нем боль.

– Я должен спросить… вы когда-нибудь жалели о вашем решении?

Лорна напряглась. Она никогда не обсуждала ни с кем этот вопрос, по крайней мере, напрямую. Но если кто и заслуживал честного ответа, то в первую очередь – Джек. Ей стало труднее дышать. В памяти воскресла та минута в ванной – она смотрит на полоску теста на беременность. Как и всегда, прошлое было всего в полушаге от нее.

– Если бы я могла, я бы вернула все назад. И не только ради Тома. И дня не проходит, чтобы я не думала об этом. – Ее рука прижалась к животу. – Мне следовало быть сильнее.

Джек помолчал секунду, явно взвешивая, сколько и что сказать.

– Вы с Томом были совсем детьми.

– Мне было пятнадцать. – Она чуть покачала головой. – Достаточно, чтобы понимать. До и после.

Однажды после танцев они с Томом занялись любовью в сарае в саду. Они были глупыми и влюбленными, хотя встречались уже целый год. Оба на тот момент являлись девственниками, соитие вышло болезненным, неумелым и сопровождалось множеством заблуждений.

Например, насчет того, что с первого раза забеременеть нельзя.

После того как не пришли очередные месячные, а потом беременность была подтверждена тестом, с этим конкретным заблуждением она рассталась. Полновесная реальность, требующая настоящей ответственности, непосильным грузом легла на плечи подростков. Они никому ничего не сказали – хранили свою ужасную тайну. В течение следующего месяца она скупила в соседней аптеке все комплекты для проверки на беременность и каждую ночь коленопреклоненно молилась.

Что им оставалось делать?

Она не была готова рожать, становиться матерью. Том пребывал в ужасе – боялся реакции родителей. Ее тоже воспитывали в католических традициях, первое причастие она принимала в соборе Сент-Луиса. Никакого выхода она не видела, в особенности если родители узнают правду.

Том внес предложение. В соседнем приходе имелась акушерка, которая делала подпольные аборты, причем не какая-нибудь доморощенная умелица, а получившая подготовку в Центре планирования деторождения. Там она приобрела необходимый опыт, а на черном рынке – кое-какие инструменты и лекарственные средства, после чего открыла что-то вроде частной клиники в старом доме в дельте. Бизнес у нее процветал: она обслуживала не только перепуганных подростков, но и неверных жен, жертв изнасилований и всех прочих, кому требовалась конфиденциальность. А таких в Южной Луизиане пруд пруди. Здесь действовал неписаный закон: пока ты о чем-то не говоришь, этого вроде и не существует.

В конечном счете в этом-то и состояла истинная сила дельты. В ее темных водах можно навечно похоронить любые тайны.

Но было бы заблуждением думать, что эти тайны и в самом деле умирали. Кому-то все же приходилось жить с ними. И то, что, казалось бы, исчезло навсегда, вдруг всплывало на поверхность.

Джек увидел отражение боли в напряженной позе женщины, скорбь, исказившую ее лицо. Не следовало ему начинать этот разговор. Не его это дело – допрашивать, забивать кол в ее сердце. Что касается этой истории, то у него тоже есть свой крест. Может быть, поэтому-то он и здесь – чтобы найти какой-то способ простить самого себя.

– Том ни слова не сказал о беременности, – бросил Джек в тишину. – Даже мне. А у нас была одна спальня на двоих, и я чувствовал: что-то у него не так. Он стал таким мрачным и тихим, бродил по дому, словно ждал, что его кто-нибудь шарахнет по голове. И только в ту ночь он выпил и стал рассказывать сквозь рыдания… Наверное, хотел получить искупление грехов от старшего брата.

Лорна повернулась к нему – она ничего об этом не знала.

– И что он сказал?

Джек потер щетину на подбородке; звук получился слишком громкий, и он уронил руку на колени.

– Вы в то время были у акушерки. А он ждал вас и, пока суд да дело, отправился в какой-то захудалый бар и нагрузился там самогоном.

Она смотрела на него, ожидая продолжения, а он знал, что дальнейшая часть истории ей хорошо знакома.

– Я его толком не мог понять. Вы от него забеременели. Это, по крайней мере, было ясно.

– Ну, это была не только его вина.

– Но чувство вины снедало Тома. Он был уверен, что погубил вашу жизнь и теперь вы возненавидите его. Но больше всего его угнетало, что он уговорил вас отправиться к этой акушерке. Ему казалось, что это неверное решение, но исправить уже ничего было нельзя.

Она мельком взглянула на него:

– Я знала, что он перепуган… как и я сама. Но не представляла, что он так мучается. Он скрывал это от меня.

– Это все кейджнские заморочки. Joie de vivre [15]. Печаль нужно скрывать, в особенности если ты мужчина. Наверно, поэтому Том и напился. Не мог терпеть без какой-нибудь анестезии.